— Может, и любит, только мне показалось, что она поглядывала на хозяйку довольно-таки голодным взглядом. При такой «деятельности», которую она развернула нынче утром…

— Я слышала, она хочет обучить вас йоге.

— Не выйдет. Мне эта история знакома: начинаешь со стояния на голове, а кончаешь — под каблуком.

— А остальные — как прореагировали?

— Барбу, как настоящий джентльмен, съел банку американской тушенки, студенты, кажется, живут солнцем и любовью…

— Вы не лишены остроумия, господин Димок.

— Нае, мадам… А Мирчулика — исчез, как всегда.

— В самом деле, где это он пропадает целый день?

— Не вы одна задаетесь этим вопросом. Я искал его два дня подряд по всему пляжу, хотел сразиться в карты. Он ужасно сердится, когда проигрывает… Но тщетно! Нигде ни следа…

— А вы как обошлись без обеда?

— Поел хлеба с помидорами. Но вечером поеду в Мангалию и наверстаю упущенное. Там, возле рынка, есть ресторан с таким мангалом… с ума сойти! Я как раз хотел пригласить вас в Мангалию. Целый день одна, ни разу не выехали из этой несчастной дыры. Вам нужна перемена, необходимо отвлечься…

Я прямо обалдела, как выразились бы наши друзья студенты. Неужели господин Димок решил попытать счастья со мной? То, что последовало, — включая явно прозвучавшее чувство и нежные взгляды — подтвердило мое предположение:

— Ей богу, Олимпия, ведь я могу звать тебя Олимпией, ты не сердишься?! Оставишь Филиппа на Дидину… Ведь ты тоже имеешь право на жизнь…

— Спасибо за приглашение, господин Димок. Но я не могу, — сухо ответила я.

— Жаль… Целую ручки.

Я не знала, следует ли мне считать себя польщенной или рассерженной. Было ясно, что, как говорит тетушка Амалия, господин Нае ко мне неравнодушен. Впрочем, почему бы и нет? Ведь в любом романе хороший тон требует, чтобы у героини был «поклонник». В конце концов, если Саган таскает через все свои книги преступно влюбленного в нее брата, то почему я, Верня, не могу иметь хотя бы платонического воздыхателя? Пора было уходить. Солнце садилось, в воздухе повеяло вечерней прохладой. Песок матово поблескивал, а море приобрело цвет голубиного оперения — от прозрачно-голубого до темно-синего. Берег поднимался сначала отлого, потом крутыми уступами кирпичного цвета. А раскинувшаяся внизу деревня, словно готовая погрузиться в волны моря, манила своей пышной зеленью…

Приют тишины и вод… Во дворе, казалось, царствовал мир. Под навесом, в одном из уголков двора, смотрящих на море, за деревянным столом, окруженным скамейками, сидело несколько человек. Они дружески болтали за чашкой кофе и неизменной сигаретой, и легкие смешки разносились в вечерней тишине. Супруги Цинтой вынесли стулья и поставили их перед домом, как в тихих городках старых времен. Милика проворно вязала, а Панделе разглядывал море в бинокль. Мона, в прозрачной лиловой пижаме, приняла в шезлонге свою излюбленную позу…

Жаль, что я не взяла себе для вечера что-нибудь поинтереснее. Со всеми этими пеленками да ведерками недолго и забыть, что ты женщина… хорошо еще, что Аби положил мне в чемодан всевозможные костюмы и костюмчики для Филиппа — хоть он спасает честь семейства… Странно: так, на расстоянии, все это напоминает первый акт чеховской пьесы… не происходит ничего особенного, люди лениво переговариваются, потягивают разнообразные напитки, зевают, играют в карты… невыразимость скуки… затишье перед бурей? И кто же развяжет драму? Может быть, Габриэлла, которая блистает сейчас среди листьев навеса, выставляя напоказ свои прекрасно загорелые плечи и сверкающие зубы? Но где же ее кавалеры? За столом сидит только Барбу, довольно-таки мрачный, сосредоточенно набивая свою трубку… Поглядите-ка, «детки» очеловечились! Влад, кажется, весьма заинтересован словами и улыбкой Габриэллы, а студентка пытается показать, что ее все это тоже страшно интересует. А может быть, человеком, который вызовет драматический взрыв, окажется Мирча, который как раз появляется в воротах — покрасневший от солнца, усталый и запыленный? Интересно, откуда он? Но, как видно, этот вопрос интересует не только меня: Габриэлла взрывается градом восклицаний:

— О, Мирча! Наконец-то! Но где ты бродишь целый день? Сейчас же дай отчет…

— Какая вы милая и любезная особа, мадам Габриэлла! И как вы о нас, бедняжках, заботитесь… Только, извините, этого удовольствия я вам не доставлю! Пусть и у меня будет своя маленькая тайна. Это не мешает и даже делает нас интересными в глазах женщин… А теперь извините, пойду смою с себя пыль, которой я наглотался вместо других деликатесов…

— Можно к вам?

— Пожалуйте, мадам Олимпия! Хотите кофе?.. Еще теплый. Я как раз рассказывала нашим молодым людям, какое это чудо — йога! Это не просто гимнастика, а дисциплина ума и души… и, разумеется, тела. Я занимаюсь ею всего лишь год — и достигла поразительных результатов.

— Мне хотелось бы — если у вас есть — просмотреть какую-нибудь книгу…

— Ну конечно, Влад, с удовольствием! Йога обеспечивает вам гармонию с собственными чувствами… Знаете, я, как учительница музыки, нуждаюсь в полной безмятежности.

Барбу что-то бормочет, раскуривая трубку.

— Что вы сказали, господин Барбу? Вы обязательно должны попробовать. Особенно вы — существо такое чуткое и такое беспокойное…

Отрезав, что лучше уж остаться «беспокойным», чем стать смешным, Габровяну повернулся к остальным спиной и уставился в морскую даль. Запах трубки смешался с ароматами роз и водорослей.

Мирча, освеженный и сияющий чистотой, неторопливо подошел к собравшимся.

— Что бы вы там ни говорили, но это место — настоящее чудо!.. Райские кущи… красота и тишина! что скажете, господин Габровяну?

— М-да…

— Я вижу, вы со мной не согласны. Но — нравиться вам здесь нравится, иначе вы не приезжали бы сюда каждый год.

— В самом деле, вы здесь — самый старый? — спросила Габриэлла.

— Мадам Олимпия тоже уже давно ездит… Что же касается тишины… в этом году нам, можно сказать, повезло… Нет, молодой Филипп не в счет. В предыдущие годы было иначе… мадам Олимпия может подтвердить… — И, считая, что он выполнил долг собеседника, Барбу окончательно предался созерцанию моря.

В ответ на удивленные взгляды остальных, я усмехнулась:

— Господин Барбу, вероятно, имеет в виду наших хозяев.

— Кого, мадам Дидину?

— Нет, скорее ее мужа, Тити.

— Того, что болен легкими?

— Какими к черту легкими? — мечтательно проговорил Барбу.

— Тити Петреску, как его выразительно зовет Дидина, — «алкоголист». Напившись, он страшно скандалит. А так как пьет он всегда… Особенно он придирается к своей супруге…

— Бедная женщина! Такая хорошая хозяйка.

— Какая там хозяйка! Сегодня оставила нас всех без обеда, — мстительно проговорила Габриэлла. — Ух, солнце уже почти зашло! Мирча, тебя не соблазняет?..

— Такой чудесный вечер: тишина, чистый воздух, приятные разговоры. Но при чем тут йога? Не то чтобы я имел что-нибудь против физических упражнений, но у нас в Фокшань был один такой: просыпается — гимнастика, ложится — гимнастика, так что жену чуть с ума не свел. И что же? Бедняга снюхалась с футболистом и была такова…

— Это зависит от того, какую вы выберете себе жену. Ну ладно, если не хотите, я иду одна.

Габриэлла взяла со стола кассетофон, перекинула ремень через плечо и, послав нам всем изящный воздушный поцелуй, исчезла в воротах.

— Elle est complétement loquêe[6], — прошипела Мона. — Хорошо, что Алек спит, не то она способна была бы утащить его за собой.

Милика отложила вязание и подошла, явно взволнованная:

— Да куда она идет, эта женщина, в такую темь? Неужели не боится? На пляже столько подозрительных личностей: оборванные, немытые, нечесаные…

— Эти нечесаные — студенты, мадам. Разумеется, они выглядят не так, как те, что учились когда-то вместе с вашим мужем… — сухо вмешался Влад. И, сделав Дане знак, поднялся, чтобы уйти: