— Ну, иначе и быть не может, — увлеченно рассудил Самойлов. — Человек ведь идет на занятия или на политинформацию не ради праздного любопытства, верно? А чтобы узнать что-то новое, сверить, что ли, свои мысли, свои предположения. И вот представьте, являюсь я на беседу поверхностно подготовленным. Об одном расскажу плохо, о другом неполно, на третьем запнусь. А итог? Слушателя отпугну. Ведь как неприятно слышать: «А, ничего интересного он не рассказал. Пустая беседа». Потому и готовлюсь так.

О Самойлове, как о пропагандисте, политинформаторе и агитаторе, слышал я немало добрых слов. И от сослуживцев, и от коллег по общественной работе. Но лишь теперь, когда встреча с ним осталась позади, стало ясно, почему так сосредоточены были на той беседе его слушатели, почему каждое слово воспринималось ими с должным вниманием. Ведь привлечь аудиторию, заставить людей поверить в то, о чем говоришь, — это действительно искусство. А овладеть им, значит, пройти через творческие поиски, раздумья, сомнения, пройти через годы.

Признаюсь, вести разговор с Самойловым было приятно. И не только потому, что перед тобой сидел эрудированный, знающий человек. Подкупало в нем другое: неподдельная, я бы сказал, беззаветная увлеченность той общественной работой, которую кое-кто именует просто «нагрузкой». А Самойлов, если образное сравнение употребить, эту самую «нагрузку» сумел превратить в творчество. Оно приносит ему, как и труд по его основной профессии, большое удовлетворение, радость в жизни.

— Нет, нет. В цехе у нас разговора не получится. Дел, во сколько!

Туркин сделал символический жест и, продолжая подписывать рабочие наряды, заключил:

— Сами понимаете, месяц на исходе. Производственная горячка. Впрочем, может, после работы? Да нет, не пойдет. В 16 сегодня партбюро, в 17 совещание. А завтра, Бунтин вот звонил, — партком. Так что, кроме субботы окна не вижу…

В субботу, однако, увиделись мы только под вечер. День у Туркина тоже оказался загруженным. С утра были проводы в армию, секретарю тут пришлось задержаться. Да и других дел, видимо, немало накопилось.

— В понедельник отчетно-выборное собрание, готовлюсь вот. — Этими словами встретил меня хозяин, вставая из-за стола. И добавил не без гордости:

— Уже в пятый раз.

В своем синем спортивном костюме он выглядел сейчас настоящим атлетом: широкоплечий, с налитыми мускулами рук. Поинтересовался:

— Штангой, наверное, увлекаетесь?

— Увлекался. Это еще в армии. И самбо тоже немного. А сейчас в основном утренняя гимнастика да гантельки.

— Значит, в понедельник отчет предстоит? День-то по приметам тяжелый.

— Пожалуй, да. Это уже пятое собрание будет. К первому я не готовился: пришел — выбрали в партбюро. Против, кажется, не было. На последнем три «шарика» дали. Из сорока голосов, конечно, три не так много. Но не скрою, подумывал после: кому же ты, Туркин, насолил? Чем не угодил? Мысленно анализировал отношения: не ошибался ли? Может, несправедлив с кем-то был? Да нет, вроде все правильно делал.

Туркин раздумывает. Потом снова повторяет:

— Вот, скажем, проходил у нас обмен партийных документов. Как секретарю, с каждым коммунистом приходилось беседовать, и не один раз. Вызываю, а сам-то знаю: пассивен товарищ, на собрании молчком, в цехе тише воды, в общем, примерно так получалось: «На тебе, Туркин, взносы, а меня не трогай». А я трогал. И на собраниях, и так — в разговорах. Понятно, кое-кому это не нравилось.

В корпусном Туркин секретарствует уже шестой год. К каждому отчетному собранию готовится он, конечно, скрупулезно и с волнением. Но когда дело доходит до обсуждения его кандидатуры, все в один голос: «Знаем!». Биографию рассказывать не требуется и программной речи произносить тоже. А знают они о Туркине, собственно, все, ибо жизнь его давно связана с цехом.

После армии работал судосборщиком и одновременно в ШРМ учился. А когда получил аттестат, поступил в школу мастеров. И ее успешно закончил. Стал мастером, потом старшим, был начальником бюро комплектации. Теперь — старший мастер по ремонту БМРТ. Но это, так сказать, производственная биография Туркина, к которой секретарь парткома Бунтин, между прочим, прибавил:

— Специалист он отличный, беспокойный. На участке всегда порядок. И как у секретаря тоже. Вот я такой пример приведу. Есть у нас на заводе один секретарь, долгое время мы его к лучшим относили. Активен, собрания на уровне проводит. А проверили недавно: осадок горький остался. Партийное хозяйство запущено, протоколы, как следует, не оформляются, задержка со взносами. У Валерия Федоровича иное дело, тут я спокоен.

Туркин — секретарь неосвобожденный. В цех он приходит к 7.30. Приходит как мастер и как секретарь. Тут просто трудно разграничить, когда в нем начинается первый и кончается второй. Все переплетается, без перекоса в ту или иную сторону. Производство остается производством, план планом. Никаких поблажек. В партийных делах тоже. К примеру, смена в цехе кончается в семнадцать. Люди переодеваются — и к проходной. Отношения у них с заводом на сегодня завершены. А у секретаря они продолжаются. На семнадцать у него непременно что-то назначено: партбюро, местком, совещание, разговор с человеком. Глянет порой на часы, а стрелки уже к девятнадцати приблизились. Скорее домой. Жена, двое ребят.

— Понятно, трудновато, — рассуждает Туркин. — Но, знаете, назвался груздем — полезай в кузов… В смысле общественном я ведь с детдома закален. Потом хорошую комсомольскую практику в школе прошел, в армии. Всякие поручения выполнял. Поэтому так вам скажу: мне не сама секретарская должность нравится. А то, что дает она, — общение с людьми.

А разговоров, надо сказать, у секретаря всяких хватает, И по делам производства, и так, по личным вопросам. Вот подходит как-то к Туркину молодой рабочий и, несколько стесняясь, говорит: «Валерий Федорович, к вам можно по личному?» «Ясно, можно, — отвечает секретарь. — Приходи в партбюро после работы. Потолкуем».

И вот он слушает. История действительно совсем личная, семейная. В двухкомнатной квартире — три семьи. Хоть и свои, близкие здесь живут, но ладу нет. Ссоры, споры. А сам-то парень не так давно женился. Конечно, в такой семейной ситуации личный совет или опыт не всегда к месту придется. Но дорого ведь понимание, сочувствие. «Ты вот что, наставлял его Туркин, — ссоры постарайся сам сгладить, а я тут по своей линии. Потом сообщу». Сходил секретарь к начальнику, в парткоме поговорил. Согласились: помочь как-то надо.

Собственно, это лишь штрих, деталь, которых, между прочим, в повседневных секретарских буднях набегает немало. Припоминая и рассказывая о них, Туркин подводил меня к следующему.

— Вот скажите, вы много радости испытываете? Ну, от работы, скажем? У меня тоже они есть. И как у мастера, и как у человека. А спросите меня, как у секретаря есть радости? Да! — отвечу. Потому, что не смог бы я выполнять эту работу, не испытывая чувства удовлетворения. Вот беседовал я на днях с одним коммунистом. Хороший, доброжелательный разговор был, потому он рабочий отличный, сознательный. Ударник коммунистического труда.

— А как с партийным поручением? — интересуюсь. — Вы ведь политинформатор?

Смотрю, что-то замялся собеседник. Потом признался:

— Давно уже не выступал. Работа, план. Подготовиться некогда.

Читать урок я, конечно, ему не стал. Не маленький, сам понял, что к чему. Но на собрании, которое называлось «Активность коммуниста», фамилию его назвал. Не знаю, обиделся или нет, а беседы стал регулярно проводить.

Я обратил внимание на голос Туркина: тихий он. Слушал его с некоторым напряжением. Да и вообще показался он мне немного медлительным в движениях, флегматичным, что ли.

— Ну, да. Тихий, — заулыбался начальник цеха, когда я поделился с ним о Туркине. — По голосу, может, и тихоня.

А столкнись с делом — с места не сдвинешь, если прав. Помню, слушали на партсобрании мой отчет. Вроде цех нормально шел, показатели в то время неплохие были. А этот тихоня встал и дополнил: «Начальник цеха совсем упустил из виду нашу молодежь. А ее половина в коллективе. Кое-кто дисциплину нарушает, опаздывает. Цифры-то неплохие приведены, а как же с воспитанием молодежи?» Приятна ли было слушать такое? Но опять-таки прав он был. Собрали мы потом собрание, всех активистов пригласили. По душам поговорили о нашей молодежи. Или вот, такая ситуация.