«Своим студентам? — подумал тогда Заречный удовлетворенно. — Значит, преподает в каком-то высшем учебном заведении?»

У постоянно занятого и замотанного текучкой Александра Алексеевича как раз выдалась неделя более или менее свободного от срочных дел времени, и он, охваченный нетерпением, покатил в Нарву. Фирменный поезд «Эстония» показался ему лучшим видом транспорта. Уже рано утром он обошел гостиницы и даже общежития, в которых останавливались туристы, но Айвара Робертовича Тислера не обнаружил. Расстроенный неудачей, решил взглянуть на водохранилище, по нынешнему дну которого в сорок четвертом, двадцатилетним, ходил пешком и ездил на «тридцатьчетверке»… И вдруг такое везение!

В домашнем альбоме Заречного бережно хранится вырезка из фронтовой газеты со снимком бывшего его танкового экипажа с отделением автоматчиков-десантников, а отделением этим командовал младший сержант Роберт Тислер. Довольно четкий снимок на фоне танка. И подпись гласила, что фотография сделана перед боем. Хотя атаки тогда не состоялось, они еще целые сутки с десантниками изучали передний край противника, расположение его огневых средств, особенно противотанковых пушек, и не все вернулись из той тяжелой операции между Мгой и Синявином.

Рядом с вырезкой из газеты Заречный недавно приклеил фотографию скромного, высотою всего в полтора метра обелиска, обнаруженного им в одном из поселков южнее Ладоги. В могиле под обелиском покоились останки пятерых десятиклассников местной школы, расстрелянных фашистами осенью сорок первого. Он не поверил глазам, прочтя в третьей строке имя — Роберт Тислер.

В школе ему сказали, что ошибки в надписи никакой нет, Роберт Тислер — сын бежавших из буржуазной Эстонии коммунистов — накануне войны окончил десятый класс вот в этом, правда, отстроенном потом заново, здании, участвовал в диверсии на железной дороге, был вместе с товарищами схвачен и погиб героем. Показали фотографию — он, будущий младший сержант Роби, как все его звали, командир отделения автоматчиков на танке Заречного!.. О его родных, их военной и послевоенной судьбе в школе ничего не знали.

Директор школы, бывший партизан Великой Отечественной, и заведующий школьным музеем, молодой учитель, недавно отслуживший в войсках ПВО, с изумлением смотрели на Заречного, и он очень жалел, что не взял с собой вырезку из фронтовой газеты.

— Пятеро неразлучных друзей из десятого, — положив большие руки на письменный стол и задумчиво разглядывая примостившийся на самом краю настольный перекидной календарь, Иван Сергеевич с явной гордостью рассказывал историю расстрелянных немцами мальчишек. — Я преподавал им математику, все пятеро по ней имели твердые пятерки. Заводилой был Леня Орлов, сын путевого обходчика. Отец пропал в войну без вести. А первым помощником у Лени — Роби Тислер. Яркий блондин, длинный, светлоглазый, на носу горбинка — хорошо помню ее… Однажды затеяли самолет построить. Вы представляете — настоящий самолет, с мотором. По-моему, в седьмом классе это было. Фанеры, брусьев натаскали в школьную мастерскую. Мотора не нашли — готовый фюзеляж с обломанными крыльями долго валялся как раз там, где теперь их могила под обелиском… Когда война началась, так впятером и в военкомат двинулись. Родители Роби еще весной уехали в Эстонию, его оставили заканчивать школу — и не встретились больше. На войну ребят не взяли, а когда немцы в начале сентября сорок первого подошли ко Мге, они решили податься в партизаны. О героях-партизанах тогда уже говорили и писали, а ребятам нужна романтика. Сняли несколько рельсов на железной дороге — за что и расплатились своими жизнями.

Увеличенные портреты отважной пятерки десятиклассников висели не только в школьном музее, но и в их бывшем классе. «Роберт Тислер» — подпись жирной тушью под средним из портретов. Открытое продолговатое лицо с густыми белесыми бровями, открытый взгляд светлых, умных глаз, прямой нос и острый подбородок. Он, младший сержант, командир отделения автоматчиков-десантников на его «тридцатьчетверке»! Но ведь это ровно год спустя после расстрела мальчишек из десятого? И тоже южнее Ладоги, в Синявинской наступательной операции осенью сорок второго…

Опять стояла осень, бабье лето. Школьный двор усыпан облетевшими с деревьев желтыми, красными, оранжевыми листьями. Молодые березки, посаженные полукругом у могилы рядом с серебристыми елочками, полуоголились. Этот листопад, просвечивающие березки, полутораметровый обелиск с пятью фамилиями, высеченными рубленым прямым шрифтом, навевали грусть.

Их много сейчас, памятников и обелисков. По всей стране, по всей Европе. Очень они разные — от мемориальных комплексов, торжественных и величественных, как на Мамаевом кургане в Волгограде или на площади Победы в Ленинграде, до совсем малоприметных, как этот — в саду поселковой школы, далекий от шедевров Вучетича. Но здесь тоже проходили торжественные построения пионеров и комсомольцев, а по памятным боевым датам звучали залпы ружейного салюта. Салюта лежавшим под обелиском ребятам, не покорившимся жестокому врагу, боровшимся до конца, смертью смерть поправшим.

Мы с Заречным приехали во Мгу на встречу ветеранов 2-й ударной армии — участников кровопролитнейшей, сыгравшей очень важную роль в защите Ленинграда Синявинской наступательной операции 1942 года. С 27 августа почти до середины октября в лесисто-болотистых непролазных урочищах, старых торфяниках, на невысоких, но и неприступных высотах гремело ожесточенное, изумительное по отваге и упорству бойцов, не смолкавшее ни днем ни ночью сражение. В помощь увязшему у стен Ленинграда фашистскому воинству Гитлер перебросил из Крыма свежие дивизии 11-й армии генерал-фельдмаршала Манштейна с частями усиления. Упредив врага всего на несколько суток, войска нашей 8-й армии, а потом и 2-й ударной сорвали «решающий» штурм великого города. Около шестидесяти тысяч гитлеровцев перемололи тогда советские части в синявинско-мгинской мясорубке, навсегда похоронив мечту фюрера о покорении «Санкт-Петербурга» и его уничтожении. Это была одна из самых кровопролитных битв минувшей войны. Жарко было и людям и небу, и справедливо сказал поэт-фронтовик Анатолий Чивилихин:

В наши дни он раздался во все стороны, этот лесной поселок при узловой станции Мга Октябрьской железной дороги. Ветеран войны, почетный гражданин Мги Никифор Ильич Шерстнев, тридцать лет работающий здесь начальником вокзала, седой и однорукий, показывал нам новые улицы, Дом культуры, поликлинику. А ведь фашисты уничтожили Мгу до основания, оставив нетронутым только бывшее графское имение. Тоже мне, классовая солидарность!..

Захватив 8 сентября 1941 года этот поселок, гитлеровские войска замкнули гигантское блокадное кольцо вокруг Ленинграда, и с этого дня, с падения Мги, начался отсчет девятистам нечеловечески страшным, холодным и голодным, огненно-кровавым дням ленинградской блокады.

Отчаянные попытки прорвать фашистское кольцо делались и с Невского «пятачка», и через Любань. А теперь, осенью сорок второго, здесь, южнее Ладожского озера, через Мгу и Синявино. Немецкие генералы потом говорили и писали, что они никогда бы не избрали для наступления столь непригодные для ведения боевых действий синявинско-мгинские болота и леса. Что ж, при других обстоятельствах и мы не избрали бы. Но от Черной речки, где застыла наша оборона со стороны Волховского фронта, до Невы, до ленинградцев по этим непроходимым болотам и лесам, торфяникам и хлябям, высотам среди трясин напрямую оставалось всего двенадцать километров, и именно тут три месяца спустя, в январе сорок третьего, блокада была прорвана!