Он поднялся из кресла.

— Военачальник Даций, я бы хотел переговорить с тобой в своем кабинете.

Когда Крисп поворачивался, чтобы вслед за Рубелием выйти из комнаты, Константин заметил в его глазах недоверчиво-изумленный взгляд, как у обреченного на смерть человека, которому в последнюю минуту отменили исполнение смертного приговора и он егде чикак не может поверить в свое везение.

3

— Ну как, ты согласен с моим решением? — спросил Константин, снимая с себя пурпурную мантию судьи. — В Поле дворец хоть и небольшой, но уютный и с видом на Адриатическое море.

— Ты был к нему более чем великодушен, — заверил его Даций. — Я ожидал… — Он не стал продолжать, но Константину и так стало ясно: при его склонности в последнее время впадать в слепую ярость этот приговор действительно очень мягок по сравнению с тем, что мог бы прозвучать. Истрия — одно из прелестнейших мест на Адриатическом побережье Далмации, а Пола расположена на кончике полуострова, вдающегося в море. Никакое изгнание не могло бы быть приятным для человека, осознавшего, что оказался в дураках у собственного тщеславия — а Крисп прекрасно это понимал, — но уж коли выпала ссылка, то вряд ли можно было сыскать условия, менее суровые для наказания.

— Какие я планы строил в его отношении — и все это бросить на ветер! — Константин приложил свою руку к левой стороне груди, где что-то стягивало и давило с тех самых пор, как к нему заявился учитель Луп со своим обличением. — Я готов был отдать ему целых полмира — и делай что хочешь, советуйся только со мной в отношении самых крутых перемен. И вот за один только вечер он разом разрушил то, что могло бы стать для него блестящей и славной карьерой.

— Так ты намерен сделать его изгнание бессрочным?

— А что я могу еще, если он отказывается выдать своих сообщников? Вряд ли я мог бы вернуть его на ответственный пост, зная, что он может снова уступить их влиянию.

— Но если заговорщики будут найдены и обезврежены?

— Тогда я, наверное, мог бы пересмотреть его приговор — после подходящего срока наказания изоляцией от остального мира. — Константин с любопытством взглянул на Дация. — А что это у тебя на уме?

— Видишь ли, парень мне доверяет. Если я отправлюсь с ними в Истрию, возможно, мне удастся убедить его исполнить свой долг и раскрыть все подробности заговора.

— Но ведь ты фактически правишь Галлией от имени юного Константина.

— С этим может справиться и Крок. Он намного моложе меня, и тяжелые нагрузки ему больше по плечу.

— Ты так любишь Криспа, что готов похоронить себя вместе с ним? — От избытка чувств Константину перехватило горло.

— Я хоронил себя вместе с его отцом в Салонах, когда туда уехал Диоклетиан, — напомнил ему Даций, — Дворца в Поле я еще никогда не видел, но, полагаю, он не менее роскошный. Может, я даже займусь выращиванием капусты.

— Я разрешаю тебе ехать. И если ты как-нибудь сможешь дать мне надежное основание для возвращения парню моего расположения, я буду вечно тебе благодарен. — Константин обнял старого полководца за плечи, выражая ему глубокую признательность. — Благодарю тебя также за то, что напомнил мне учение Христа о милосердии. Несмотря на твое недоверие к епископам, мне иногда все же кажется, что ты настоящий христианин — лучше, чем каждый из нас.

4

Многие в Риме вздохнули с глубоким облегчением, узнав, что Крисп отказался назвать соучастников заговора и вместе с Лицинианом оказался сослан в Истрию. Многие, но не императрица Елена, для которой Крисп являлся как бы вторым сыном. Она явилась к Константину тут же после объявления приговора.

— Вот уж никогда не думала, что настанет такой день, когда ты оттолкнешь свою собственную плоть и кровь, — с горечью упрекнула она его. — Единственное преступление Криспа заключалось в том, что он позволил этой женщине одурачить себя.

От кого-либо другого Константин не потерпел бы, чтобы императрицу Рима называли «эта женщина», но он давно уже знал, как его мать относится к Фаусте, и, по правде, не прочь был с этим согласиться. Он не советовался со своей женой насчет изгнания Криспа, поскольку происшедшее той ночью никак не отразилось на его решении. К чести Константина, он так до конца и не поверил Фаусте, уж больно это было похоже на нее — вскружить голову впечатлительному молодому человеку, просто чтобы показать, что ее красота все еще имеет власть над мужчинами.

— Не из-за Фаусты Крисп приговорен к изгнанию, мама, — терпеливо объяснял он, — Он с шайкой сенаторов и знати замышлял отнять у меня империю.

— Я этому не верю! — воскликнула Елена. — Фауста сочинила небылицу, чтобы люди не узнали правды — что она его напоила и пыталась соблазнить.

— Крисп признался.

— Кто же тогда замешан еще?

— Он не сказал.

— Ну вот, неужели ты не понимаешь? — ликующе вскричала она, — Он ее покрывает!

Та же мысль приходила в голову и Константину, но логика уже опровергла ее. Свирепо, как львица, оберегающая свое там, где дело касалось будущего ее сыновей, Фауста никогда бы не стала содействовать Криспу в овладении им руководством империей, зная, что ее сыновья будут, возможно, полностью отстранены от престолонаследия — как это случилось с детьми императрицы Феодоры и отца самого Константина после его восхождения на пост единовластного августа.

— Даций и квестор Рубелий изучили это дело, мама, — объяснил он. — Даже Даций согласился, что приговор был мягким — ведь дело касалось государственной измены.

— Разве это измена, когда молодой человек потеряет голову из-за бессовестной женщины, которая старше его по возрасту?

— Я же сказал тебе, что это дело не имело никакого отношения к изгнанию Криспа, — повторил Константин. — Он был пьян и, наверное, не мог устоять…

— Значит, ты допускаешь, что она соблазняла его?

— Скажем так: я за это его не наказывал. Поверь мне, мама, я позволил ему отделаться самым легким наказанием. Во время Виценналии я хотел поставить его августом над префектурами Галлии и Италии. Теперь я должен и дальше нести это бремя сам.

Фауста восприняла новость об изгнании Криспа с гораздо большим возмущением, когда Константин пришел к ней, чтобы сообщить ей об этом. Она только что вышла из ванной, тепло которой — поскольку августа любила часами лежать в горячей воде — все еще чувствовалось в помещении. Видя ее такой, разомлевшей, Константин еще менее, чем всегда, был склонен винить Криспа в его одержимости ею: раскрасневшаяся от ванной, она казалась все такой же соблазнительной, как и в тот день, когда он впервые увидел ее в Риме более двадцати лет назад.

— Ты казнил моего отца за меньшее преступление, — бушевала она, — А того, кто пытался изнасиловать твою жену, ты отпустил на волю. Это так ты меня уважаешь — меня и своих детей?

— Крисп подвергся суровому наказанию.

— Ссылку на несколько месяцев во дворец на Адриатическом море — это ты называешь суровым наказанием? Что подумают люди о правителе, который уважает честь своей жены не больше, чем…

— Тебе самой бы следовало больше уважать свою честь, когда ты задумала вскружить Криспу голову. И когда завлекла его сюда, чтобы доказать свою власть над ним, а потом, увидев, что развязала силу, с которой не совладать, вынуждена была звать на помощь.

Удар попал в точку, подтвердив, что Константин правильно думал о разыгравшейся в ту ночь сцене, когда он вошел в эту самую комнату и застал Фаусту почти обнаженной, а сына якобы в компрометирующем положении.

Зная Фаусту, он не предполагал, что ее может охватить чувство вины, и удивился, заметив в ее глазах страх. Какое-то мгновение она даже неуверенно держалась на ногах, словно он ударил ее, и Фаусте пришлось упереться рукой о туалетный столик, чтобы не упасть. Но это быстро прошло, и она снова овладела собой.

— Ты что же, обвиняешь мать своих детей в том, что она распутница? — набросилась она на него.