«Разводы небольшие, шест обязательно упрётся в льдины».

Последнюю фразу он не сказал, а только подумал, но ему показалось, что она услышала его и поняла. Они побежали к берегу, перепрыгивая с льдины на льдину: он впереди, она позади.

- Господи, а где же коза? - вдруг остановилась женщина.

- Иди, утонешь! - крикнул Алексей.

- Коза-то не моя, а игумена. Монастырская коза! - кричала баба.

Алексей до колен почувствовал холодную воду, хотел прыгнуть на другую льдину, но промахнулся. Цепенеющими от холода руками он ухватился за кромку льда, ногтями царапая гладкую поверхность, но его неотвратимо тянуло вниз, под лёд.

Бурая вода сомкнулась над его головой. «Что же это, конец?» - подумал он с ужасом. Последним усилием Алексей опять вынырнул, ухватился за уходящую вниз льдину.

- Алёшка, держись! - услышал он голос Никиты. Алексей думал, что Никита где-то далеко, но он стоял рядом, балансируя на колеблющейся льдине.

- Держи шест, леший…

Шест был не толстый, пружинил, но как хорошо было держаться за него руками! Алексей упёрся локтями и наполовину приподнялся из воды.

- Братцы, тяни его, тяни на берег…

Алексея вытащили. Он лежал на чьём-то полушубке, и Никита шерстяной варежкой растирал ему ноги. Тело постепенно наливалось теплом. Рядом, в толпе любопытных стояла спасённая женщина.

- Из-за тебя чуть не утоп хлопец!

- Уж я, горемычная, не знаю, как его и благодарить! Паренёк и с виду-то невелик, а силён. Помоги тебе Бог, хлопчик!

Баба поднялась на ноги и вдруг заголосила:

- Родимые, а коза-то утопла! Ведь коза-то монастырская, отца Фёдора!

Схватившись за голову, плача и причитая, баба начала рассказывать, что игумен монастыря послал эту козу Фёдору. Она вела её во Владимир, да случилась беда.

- Что же ты, не видела, что ледоход начался?..

- Родные мои, видела, да больно строг у нас игумен. Повелел идти, я и пошла. Что со мной теперь будет…

3

Как-то возвращаясь во Владимир из очередной поездки, Прокопий завернул в небольшое сельцо, расположенное на берегу Клязьмы. Была весна. Стояла мягкая, тёплая погода. Крестьяне поднимали ораницу [93]. Над жирными пластами парной, только что вспаханной земли кружили ранние грачи, выклёвывая червей. Неподалёку от дороги пожилая женщина перетаскивала тяжёлое рало [94] на соседнюю полосу. Ей помогала молоденькая девушка. Увидев всадника, женщина остановилась, заслонив рукой глаза от солнца. Прокопий придержал коня.

- Бог на помощь! - крикнул он им. Женщина хотела ответить, но вдруг запнулась.

Прокопий видел, как дрожащими руками она мяла кончик своего платка.

- Что молчишь? - спросил он, подъезжая ближе. - Али напугалась?

Только теперь он начал что-то припоминать. В высокой, худой крестьянке с потемневшим и сморщенным, словно печёное яблоко, лицом, с корявыми руками, он узнал беглянку, которую нашёл когда-то в лесной берлоге.

- Вот и встретились! - сказал он, спрыгнув с седла. - Привёл Бог.

- Привёл… - повторила женщина еле слышно.

- Ну как, свою ораницу пашешь аль чужую?

- Чужую, воин, чужую! Живём за суздальским попом Фёдором, в холопстве у него.

Прокопий почесал плетью за ухом.

- Как же в холопки-то попала?

- Коза у меня монастырская пропала. Мечник оглядел её с ног до головы. Женщина мало изменилась за время, прошедшее со дня их встречи. Девушка с любопытством и удивлением смотрела на Прокопия.

- Неужели твоя дочь? - спросил мечник.

- Да, воин, та самая, которую видел со мною в землянке в лесу.

- Выросла как! Красавица!

Девушка вспыхнула и закрыла лицо руками.

- Как зовут-то?

- Ариной, господин! - ответила мать с гордостью.

Какая-то печаль легла на сердце Прокопия. Он взял коня под уздцы:

- Прощайте!

- Может, заедешь к нам? - спросила женщина.

- Что же, можно заехать. Напоить коня и самому поесть, - сказал он, точно оправдываясь. - Хлеб-то есть?

- Нет, хлеб весь уже съели. Живём прошлогодней репой да желудями. Молодую крапиву с молоком варим…

Сухой дым от разожжённой печи медленно тянулся в волоковое оконце. Мечник сидел на широкой лавке, сцепив руки. В печи щелкали и потрескивали смолистые ветки. Глядя на освещённое огнём морщинистое лицо старой женщины, Прокопий вспомнил свою мать. Так же вот мыкала горе. Отец воевал, а она всю жизнь думала о том, чем накормить детей. Своего хлеба едва хватало до Рождества. А рядом, у боярина, в клетях и подклетях зимнего и летнего припасу заготовлено было на несколько лет… Воспоминания о далёком детстве, о страдалице-матери, которую он по-прежнему любил больше всего на свете, тёплой волной затопили его душу.

«Бежали от кабалы у Моизича, а попали в новую кабалу. Фёдор-то хорош, не чище Моизича, думает только о себе. Сказывают, епископом быть хочет…»

Прокопий ещё раз оглядел избу: маленькое, затянутое бычьим пузырём оконце, небольшая куполообразная печь с отверстием для дыма вверху, голые лавки, На которых спали, прикрывшись лохмотьями.

- Не богато у вас…

- Какое тут богатство, воин! Слава Богу, что живы. Она рассказала, как встречала икону и чуть не погибла.

- Спасибо, один человек из толпы вывел.

- Это, наверно, мастер Николай. Мне рассказывали, что одну женщину с ребёнком чуть в толпе не задавили, - он их вывел в сторону.

- Передай твоему Николаю спасибо.

- Передам.

- Сейчас, воин, сердце от другого стонет: дочь растёт холопкой.

Прокопий посмотрел на Арину. Она сидела на лавке, не поднимая головы.

Возвращаясь домой, он несколько раз ловил себя на том, что думает об Арине.

«Хороша!..»

Княжой мечник впервые пожалел, что он уже не молод, что на голове у него, как у старого барсука, затерялось несколько серебряных нитей.

4

В просторной горнице боярина Ивана Кучковича собрались гости. Приехал сосед-боярин с сыном, брат Яким с Петром Замятничем. Привезли незнакомого Ивану Кучковичу кавказца Амбала. На столе, накрытом алой скатертью, - серебряные блюда с мясом, серебряные ковши и чаши с мёдом и пивом. Приблизив хмурое лицо, хозяин шёпотом спросил брата:

- А это кто?

- Княжой ключник Амбал… Свой человек, не бойся.

- В вечной тревоге живу, брат! Не врагов пугаюсь - булгар там или кого другого, - своего князя! Чёрт меня дёрнул там, в Ростове, связаться с его милостником…

Тяжело вздохнув, боярин предложил гостям пить и есть. Яким пригубил ковш.

- Проклятый самовластец! - продолжал Иван Кучкович. - Другие князья сядут на княжение, смотрят из наших боярских рук… Покняжат - да в Киев али в другое место переберутся. А этот вершит дела, будто хочет здесь укрепиться. Множит силу земли.

Эка сила - холопы-рукомесленники да вшивые орачи-смерды…

- Собирается в поход идти на булгар волжских и камских, - сказал Пётр Замятнич.

Боярин Иван застучал кривым, как волчий коготь, ногтём по столу:

- Говорил я там, на площади: не выбирайте Андрея князем! Теперь вот и кусайте локоть!

Сын соседа-боярина посмотрел на Ивана удивлённо:

- Напраслину молвите, бояре… Неужто будет лучше, если у князя не будет ратной силы? Враги придут сюда и возьмут нас в плен вместе с нашими смердами.

На него зашумели:

- Ты ещё молод и молчи! Кто это нападёт на нашу землю? До нонешнего Андрея Юрьевича жили тихо…

Боярский сын замолчал.

- Строит соборы да отынивает города, приманивают к себе смердов да холопов, - продолжал Иван, - особенно всяких ремесленников. Был у меня кузнец. Парнишка, сын кузнеца, утёк. Работает мастером у князя. Кузнец мне самому во как нужен! А попробуй добудь его у князя! - Иван шумно вздохнул.