Шанхай налил мне стакан, поднял свой, недопитый.
— Вот за это, Валя, давай и выпьем.
И еще об одной встрече хочу рассказать — по тому же поводу.
Однажды вызвал меня прокурор Ухтомского района — приятная средних лет женщина, в которой было что-то материнское, располагающее к себе. Фамилия ее была, если не ошибаюсь, Гаспарова.
— Говорят, Валентин, опять карманы чистишь? — спросила она, чуть улыбнувшись.
На этот раз совесть моя перед законом была чиста, и я имел полное право возмутиться.
— Пришить чужие грехи хотите, товарищ прокурор. Обижаете.
— Зря надулся. Шутка моя, быть может, и неудачная, но с намеком. Можешь ответить мне, как на духу: воровать тянет?
Ее откровенный приветливый тон меня подкупил. И ничего не оставалось делать, как ответить тем же.
— Если по-честному — тянет.
— Ну, а как думаешь, пересилить себя сумеешь? Если сейчас, в молодые годы, не завяжешь, дальше так оно и пойдет. Погубишь свою жизнь — ни семьи, ни детей, ни пенсии.
— Не знаю, как получится. Попробую…
Долго тогда мы с ней беседовали. И после об этом разговоре вспоминал я часто. В то время уже чувствовалось наступление хрущевской оттепели. И отношение к нам, вчерашним заключенным, вообще к преступникам, сильно переменилось. Нас, наконец-то, стали признавать за людей, пытались по-хорошему убеждать, воспитывать. И прокурор Гаспарова была одной из немногих, кто делал это не по-казенному, а с душой — натура, видно, была у нее такая. И не ее вина, что людей, подобных мне, замела, закружила воровская судьба. С такой силой, что вырваться из нее не мог. Выходя в очередной раз из зоны, ты попадал в прежнюю компанию, где были верные, преданные друзья, они же — воры. И все начиналось сначала.
Раменские бараки
В который раз задаю себе один и тот же вопрос: хватит ли сил навсегда порвать с прошлым и начать честную трудовую жизнь? На одной чаше весов — пример друга моего детства Кости, который обзавелся семьей, стал уважаемым человеком, все то страшное, что было пережито в лагерях и следственных изоляторах. И возраст, достаточно зрелый, чтобы осознать беспросветность воровской судьбы. А на другой… Самые близкие мне люди, кореша, готовые поделиться последним, — воры. Сколько выпито с ними за одним столом, сколько связано в жизни. И первая моя любовь Роза, с которой после долгой разлуки нас опять соединила судьба, — тоже воровка. Смогу ли я с ними порвать? Здесь, среди «братвы», я человек, меня уважают, на «сходняках» я равный. А окунись в эту самую порядочную жизнь — и будешь тыкаться, как слепой котенок. Ты же совсем не знаешь ее, «нормальной»-то жизни, ничему не обучен, кроме воровства.
Поделился своими сомнениями с Шанхаем.
— Не терзай себе душу, Лихой, — ответил он, обнимая меня за плечи. — Поверь мне, старику, — никто из нас в «нормальную» жизнь не воротится. Просто не сможет. В прежние годы, после войны, такие еще находились, и то единицы. А нынче я что-то не припомню. Хотя — дело твое. Завязывай. Наши воровские законы этого не запрещают…
Я ответил кивком головы: знаю. Самому же захотелось еще раз все обдумать. И главное — если уже решаться, то вместе с Розой. Чтобы могли жить спокойно, лишенные страха, что завтра ее или тебя «заметут».
Да, я не хуже Шанхая знал, что в те годы не было, пожалуй, ни одного случая, когда бы карманный вор, находясь на свободе, решил «завязать». Хотя и сроки стали давать большие. Желание красть засасывало, становилось потребностью, любимой «работой». Едешь в трамвае или в автобусе, и руки сами собой, против твоей воли, тянутся к стоящему рядом пассажиру, ощупывают его карманы.
И все-таки как мне тогда хотелось все это бросить. Ради нас с Розой, ради нее. Она родила бы мне сына, который вырос бы порядочным человеком, выучился. Ее мать, и сестра тоже очень просили меня повлиять на Розу.
Я попытался. Еще раз предложил ей пойти расписаться в загсе. Напомнил, что тогда мы могли бы жить у ее матери.
— Ты «завяжешь» и пойдешь работать. Я тоже. Страшно за тебя. «Мусора» нынче знаешь как свирепствуют.
Но на Розу мои слова, как видно, не действовали. Лицо у нее вдруг сделалось кислое.
— Ты, мой милый, кажется, начинаешь сходить с ума.
Что мне оставалось делать? Без нее не мыслил я своей жизни. Бросить Розу было выше моих сил… И все же после этой размолвки, нет-нет, да и пробегал между нами какой-то холодок.
…Дурные предчувствия меня не обманули. Не прошло и двух месяцев, как Роза опять «засветилась». Сидела в следственном изоляторе. Мы носили ей передачи. Суда долго не было.
Опять я один, опять разлука.
Московские воры облюбовали в то время новое место — в Раменском. Там, возле станции Фабричная, были построены жилые дома для рабочих ткацкой фабрики «Красное знамя». Точнее, бараки, хотя и трехэтажные. Население — почти сплошь женское, много девчат-ткачих. Этот поселок воры и «оккупировали». В бараках возникло несколько притонов, иначе «блатквартир». Перебрались сюда из Малаховки и мы с Геной.
Новое место мне понравилось. Старый парк с высокими соснами и прекрасным прудом, где можно покататься на лодке. Непременная для московских парков той поры танц-веранда. И два буфета, в которых были и выпивка, и закуска. Зимой танцевать ходили в фабричный клуб имени Воровского, где буфет и вовсе был шикарный. Теплая «хата», водочка с селедочкой, девочки на любой вкус — что еще надо нашему брату. Неприхотливы мы были в то время. Впрочем, как и все остальные.
Облюбовали воры это место где-то в самом начале пятидесятых, но особенно много поселилось их здесь после амнистии 1953 года. Кроме нас, карманников, жили на «блатквартирах» и «слесаря» — воры, которые «брали» магазины и имели дело со слесарным инструментом («фомичами», «гусиными лапками», отмычками).
Поселились мы у Гусихи — жены известного вора Коли Чахотки. Сам он был болен туберкулезом и по этой причине несколько раз его актировали — освобождали из тюрьмы. В это время Коля с трудом волочил ноги и без посторонней помощи не мог подняться в свою квартиру, которая была на втором этаже. Но продолжал воровать. Мы предлагали ему деньги, на которые можно было бы безбедно жить и лечиться у хороших врачей. На все он отвечал: «Нет, я вор, и пока волочу ноги, сам себя буду обеспечивать». Вот что значит сила привычки, которая перерастает в страсть. Сама Гусиха была профессиональной мошенницей, дважды судимой. Но болезнь мужа ее немного остепенила. Тем более, что притон, в который превратила она свою квартиру, стал давать куда больше дохода. Она была страшно жадная на деньги и любыми путями вымогала их у «квартирантов».
Местная милиция до поры смотрела на раменскую «малину» сквозь пальцы. Формально придраться к ворам было не за что. Все освободившиеся по амнистии где-то прописаны. — «Что делаешь здесь?» — «Приехал в гости к невесте».
Между прочим, все, кто «квартировал» в бараках, строго держались правила: не воруй там, где живешь. Карманники «работали» в основном в Москве, а по воскресеньям, когда в электричках ехало много народу — «держали трассу» на «железке». Конечно, в Раменском и без нас хватало не только воров, но и грабителей, с которыми милиция не успевала справляться.
Приближался Новый год — 1954-й. В первом корпусе нарядили большую елку. Там мы собирались гулять. Почти все молодые воры обзавелись подружками, ходят на свидания, на танцы. Среди них я чувствую себя одиноким и каким-то потерянным.
Однажды младший из братьев Пушкиных познакомил меня со своей девчонкой. Зовут Неля, красивая, чем-то похожа на Розу. И тоже татарка. Ее сестра Рая дружит с Хитрым Попиком, который по этой причине зачастил к нам в Раменское. И вот перед Новым годом, видя, что я скучаю, они настойчиво стали звать меня на танцы. «Если и пойду с вами в клуб, то танцевать не зовите, посижу в буфете», — упирался я. Смотрю, Рая с Нелей заговорщицки перемигиваются и хохочут.
— Послушай, Валентин. Мы же тебя не просто так на танцы зовем, а со смыслом. Одна девушка очень просила тебя с ней познакомить. Говорит, сильно ты ей понравился.