— Нам пора, — сказала она, убедившись, что я больше не знаю, о чем спрашивать соседа ее возлюбленного.

— Хорошо, — ответил я, — но прежде мне нужно кое что проверить.

С этими словами я подошел к кубку. Он был высотою в два человеческих роста, но я не хотел обращаться к помощи Глюмдальклич — тем более, в присутствии этого юнца Зитери. Воспользовавшись в качестве подставки табакеркой дригмига, я подтянулся на руках, оседлал край кубка и после этого осторожно посмотрел вниз огромной серебреной чаши. На самом ее донышке я заметил маленькое темное озерцо — остаток вина, ранее наполнявшего кубок Бедари. Я наклонился, чтобы присмотреться к винному озерцу, и вдруг почувствовал сильное головокружение. Сначала я отнес его на счет высоты, на которой оказался. Хотя это было странно для моряка, привыкшего к виду бушующего моря с высоты реи. Я не успел удивиться этой странности, потому что головокружение усилилось настолько, что мне пришлось вцепиться в край кубка обеими руками — чтобы не упасть.

Но это не помогло. В какой-то момент комната завертелось вокруг меня настоящим вихрем, пальцы разжались, в глазах потемнело. Я почувствовал, что лечу вниз с огромной высоты, и лишился чувств.

Очнувшись, я обнаружил, что лежу в руке Глюмдальклич, а сама она испуганно всматривается в мое лицо. В первое мгновение гигантское лицо показалось мне отвратительным, так что я постарался спешно встать на ноги и отойти в сторону — хотя голова еще кружилась, а ноги слушались плохо. Тем не менее, я успокаивающе улыбнулся Глюмдальклич и даже помахал рукою, показывая, что все в порядке.

Прежде, чем забраться в приготовленный нянюшкой кошелек, я еще раз посмотрел на кубок. Разумеется, головокружение мое имело причиной винные пары, исходившие от остатка напитка. Но показалось мне, что к запаху вина примешивался еще какой-то запах, менее заметный, но, тем не менее, вполне различимый.

По моей просьбе, Глюмдальклич протерла дно кубка платком. Понюхав его, она неуверенно заметила:

— Если принюхаться, можно почувствовать запах этикортов.

По ее словам, сок этикортов — цветов, внешне похожих на гигантские лилии, — обладает снотворными свойствами.

Зитери выглядел ошеломленным и растерянным. Он пробормотал, что, дескать, впервые слышит, чтобы Бебдари пользовался снотворными или дурманящими средствами. У меня возникло чувство, что с запахом этикортов мне уже доводилось встречаться. Причем совсем недавно.

Глюмдальклич затянула кошелек и перекинула через плечо дорожную сумку с чистым платьем для арестованного..

— Лорич, — взволнованно произнес Зитери, когда она двинулась к выходу, — помните: что бы ни случилось с Бедари, у вас есть еще один преданный друг. Клянусь, вы можете положиться на меня во всем!

«Да, — подумал я, мерно покачиваясь в кошельке, — вот и повод для того, чтобы избавиться от соседа по комнате».

Действительно, почему бы не свалить на соперника убийство? Правда, сначала нужно было его совершить. Но, с другой стороны, неужели Зитери мог убить фрисканда Цисарта для того лишь, чтобы затем обвинить в преступлении Бедари? Нет, я подумал, что такое предположение чересчур фантастично. Однако сбрасывать его со счетов я не торопился.

Вскоре я задремал, так что время в пути пролетело незаметно. Проснулся лишь когда покачивание кошелька прекратилось. Я понял, что мы уже добрались до места. Глюмдальклич расшнуровала горловину и извлекла меня из кошелька, в котором я, признаться, чувствовал себя неуютно.

Мы находились в уже знакомой мне подземной темнице. У двери стоял тюремщик — тот самый, башмаков которого я опасался, выбираясь наверх. Глюмдальклич стояла у стола, на который водрузила дорожную сумку, а Бедари — у деревянного топчана, все еще не оправившийся от неожиданного визита. Юноша представлял собою печальное зрелище. Прошедшая ночь не добавила ему оптимизма и надежды. И, похоже, наш визит усилил угнетенное его состояние. Во всяком случае, он явно терзался ужасными предчувствиями относительно своей судьбы (в Бробдингнеге, как и в Англии, убийцу приговаривают к смертной казни). Появление Глюмдальклич он истолковал как прощание. Бросившись перед девушкой на колени, он оросил слезами ее руки. С трудом нам (вернее, моей нянюшке) удалось успокоить его и втолковать, что еще ничего не потеряно и что именно Глюмдальклич назначена указом его величества выступить защитницей на суде. При этом девушка извлекла меня из кошелька, в котором я чувствовал себя неуютно, и поставила на стол, рядом с дорожной сумкой.

Я подтвердил сказанное и добавил, что надеюсь на успех суда и скорейшее освобождение юноши.

Наш бравый дригмиг был совсем сбит с толку. Чтобы немного прийти в себя и собраться с мыслями, он занялся принесенными вещами. Вытаскивая какую-то деталь одежды из сумки, он внимательно осматривал ее, затем откладывал в сторону и брался за следующую.

Тюремщик нетерпеливо напомнил нам, что время свидания кончается и что арестованному пора бы переодеться, а нам — оставить подземелье. Бедари отошел в дальний угол, Глюмдальклич скромно отвернулась. Дригмиг быстро сбросил с себя мятую, изодранную одежду и начал переодеваться.

Надев шелковые шаровары и мягкие сапоги на низких каблуках, он взялся за сорочку. Сорочка вызвала у него досадливое восклицание.

Глюмдальклич оглянулась.

— В чем дело? — спросила она.

— Лорич, ничего страшного, но вы, по ошибке, прихватили сорочку Зитери, — ответил арестованный с неловкой усмешкой. — Он не только уже меня в плечах, но и ниже на целую голову…

Действительно, сорочка не доходила Бедари до пояса.

— Каков же ваш рост? — полюбопытствовал я.

— Полтора люнга, — ответил Бедари. — А Зитери — на тридцать мирлюнгов ниже.

Полтора люнга — это 74 фута. Действительно, Бедари был высок, один из самых высоких гвардейцев. Зитери куда ниже, футов 60. Я покачал головой. Глюмдальклич растерянно залепетала что-то. Бедари махнул рукой.

— Пустое, — сказал он. — Обойдемся и без сорочки, — он быстро надел чистый кафтан. — Я вам очень благодарен, Лорич.

6

Когда мы вышли из подземной тюрьмы на свет божий и направились к храму, я почувствовал настоятельную необходимость опорожнить мочевой пузырь. Опустив меня, по моей просьбе, на землю (мы находились на той самой злосчастной лужайке, которую я осматривал ранее), Глюмдальклич отошла к дальнему ее концу и даже ушла за высоченные розовые кусты, так что ни я ее, ни она видеть не могли. Всякий раз ей казалась странной и смешной моя стыдливость в этом деле, однако она соглашалась оставлять меня в уединении.

Я быстро зашел в заросли лопухов, за которыми меня невозможно было увидеть ни с какой стороны. Отправив естественные надобности, я привел в порядок одежду и уже собрался выйти, как вдруг почувствовал легкое сотрясение почвы — явный признак того, что кто-то приближается. Шаги показались мне более тяжелыми, чем если бы это шла моя нянюшка. На всякий случай я вновь скрылся в травяных зарослях.

Вскоре, вслед за сотрясением почвы, появились те, чьи шаги стали виновниками этого сотрясения. Это оказались фрейлина Мирлич и ее воздыхатель паж Даргири. Я успокоился и собрался выйти им навстречу. Но слова, сказанные фрейлиной, заставили меня застыть на месте. Разумеется, Мирлич и Даргири говорили вполголоса, но для меня каждое слово звучало совершенно отчетливо.

— Скажите мне, Даргири, — спросила Мирлич, — но скажите чистую правду: вы непричастны к этой смерти?

— Клянусь вам, нет! — отвечал паж. — Как вам могло прийти такое в голову?

— Но вы ведь не любили фрисканда Цисарта, — заметила Мирлич. — Вы приревновали его ко мне и даже грозили примерно наказать, не взирая на высокий чин и положение. Скажу вам, что, едва услыхав эту ужасную новость, я вспомнила об этом… Нет-нет, я вовсе не собираюсь никому рассказывать, но… Даргири, ведь за это убийство арестован Бедари! И его вполне могут приговорить к отсечению головы!

Мне показалось, что ее сожаление прозвучало фальшиво. Более того, в ее голосе слышалось даже какое-то торжество, хотя она и пыталась скрыть это.