Потом меня неожиданно осенило. Как это некий Уилер мог быть таким тупицей? Я предпочел бы не отвечать на этот вопрос – бросился к окну и опустил шторы.

– Отличная ночь быстро улетит прочь, – заключил я, – может, и не слишком поэтично, но зато точно. – Я подошел к проигрывателю и достал новый диск. – Ванная комната там, малютка, – добавил я небрежно.

Она подняла голову и посмотрела на меня так, как будто у меня было две головы.

– Я подумал, что ты, может быть, захочешь принять душ, – пояснил я и отвернулся от ее разгневанного взгляда, быстро исправив ошибку:

– Я хочу сказать, что душ – в ванной и что это единственное место в квартире, где можно намокнуть, пока снаружи бушует шторм. Я не слишком знаком с обычаями валькирий. Может быть, им необходимо промокнуть до костей, чтобы потом выбрать себе героя?

– Что? – Бирюза ее глаз загорелась искорками, пухлые губы предательски дрогнули. – Что ты хочешь сказать, Эл?

– Гроза приближается, – серьезно сказал я.

– Где? В Омахе?..

– Послушай…

– Я включил звук, и секунду спустя вагнеровский "Полет валькирий" заполнил всю квартиру, сотрясая стены. Ева медленно откинулась назад на подушки и закрыла глаза.

– Эл, – тихо проговорила она через некоторое время, – ты не только герой, ты гений импровизации! Где, ты сказал, находится душ?

Пять долгих минут я слышал только бушующую музыку, потом на пороге возникло видение: мокрая и совершенно нагая валькирия смотрела на меня сияющими глазами.

– Ну, давай, герой, – сказала она низким, хрипловатым голосом. – Три забега вокруг дивана – и победитель получает все!

Микки Спиллейн

Любители тел

Глава 1

В ночном тумане послышались крики, и я резко затормозил на перекрестке. Не сказать, чтобы крики казались чем-то странным в городе, но именно в этой части Нью-Йорка они были совершенно неожиданными, потому что это был участок, расчищавшийся для постройки нового небоскреба. Сейчас здесь почти ничего не осталось, кроме нескольких совсем разрушенных зданий и груд кирпича. Весь скарб бывших обитателей был вывезен давным-давно, оставался только никому не нужный хлам. Что-то еще было в этих криках, казавшихся совершенно неуместными здесь. Это была настоящая истерика, которую мог вызвать только дикий страх, и, кроме этого, это были крики ребенка.

Я выхватил фонарик из отделения для перчаток, выскочил из автомобиля на тропинку, извивающуюся между развалинами, и помчался в том направлении, откуда слышался крик, стараясь держаться в тени и не зная, чего ожидать. Там могло случиться все, что угодно. Ребенок, игравший в этих сгнивших, заброшенных развалинах, вполне мог попасть в беду, если он всего лишь неосторожно задел какую-нибудь доску или толкнул полуосевшую стенку. Никакого освещения в квартале не было, если не считать нескольких уличных фонарей. И даже городской транспорт объезжал этот участок, загроможденный развалинами.

Но это не был несчастный случай. Просто среди развалин сидел мальчишка лет восьми в засаленных джинсах и свитере. Стиснутые руки были крепко прижаты к лицу, а все его тело сотрясалось от рыданий. Я подбежал к нему и тряхнул за плечо, но он не обратил на меня никакого внимания. Мне приходилось и раньше видеть такое. У ребенка была истерика, он был в состоянии шока. Тело его окаменело от страха, глаза закатились ко лбу, только белки сверкали, как два маленьких шарика. И тут я увидел, почему он рыдал.

Тело бросили прямо за грудой цемента под покосившейся стенкой, привалив его разбитой бетонной плитой, чтобы скрыть от случайного взгляда. Но в том, что на него наткнулся ребенок, которому нравилось играть в развалинах, не было ничего удивительного. Это было изуродованное тело рыжеволосой женщины. Она, вероятно, была красива когда-то, но смерть стерла следы красоты. Я сгреб ребенка в охапку и понес к автомобилю. Пока я шел, дыхание у него перехватило и крик сменился долгими жестокими рыданиями. Он крепко вцепился в меня ручонками, и постепенно сознание того, что он в безопасности, появлялось у него в глазах. Бесполезно было пытаться расспрашивать его. Вряд ли он мог бы вразумительно ответить на вопросы в теперешнем состоянии. Я тронул автомобиль и поехал к небольшому домику, в котором жил сторож строительной компании. Из домика доносились звуки радио, и я распахнул дверь.

Коренастый лысеющий мужчина, склонившийся над кофейником на портативной газовой плите, испуганно обернулся.

– Эй…

– У вас есть телефон? – спросил я.

– Но послушайте, мистер…

– Я имею право, малыш.

Я развернул свой бумажник так, чтобы он смог увидеть мою лицензию, выданную полицейским управлением Нью-Йорка. Он бросил быстрый взгляд на кольт 45-го калибра в плечевой кобуре.

– У вас здесь неприятности. Так где телефон?

Он поставил кофейник и дрожащей рукой показал на ящик в стене.

– В чем дело? Смотрите, если здесь что-то случилось…

Я махнул ему рукой и набрал городской номер Пата. Когда дежурный сержант ответил, я сказал:

– Это Майк Хаммер. Капитан Чамберс у себя?

– Минуточку.

Пат взял трубку.

– Отдел по расследованию убийств. Капитан Чамберс слушает.

– Это Майк, старина. Я говорю из хибары сторожа на строительной площадке Лейрона. Будет здорово, если ты сию же минуту приедешь сюда со своими работниками и медицинским экспертом.

Совершенно серьезно Пат спросил:

– О'кей. Кого же ты убил на этот раз?

– Прекрати строить из себя дурачка. Говорю тебе, я нашел труп. И привези врача, у меня здесь больной ребенок.

– Хорошо, оставайся там. Я немедленно выезжаю. А ты там ничего не трогай. Пусть все остается так, как есть.

– Сам знаю. Скажи своим ребятам, чтобы они ехали на свет моей машины. Может быть, там кто-нибудь еще есть, и, может, в этом деле замешаны еще какие-нибудь дети. Этого мальчишку я оставлю у сторожа. Может быть, доктору удастся чего-нибудь добиться от него.

Я повесил трубку и вышел из домика. Через несколько минут я вернулся с ребенком и положил его на раскладушку сторожа. Хозяин пытался выяснить у меня, что все это значит, но я послал его подальше, накрыл ребенка и велел ему никуда не выходить до приезда полиции. Это ему не понравилось, но выбора у него не было. Потом я забрался в машину, доехал до места, где нашел ребенка, и остановился на захламленной дорожке так, чтобы мои фары освещали соседнее здание. Освещая путь фонариком, я стал обшаривать развалины. Мой 45-й был на полном взводе. Маловероятно, чтобы кто-то скрывался возле тела человека, которого он убил, но я все-таки не хотел попасть впросак. Добравшись до бетонной плиты, я остановился и прислушался. Со стороны центра города я услышал слабые звуки сирены, которые с каждой секундой становились все громче и громче. Но здесь, внутри квартала, не было никого и ничего. Даже крыса, прошуршавшая по опилкам, издала бы какой-нибудь звук, но тишина была абсолютной.

Я направил луч фонарика вниз и посмотрел на тело, придавленное бетонной плитой. Женщине было около тридцати, но теперь для нее все было кончено. Она лежала на спине совершенно нагая, если не считать обрывков блестящего зеленого неглиже с пояском вокруг талии. Остроконечные груди торчали с каким-то жестоким, таинственным вызовом, длинные стройные ноги были изогнуты в агонии смерти.

Нелегкой была ее смерть. Мучительный страх, исказивший чистые линии лица, говорил об этом. Полуоткрытые глаза заглянули в безвестные глубины ужаса, прежде чем свет в них померк, а рот застыл в молчаливом крике боли.

Мне не пришлось переворачивать тело, чтобы узнать, как это случилось. Красные рубцы, змеившиеся вокруг ребер, по спине и бедрам, рассказали мне об этом. Засохшие сгустки крови покрывали нейлон ее неглиже, так что он стал твердым, как доска. И даже концы ее длинных волос были в крови, как будто их коснулась кисть старого мастера. Кто-то связал ее и запорол до смерти. Тыльной стороной ладони я дотронулся до ее живота. Она была холодна.