Всю жизнь я мечтала о тебе. У меня не было ни отца, ни брата, ни деда, даже дяди не было. Но я знала: когда-нибудь у меня будет СЫН. Я мечтала о тебе ещё с тех давних пор, когда думала, что детей приносит аист… Я жила в мечтах о тебе, в предчувствии тебя – но никогда БЕЗ тебя. Ещё девчонкой, глядя на уроке в синее, сумрачное окно, не слыша голоса учителя, я придумывала для тебя имя. Уже тогда, задолго до этой осени, твоё имя стояло первым в списке возможных. До тех пор, пока не осталось единственным…

Врачи не скрывали, чем может для меня обернуться твой приход в этот мир. И той осенью, в деревне, где я жила в ожидании тебя, я часто ловила себя на том, что дышу сырым, пахнущим снегом воздухом с такой жадностью, словно это моя последняя осень…

…Вот нас и двое, сынок, в этом мире. Когда-нибудь ты спросишь меня, почему нас только двое. Но до этого времени, когда ты начнёшь задавать вопросы, ещё далеко…

Глава 3

Между вечностью и детством

Март. Уже второй месяц живёшь ты на Земле.

Младенчество – пограничная зона между вечностью и детством. Детство подаёт тебе знаки, завладевает твоим вниманием, манит тебя в свою страну. Вечность нехотя отпускает тебя…

Твои тёмно-золотистые, почти чёрные глаза, большие и круглые, глядящие словно бы из глубины огромного удивления, из глубины невысказанного вопроса: «Где я?…» Суровая складка между бровей. Взгляд скорбный и напряжённый. Маленький сфинкс. Загадка. Пришелец из вечности. Разгадаю ли я тебя когда-нибудь?…

Планета, на которую ты пришёл, ждала тебя.

За окном мрак и холод, мокрый снег вперемешку с дождём, но в гнёздышке нашем – тепло и уют. Пока что вся твоя планета здесь. Большая планета – в образе планеты маленькой: комната, кроватка, голубая коляска, ванна с золотистой водой…

На этой планете тебя дожидались: жёлтый глазастый лягушонок, синяя рыба, большой белый пёс и шут с бубенчиками на колпаке, три кактусёнка на окне, зонтик в разноцветных заплатах и маленькая скрипка… Тебя здесь давно ждали. К встрече с тобой готовились.

Каждый раз, склоняясь над твоей кроваткой, или беря тебя на руки, волнуюсь: хочу тебе понравиться. Могу ли я подойти к тебе в старом халате и с кислой миной на лице (даже если не спала двое суток кряду)? Что ты подумаешь обо мне, мой милый пришелец? Нет, на этой планете, куда ты пришёл, не умеют кукситься, не знают усталости и сплина. Разве можно устать от счастья? Разве можно впасть в тоску и меланхолию в твоём присутствии? В присутствии пришельца из вечности…

Странный, загадочный, таинственный. Маленький, слабый, беспомощный. Ты, мой ребёнок.

Кто мне поможет понять тебя?…

Вот погремушка. Смотри, какая яркая и звонкая!… Нет, ты не откликаешься на неё. Не отзываешься. Мои сигналы не дошли до тебя. Но ты откликаешься на другую, совсем простенькую и неяркую. Эта погремушка, три зелёненьких колокольчика, стала нашим переводчиком, моей первой помощницей. Расплакался ночью, когда я пеленала тебя, – позвенела над тобой зелёными колокольчиками – и ты замер, затих… Что тебе слышится в её мерцающем, словно бы приглушённом звоне?…

Постепенно ты выходишь из своей задумчивой сосредоточенности. Ты начинаешь реагировать на окружающий мир, уже откликаешься на его звуки, краски, призывные голоса…

«Антоша, здравствуй!» – и в ответ словно бы светлый мотылёк слетает с твоего лица… Первая улыбка! И серый, мрачный, под стать февралю, март окрасился в ослепительные тона… Ты улыбнулся!

Конечно, всё это было, было тысячи раз, со всеми и с каждым, всё это будет – но не с тобой, не с нами, с другими людьми. А твоя первая улыбка, обращённая ко мне, – единственна, неповторима…

Каждое утро прибегает мама. На удивление быстро вжилась она в новую для себя роль бабушки.

– Ну, как вы тут?

Она могла бы и не задавать этот вопрос – с её способностью слышать и чувствовать на расстоянии, как близком (живя на соседней улице), так и далёком…

…Той осенью, в деревне, где я жила в ожидании тебя, в тот вечер, когда нахлынула первая метель, и с ней – холодная, обжигающая тоска… В тот вечер, когда казалось, что не выстоять мне в одиночку под её натиском… И горький упрёк готов был рвануться к тёмному небу: «Господи, почему всё так?…» Тихий стук в окно вывел меня из оцепенения. Была уже почти ночь. За окошком – на деревенской, рано засыпающей улице – ни огонька, ни души. Темень да глушь, только белые мохнатые хлопья приникают к стеклу… Стук повторился. Распахиваю окно – под окном мама! «Боже мой, как ты добралась?!» – «Я почувствовала, что тебе плохо… Успела на последний автобус…»

– Ну, как вы тут? – спрашивает она. – Опять не спали?

– Опять…

Твоя бессонница – одна из тайн, из которых соткано твоё существо. Почему ты не можешь уснуть? Ты не голоден, тебе тепло и уютно в твоей кроватке, я двигаюсь по квартире бесшумно, как кошка, но ты вздрагиваешь от чего-то, неведомого мне, и просыпаешься, проспав всего лишь минуту-другую.

И по ночам всё так же уходишь от меня… Не плачешь. Молчишь. Даже жутко становится. О чем ты думаешь в эти длинные тёмные ночи? В каких неведомых мне далях витают твои мысли? Что не даёт тебе покоя – воспоминания или предчувствия?…

В такие ночи мне кажется, что ты знаешь и пережил то, чего я не знаю и не пережила. Родной мой, заговорил бы ты скорее! Какой беспомощной невежей кажусь я себе в эти мучительные долгие ночи…

Заходил приятель. Несостоявшийся партнёр по цирку. Вернее, это я его несостоявшаяся партнёрша. Ну, что ж… прощай, девочка с зонтиком в заплатах?… Не так просто распрощаться с тобой. Грустно и больно. Но другое – невиданное, незнакомое – утишает грусть и заглушает боль. Такая великая радость, такая чудесная загадка вошли в мою жизнь и заполнили каждый её день. Каждую минуту. Теперь уже не до игры с зонтиком в заплатах… Настало другое время: время новых забот и новых игр…

Видишь жёлтого глазастого лягушонка? Он смешно дрыгается над твоей кроваткой, повиснув в воздухе на невидимой нитке. Он парит над тобой жёлтым глазастым солнышком. «Ау, маленький пришелец!» Откликнешься? Уловишь мой сигнал?… Откликнулся! Визжишь от восторга, ручками и ножками дрыгаешь… Спасибо жёлтому лягушонку. Вот и ещё одна ниточка между мной и тобой… А это – синяя рыба! Правда, тебе нравится? И синяя погремушка с тихим нежным звоном тоже нравится. Ты с ней не расстаешься. Я вызваниваю тебе на зелёных колокольчиках – ты отвечаешь мне голубым нежным звоном…

Вот и ещё один шажок навстречу друг другу.

Ты: от вечности – к детству. Я: к детству – от суеты взрослой жизни. К жёлтому лягушонку. К синей рыбе. К общей радости. А через общую радость – друг к другу…

Лицо твоё день ото дня всё оживлённее. Радость, любопытство, лукавство расцветают на нём, придя на смену отрешённости и скорби первого месяца. Лицо твоё постепенно наполняется детством.

Не будет у меня ни цирка, ни пантомимы. И если войду теперь в цирк – то только зрителем…

Тогда зачем так призывно звучал для меня марш Дунаевского? И почему так кружилась всегда голова от этого волшебного запаха – запаха опилок и лошадей? («Могут ли быть запахи слаще?…» – думала я.) И почему так притягивал этот красный замкнутый круг в перекрестье софитных огней?… Почему так тянуло ступить на него, войти в его заколдованное пространство?… Разгадаю ли я когда-нибудь истинный смысл этих призывов? Скажу ли я когда-нибудь этому манящему миру свое «люблю»? Узнаю ли радость быть услышанной?…