Уже в ноябре того же 1888 года он возвратился в Прагу, чтобы дирижировать первой в Чехии (и вообще за рубежом) постановкой «Евгения Онегина». Высокое качество исполнения поразило его. «Она точно создана для Татьяны», — говорил он о Б. Ферстер-Лаутерер, исполнительнице главной роли. Как и в России, опера вошла в постоянный репертуар театра.

«Ни одно из ваших сочинений мне так не нравилось, как ваш «Онегин», — писал Петру Ильичу выдающийся чешский композитор А. Дворжак. — Это чудное сочинение, полное теплого чувства и поэзии, мастерски разработанное до деталей… это музыка, манящая нас к себе и проникающая в душу так глубоко, что ее нельзя забыть».

Весной 1890 года по инициативе Чайковского А. Дворжак посетил Россию, продирижировал концертами из своих произведений в Москве и Петербурге. Среди завязавшейся у Петра Ильича содержательной переписки с чешскими музыкантами особо выделяются письма композитора И. Ферстера, к которому и Чайковский относился с особенной теплотой.

Гораздо сложнее было отношение к творчеству Чайковского в Германии, Англии, Франции. Необходимо помнить, что ко времени расцвета деятельности Чайковского та почва широкого антикрепостнического и национально-освободительного движения, на которой вырастала демократическая культура в России, Грузии, Чехии, более не существовала в главных странах Запада. Между композиторами и народом углублялась роковая трещина, постепенно утрачивало общенародное значение содержание музыки, все изысканнее и сложнее становилась художественная форма. Даже воспринимая и высоко оценивая отдельные произведения передовых русских композиторов, как это случилось во Франции с «Борисом Годуновым» Мусоргского или «Шехеразадой» Римского-Корсакова, композиторы узко, а порою даже искаженно понимали то новое, чему они готовы были учиться у русских классиков. Думая продолжать и усовершенствовать, они зачастую обедняли художественные принципы, лежавшие в основе творчества композиторов «Могучей кучки».

Недостаточным пониманием основ музыкального мира Чайковского отмечены критические отзывы и исследовательские работы подавляющего большинства немецких, английских и американских музыковедов. Но если композиторам и музыкальным ученым оказался во многом чужд мир великого русского музыканта, то рядовые слушатели с искренной признательностью восприняли задушевное и человечное содержание его произведений, изящество и прелесть их формы. Не все доходило до сознания, не все оценивалось в полную меру, но и односторонне понятый Чайковский все глубже входил в музыкальный быт.

Уже в 70-х годах спрос на сочинения Чайковского был на Западе велик. Все его фортепьянные сочинения были перепечатаны в Лейпциге, все романсы переведены и изданы в Германии. Первый квартет и особенно его «Певучее анданте» получили необычайно широкое распространение. В больших городах Западной Европы можно было купить важнейшие сочинения Чайковского (кроме опер) без всякого труда.

«Музыка Чайковского очень нравится в Париже, она вошла в моду», — рассказывал Тургенев в свой приезд в Петербург в 1880 году.

Подготовленная настойчивой пропагандистской деятельностью дирижера и пианиста Г. фон Бюлова, дирижера Г. Рихтера, скрипачей А. Д. Бродского, еще совсем недавно товарища Петра Ильича по Московской консерватории, и молодого чеха К. Галиржа, наконец — талантливых учеников Чайковского А. И. Зилоти и А. А. Брандукова, всесветная слава русского композитора стала, наконец, неоспоримым фактом. Преодолевая предрассудки, веками насаждаемые школой и прессой, тысячи и десятки тысяч слушателей в Германии, Франции, Англии, Соединенных штатах Америки инстинктивно потянулись к музыке Чайковского. Они горячо откликались на горестное раздумье, яркие радости и щемящие страдания, причина которых, правда, оставалась порою для слушателей темной или же относилась за счет таинственной и всеобъясняющей «славянской души».

За этими блестящими успехами, согревавшими сердце художника, стояла, однако, грызущая, мучительная, почти непереносимая тоска, о которой мы узнаем из записей в дневнике и отдельных признаний, вырывавшихся в письмах к наиболее близким людям. Длительная разлука с родиной, ненавистный Петру Ильичу светский образ жизни с ненужными, но обязательными встречами, вежливо-бессодержательными разговорами, дипломатическими любезностями и утомительными, бесконечными церемониями званых обедов и вечеров, наконец сама деятельность дирижера — все это было непрерывным насилием над своей природой.

Но за успехами 1887/88 года последовала концертная поездка в Германию, Швейцарию, Францию и Англию в начале 1889 года, сопровождавшаяся новыми бесконечными овациями. Весною 1891 года Чайковский предпринял артистическую поездку за океан, где встретил со стороны слушателей Нью-Йорка и Филадельфии столь пламенно-восторженный прием, какого ему и в Европе не приходилось видеть.

шутливо и умиленно писал Чайковскому старик Фет, один из наиболее ценимых им поэтов.

В январе 1892 года он дирижирует оперой «Евгений Онегин», поставленной в Гамбурге по инициативе Г. Малера, в сентябре присутствует на первом спектакле «Пиковой дамы» в Праге. В октябре того же года «Евгений Онегин» впервые ставится в Лондоне, В 1893 году с колоссальным успехом Чайковский дирижирует исполнением своих произведений в Брюсселе, Лондоне и Кембридже. В последнем городе Чайковский вместе с еще четырьмя европейскими композиторами возводится 1 июня 1893 года в почетное звание доктора Кембриджского университета. «Я не посрамил русского имени на чужой стороне, — писал Чайковский после первой концертной поездки, — русская публика должна знать, что русский музыкант, кто бы он ни был, с честью и достоинством поддержал знамя отечественного искусства в больших центрах Европы…» Как далеко это всемирное признание от унизительного положения, в каком застал русских музыкантов Петр Ильич в начале своего жизненного пути!

В декабре 1890 года, в январе и марте 1893 года Чайковский, уже на родине, встретил бесконечно дорогие ему проявления любви и благодарности. Киев, Одесса, Харьков… Особенно памятны были дни пребывания в Одессе. «Он был предметом такого восторженного отношения одесситов, — пишет Модест Ильич, — что даже пражские торжества 1888 года бледнеют при сравнении». Прошедшие в его присутствии первые представления «Пиковой дамы», концерты под его управлением, обеды и вечера в его честь — все это превратилось в сплошное чествование. Среди поднесенных ему в день премьеры венков и подарков выделилось подношение от труппы украинского театра М. К. Заньковецкой с надписью: «Смертные — Бессмертному».

Здесь же, в Одессе, был в эти утомительно-счастливые дни написан и лучший из дошедших до нас живописных портретов Чайковского. Художник Н. Д. Кузнецов в короткие сеансы между репетициями, встречами и спектаклями сумел схватить и запечатлеть Чайковского-творца, глубоко и напряженно мыслящего и чувствующего музыканта. Находящийся ныне в Государственной Третьяковской галерее, этот портрет сохранил для нас облик композитора, каким он был в последние годы жизни, годы высшего расцвета его удивительного дара.

Глава IV. ПОЕДИНОК С СУДЬБОЙ

Как лучше определить понятие «зрелость»? Назвать ли ее временем жатвы, обильной урожаем осенью жизни? Или признать порубежной порой, когда молодость уже знает, а старость еще может[110], когда сила и непосредственность переживания сочетаются с жизненным опытом, с окрепшей уверенностью в себе и своих силах?

Чайковский ощутил эту уверенность — поздно, только в конце 80-х годов. Еще в 1884 году, вечером накануне дня рождения, Петр Ильич с беспощадной требовательностью к самому себе отмечал в дневнике: «Сейчас стукнет 44 года. Как много прожито и, по правде, без ложной скромности, как мало сделано! Даже в моем настоящем деле: ведь, положа руку на сердце, ничего совершенного, образцового нет. Все еще ищу, колеблюсь, шатаюсь». Тремя годами позже, оставив далеко позади себя время колебаний, композитор впервые написал строки, исполненные чувства безграничной власти в своем искусстве: