— Встань, сын мой, — сказал он хриплым голосом, — добро пожаловать в дом отца.

Альфонс встал, Жоффруа подошел к нему и положил руки ему на плечи. Долго он вглядывался в лицо сына. Затем, не говоря ни слова, прижал Альфонса к груди.

Альфонс поздоровался с дядей Жереком, его женой и друзьями, сидевшими за столом. Он попросил, чтобы ему назвали но именам его двоюродных братьев и сестер. Особенно понравился ему Арнольд, который, как казалось Альфонсу, был похож на него самого, когда он мальчишкой убежал из Лиона.

— Сегодня у меня мало времени, — сразу же сказал Альфонс, — меня ждут в замке тамплиеров на Лебедином озере. Но завтра вечером я посижу с вами подольше.

— В городском доме вашего ордена находится Деодат, — сказал Жоффруа, проводив сына до двери, — если бы ты пришел чуть раньше, ты застал бы его.

Ева не сводила глаз с Альфонса. Выглядел он нездоровым. Почему он все время держится за бок? Может быть, он ранен? Альфонс нагнулся за плащом и застонал. Но Ева не отважилась спросить, что с ним. Она решила сделать это на следующий день или позже, когда вернется прежняя доверительность.

У двери Альфонс весело подмигнул детям.

— Итак, до завтра! — крикнул он в кухню и затворил за собой дверь.

— До завтра! — донеслись в ответ детские голоса.

Он вышел из дома на темную улицу. Над городом стлался молочный туман. С Альфонса слетела вся веселость. Словно в нерешительности, он остановился у своей нетерпеливо перебирающей копытами лошади, по-прежнему держась рукой под плащом за бок. Затем с трудом сел на лошадь и выехал из города.

— Кто там? — спросили часовые.

— Тамплиер, еду в замок.

Поздно ночью, когда Альфонс удостоверился, что все монахи уснули, он вскочил с мешка, набитого соломой, и на цыпочках прокрался в центр спальни, где с потолка свисала сальная свеча. Он поднял рубаху на больном боку, но в тусклом свете свечи ничего не смог разглядеть. Только к утру Альфонс провалился в тяжелый, как забытье, сон без сновидений. Когда караульный протрубил сигнал пробуждения, Альфонс с трудом поднялся, свинцовой усталостью были скованы у него руки и ноги. Братья уже шли в капеллу к первым молитвам, Альфонс все еще стоял над тазом с водой, собираясь умыться. Наконец он опустился на колени на каменные плиты капеллы. Во время заключительной молитвы он упал ничком. Монахи подбежали к больному и вынесли из капеллы.

Когда Альфонс пришел в себя, он лежал раздетый, на носилках в комнате для больных. Какой-то старый тамплиер склонился над ним, разглядывая его бок и покачивая головой. Он очень сурово посмотрел Альфонсу в глаза и сказал:

— Мы научились со смирением принимать судьбу, посылаемую нам Господом. У тебя проказа, брат.

Альфонс с ужасом уставился на старика, отказываясь понимать смысл произнесенных им слов. Он крепко сжал губы и впился ногтями в ладони.

— Часто случается, — продолжал старик, — что монахи привозят с Востока проказу. Но только недавно мы стали готовы к этому. В верхнем течении Ардеша мы выстроили дом для прокаженных. Четверо братьев проводят тебя туда.

— Когда? — с трудом вымолвил Альфонс обескровленным ртом.

— Через полчаса они туда поедут.

Грузовое судно ожидало их в неприветливой воде Роны, казавшейся черной между покрытыми снегом берегами. Сосульки свисали с мостков и бортов.

Завернувшись в плащ, Альфонс сел на корточки на связку соломы. Того, что происходило вокруг, он не воспринимал. Перед глазами у него были прокаженные, которых он видел на Востоке. Они жили не в городах, а в пещерах и ели все, что посылало им милосердие ближних. Когда монахи ордена заболевали проказой, им предоставляли особые кельи в монастыре. Из этих келий иногда доносились печальные песни. Должно быть, в доме на Ардеше тоже были такие кельи и такие песни. Альфонс боялся поверить, что и у него там, на Ардеше, сгниют пальцы на руках и ногах, и он будет петь печальные песни и однажды ослепнет. Он глядел на свои красивые здоровые руки, которые мог сжимать в мощные кулаки, и вдруг весь содрогнулся от сознания страшного горя.

«У тебя проказа, брат, — повторял Альфонс, всхлипывая, слова старика, — проказа!»

Однако он уцепился за ту слабую надежду, которая у него еще оставалась: эта болезнь протекала у всех по-разному. Она могла прогрессировать медленно, что давало возможность сделать еще кое-что своими руками.

Монахи, сопровождавшие Альфонса, сердечно его утешали, когда услышали, как он всхлипывает.

— Брат, — попросили они, — будь мужествен, мы хотим видеть в тебе пример борьбы с болезнью, если она постигнет и нас.

Там, где страдания

Высоко в горах, в конце Севеннской равнины, за высокой стеной был расположен дом для прокаженных тамплиеров. Приближаясь к нему, Альфонс в испуге прислушивался. Неужели там не слышно стонов, неужели оттуда не доносились траурные песни, трогавшие его на Востоке до глубины души?

Ворота открыл монах, взявший у них лошадей. В глубоком потрясении Альфонс смотрел на его забинтованные пальцы: они были страшно короткие! Может быть, у него и пальцев ног уже не было? У Альфонса кружилась голова. Походка слуги, который отвел коней, была такая странная и шаткая.

Но монах уже возвращался из конюшни, что-то насвистывая:

— Показать вам здание, прежде чем комтур поговорит с вами?

Они последовали за ним в комнату, обставленную грубыми деревянными столами и скамейками.

— Это наш дворец! — с гордостью сказал монах. — Эти столы и скамьи изготовлены только больными, — он показал на дверь: — Теперь проходите сюда, здесь вход на кухню.

Кухня оказалась большая, вторая дверь в ней вела во двор.

— Здесь очаг для приготовления мяса, а там — для супа. Этот, с противоположной стороны, согревает комнату для тяжелобольных. Смотрите, вот сквозь стену проходит желоб для воды, зачем он нужен, вы еще увидите. В комнату к тяжелобольным прямо из кухни не попасть, для этого необходимо сначала выйти на улицу. Еду для тяжелобольных мы подаем через вот это окошко, благодаря ему не приходится переносить пищу через двор, охлаждая ее, что не на пользу нашим братьям.

Альфонс с трудом глотал воздух пересохшим ртом — тяжелобольные! Он живо представил себе, как они корчатся на своих кроватях или ползают по полу. Запах гниющей плоти наполнял воздух. Суетились санитары, они меняли повязки, клали под убогие тела набитые сеном тюфяки и грузили загрязненное сено на тачки. Другие промывали гнойные повязки в тазу, в который вода поступала через желоб из кухни: стоило вынуть из стены затычку, горячая вода текла в корыто. Некоторые из больных сидели на постелях, молясь, подняв кверху ничего не видящие глаза. Многие стонали. Альфонс боялся упасть в обморок. Он еще не знал, сколько лет ему суждено провести в комнате для тех, у кого болезнь протекала в легкой форме. Его болезнь прогрессировала медленно.

Несколько лет Альфонс занимался земледелием, делал упряжь для волов, пилил дрова, нарезал деревянные стержни и костяшки для счетов, насколько ему позволяли больные пальцы, а кроме того плел изделия из соломы и веники из дрока. За работой у него, как и у других больных, пропадали все печали; больные не раз говорили ему: «Будь мы на Востоке, мы, скорее всего, уже умерли бы».

В первые же дни он обзавелся другом по имени Жан, с которым быстро нашел общий язык.

В ясный осенний день их послали на соседний плоский холм собирать колосья. После работы они присеяли под кустом можжевельника; друзья ели лепешки и пили разбавленное кислое молоко. Было еще светло, и они не спешили возвращаться.

Положив подбородки на высоко поднятые колени, они глядели в даль, где пересекались линии куполообразных горных вершин. Словно золотые платки, крошечные поля, покрытые жнивьем, лежали в низинах. На голубом небе вырисовывался бледный месяц. Друзья наслаждались глубоким спокойствием.