Среди природы, которая мне открылась как бы заново, а тем более среди людей, чувствую я себя дикарем. Самым обычным вещам радуюсь, будто мальчишка. В нашем купе, кроме молодоженов, едет молоденькая девушка, студентка. Она расположилась на нижней полке. К вечеру в вагоне стало прохладно, и я укрыл ее своей теплой шубой. Она улыбнулась в знак благодарности, и так мне стало приятно.

Хорошо все-таки жить на свете! Нет, больше воровать не буду. Лучше руку себе отрублю.

Приеду к Володьке, устроюсь на работу, а потом напишу Нине, чтоб приезжала. И будет у меня, наконец, семья. Ее сыночка усыновлю.

Да, я забыл сказать, что с Ниной мы переписывались долго, почти шесть лет. И в каждом письме были слова: возвращайся скорее, остаюсь твоей, жду. И вдруг получаю письмо, от которого долго не мог прийти в себя. Нина чуть ли не с радостью сообщает, что у нее родился сын. И это мне, человеку, который на нее молился. И хотя в том же письме она приписала, что замуж не вышла и по-прежнему ждет меня, перенести эту измену я был не в силах. Отвечать ей не стал. После этого она прислала еще три или четыре письма, но я твердо решил, что между нами все кончено. Поняв это, прекратила писать и она.

И вот теперь, оказавшись на воле, понял, что Нинулю надо было простить. Стоит ли строго винить за то, что захотела стать матерью, если природный инстинкт этого требовал. Сейчас ей уже под тридцать, и если б она дождалась меня, неизвестно, смогла ли родить.

И вот я уже в Краснодаре. Володька, которому успел отбить телеграмму, встречает на вокзале. Приезжаем к нему домой. Возле увитой плющом калитки ждет нас его отец дядя Костя. Он инвалид войны, ходит на протезе. А на кухне во всю хлопочет Володина жена Галина.

— Располагайся, Валентин, будь как дома, — обращается ко мне дядя Костя. — Мы для тебя комнату приготовили.

Садимся за стол. Чего тут только нет — виноград, красивые крупные яблоки, салат из помидоров и огурцов. Даже графин своего домашнего вина, какого век не пробовал. И все это сохранилось с прошлого урожая — на дворе-то был еще февраль.

Достаю бутылку коньяка, которую успел купить дорогой. Как же не хватало мне все эти годы домашнего уюта, «мирского» дружеского застолья, крова над головой. И какие вокруг меня хорошие, добрые люди.

— Край у нас благодатный, — улыбаясь, говорит Володин батя. — Воткни в землю былинку — яблоня вырастет, а от нее — сад. А рыбы в нашей речушке столько — и сазан, и таранка… Оставайся, Валентин. Пропишем, на работу устроим.

Да, места благодатные. Чего мне еще искать.

На другой день идем с корешем в милицию — оформлять прописку.

— Биография у вас не из важнецких, — познакомившись с моими документами, сказал начальник уголовного розыска. — Как сами-то мыслите, не потянет на старое?

— С прошлым решил порвать, товарищ начальник.

— Ну, коли решили… Да я и сам думаю, после такого срока на старое не потянет. — Он посмотрел мне прямо в глаза, от чего стало как-то не по себе. — Разрешение на прописку я дам. И с работой поможем. Только уж постарайтесь не подвести.

Первый в моей жизни рабочий день на воле. С этого дня я слесарь ремонтной бригады Сельхозтехники. Опасался, что не справлюсь — надо бы с ученика начать. Но такой должности здесь нет, ребята сказали, что подучат. Получилось, хотя не сразу.

Работа разъездная. Ездим в крытом грузовике — «походке», обслуживаем совхозные бригады.

Не поверите, но неожиданно обнаружил в себе талант «доставалы» (или «выбивалы» — не знаю, как точнее назвать). А заодно — юмориста наподобие Васи Теркина.

Вот как это случилось. У нас в объединении была «напряженка» с водопроводными кранами и трубами. Меня вместе с шофером отправили за ними на краевой склад.

Приезжаем, а там не меньше трех десятков машин — стоят и ждут своей очереди под погрузку. За день тут явно не управишься. А трубы нужны позарез, из-за них бригады на простое.

«Пошли в магазин», — говорю Славе. Покупаю три шоколадки, беру у него папку с документами. — «А теперь — следуй за мной». — И, расталкивая плечами толпу, направлюсь к конторе.

— Куда ж вы лезете без очереди, — возмущаются те, кого мы оттеснили.

— Пардон, товарищи, пресса из Одессы. У нас с товарищем срочная командировка. Попрошу не возмущаться.

Пока люди разобрались, что это шутка, мы со Славой стояли уже перед красотками, которые выписывают бумаги на получение материала со склада.

— Минуточку, девочки, могу я видеть Тамару Васильевну? — задаю им с ходу вопрос.

— У нас такая не работает, — с удивлением отвечает одна из них.

— Тогда это вам.

Я кладу на стол шоколадки и продолжаю:

— Мой приятель прибыл из славного города Одессы. Если можно, уделите ему капельку внимания.

Девчата смеются. Я оставляю Славу оформлять накладные, а сам выхожу из конторы.

— Понимаете, нет Тамары Васильевны, — картинно развожу руками перед толпой, — главбуха из треста.

— Да куда ж она запропастилась? — спрашивает кто-то с иронией, явно мне подыгрывая.

— А вы поговорку такую слышали: когда в НКВД говорят «садитесь», не принято как-то стоять. А коли сесть постесняешься — все равно заставят.

— Ясно, — смеются мужики. — Ну дает одессит. Артист, да и только.

Выходит из конторы Слава, весь сияющий.

— Все в порядке, Василь Иваныч? — спрашиваю его, продолжая разыгрывать роль одессита. — Тогда поспешим, не то Лаврентия Палыча не застанем на складе, в пивную уйдет, а там, глядишь, тоже сядет.

Опять мужики гогочут, — много ли им надо, клюют и на плоские шутки. И вот так смехом, погрузили машину труб и кранов.

Нет, в самом деле: видать, погубил я в себе талант толкача-снабженца. А может и артиста, кто знает…

Возвращался в станицу в приподнятом настроении, оттого что сумел сделать что-то полезное людям, которые трудятся с тобой рядом. Прежде такого чувства не доводилось испытывать.

Настроение испортил мне Слава. По дороге он остановился в каком-то поселке, чтобы продать частникам дефицитные медные краны.

— Они у нас, что, лишние? — вырвалось у меня.

— Не бойся, по накладным все будет о’кэй.

— Как понять?

— Да очень просто. Пока трубы грузили, я прихватил лишний ящик краников.

Вот оно что. Оказывается, мой напарник нечист на руку. Ну, думаю, дела. Оказывается, и тут воруют. Правда, не из нагрудного или брючного кармана, а из широкого государственного. Но разве это меняет дело. После работы, гляжу, мои бригаднички — кто пару досок «казенных» с собой прихватил, кто штакетинок для забора, кто мешок комбикорма — поросят кормить. Тащат все, что плохо лежит. У них даже поговорка такая: все вокруг колхозное, все вокруг мое. Сваливают это добро в «походку», а она развозит вечером по хатам.

— Валентин, а тебе что — для дома, для семьи ничего не надо? — спросили как-то ребята, видя мое равнодушие ко всем этим вещам.

— Да нет у меня пока ни того, ни другого, — отвечаю.

— Ну, погоди, наступит лето, и тебе будет чем поживиться. Сады, бахчи, помидоры — все наше.

Вот так потихоньку да помаленьку растаскивают государственное добро. А если всю эту «мелочь», что они прикарманивают, сложить вместе, ох и здоровая будет куча. И никто этих «несунов» не судит. В худшем случае, пожурят как нашкодивших школяров. Я же — вытащу кошелек из кармана: и пусть в нем окажется пятак, все равно, если поймают, самое малое дадут три года.

Не сегодня — тогда еще лезли мне эти мысли в голову, и от них становилось как-то безрадостно. Несправедливо устроен мир.

А тут еще меня очень огорчило, что не смог разыскать Нину.

На мой запрос адресный стол ответил, что такая в Москве и области не проживает. Рухнула надежда создать семью. Настроение испортилось.

Володька пытался посватать меня к какой-то женщине, но мне на нее и смотреть не хотелось.

Сам не знаю — то ли мысли о «несунах» повлияли, то ли вообще дурное настроение, но вдруг меня стало неудержимо тянуть воровать. Хоть умри, но тянет.