Нашлись желающие на роль «конвоиров заключенных» из Цитадели и командующего ими офицера. Партийные портные сняли мерку и великолепно сшили необходимые мундиры, шапки и шинели. Настоящий инструктор на частной квартире обучал будущих «полицейских» муштре. Инструктор и его ученики, сняв обувь, — одни на босу ногу, а другие в носках, чтобы «марш» двенадцати не вызвал переполоха, по приказу разворачивались, выстраивались в две шеренги, маршировали строем в ряд, по двое, по четверо. Все это делалось в абсолютном молчании и сосредоточенности, и только раздававшаяся полушепотом команда прерывала тишину.

Легче всего оказалось подготовить официальное письмо, подписанное оберполицмейстером, с приказом для начальника тюрьмы выдать узников. Партийные печатники с профессиональной опытностью умели сделать любые фальшивые документы со всеми полагающимися быть подписями, штемпелями и печатями. Решили, что для осторожности приказ не станут высылать почтой. Его вручит начальнику тюрьмы барон, а за час до этого в тюрьму позвонит Феликс Кон, который великолепно говорил по-русски, и передаст приказ приготовить заключенных к транспортировке.

Продумано было все до мелочей. Нашли сад на окраине Варшавы, где после освобождения арестантов надо было спрятать тюремную карету. В нужный момент начальнику тюрьмы вручили деньги, чтобы сразу же, после отъезда заключенных, мог успеть на Варшавско-Венский вокзал и оттуда улизнуть за границу. И меня вовсе не удивит, если когда-нибудь выяснится, что эти десять тысяч рублей пронесла моя прабабушка. Например, в пироге со сливами, который испекла для сына.

23 апреля 1906 года все приготовления были закончены. Вечером в заранее определенном безопасном помещении собрался «эскорт», одетый в полицейские мундиры. Гожеховский — фон Будберг представлял собой идеальную копию немецкого барона: широкая, расчесанная на две стороны борода, очки в золотой оправе, голубой жандармский мундир с погонами и аксельбантами. В городе было совершенно темно, когда Феликс Кон шел на очередную, оговоренную квартиру. Там набрал номер телефона. В канцелярии тюрьмы сняли трубку и услышали русский голос:

— Говорит полицмейстер города Варшавы. Кто у аппарата?

— Начальник следственный тюрьмы. <…> Слушаю, ваше превосходительство!

— Через час к вам прибудет ротмистр фон Будберг с моим приказом. К этому времени приготовьте к переводу в десятый Павильон следующих заключенных. Попрошу точно записать их фамилии. <…> К прибытию ротмистра все должно быть сделано. Подготовьте тюремную карету. Конвой не нужен: ротмистр прибудет со своим эскортом. Вы все запомнили?

— Так точно!

— Прошу проследить, чтобы все прошло без задержек.

— Слушаюсь! Все будет исполнено.

В два часа ночи к тюрьме подъехали две повозки. Из одной высадился ротмистр с двумя полицейскими, а из другой — еще четыре полицейских. В тюремной канцелярии барон вручил начальнику тюрьмы запечатанный пакет с приказом оберполицмейстера. Уже ждала тюремная карета с ни о чем не догадывавшимся извозчиком. Заключенных разбудили и сообщили, что их увозят в Цитадель. Они были уверены, что на казнь. Когда они появились во дворе тюрьмы, «полицейские» по приказу своего «командира» обнажили сабли, а барон фон Будберг начал грубо орать на заключенных: «Пошевеливайтесь!» Когда их посадили в карету, два полицейских сели рядом с ничего не подозревающим кучером, а фон Будберг с четырьмя оставшимися сел внутрь. Карета выехала за ворота Павяка.

Повернули в сторону Цитадели. Довольно долго ехали в молчании пустынными в этот час улицами города. Когда уже подъезжали к окраине, один из сидевших на козлах «полицейский» крикнул: «Стоп! Ослабло колесо», — и соскочил на землю. Его товарищи поспешили на помощь. Извозчик остановил повозку и спустился посмотреть, что произошло. Ему тут же набросили на лицо платок с хлороформом, связали и впихнули в карету. Его быстро заменили на козлах и погнали лошадей. Лишь теперь арестанты поняли, что к чему.

Все, кроме извозчика, почувствовали себя в безопасности только тогда, когда карета въехала в сад на окраине, недалеко от улицы Жытной, что рядом с Окоповой. Там узников выпустили и тщательно проинструктировали. Одетым в заранее приготовленные пальто надлежало пробраться в оговоренные квартиры друзей, где быстро переодеться и побриться, там же для них были приготовлены и фальшивые документы. Затем железнодорожники-партийцы должны были доставить их на вокзал и перевезти ближайшими поездами — пассажирскими или товарными — за границу. Им были вручены заграничные адреса, где их ждали люди, готовые им помочь.

Полицейские сбросили с себя мундиры, под которыми у них была гражданская одежда, отдали револьверы и исчезли. Тюремную карету со связанным извозчиком нашли в саду рано утром 24 апреля. Арестованные уже мчались к самой границе. А на стенах Варшавы были расклеены заготовленные заранее обращения Центрального революционного комитета ПСП «НАША АМНИСТИЯ». Здесь сообщалось поименно о побеге из Павяка десяти узников. Никто из участников этой акции не пострадал. Никто из властей не догадался о роли Макса. Через две недели в очередной раз он был приговорен к ссылке в Сибирь и снова отправлялся в долгий путь. А добравшись до цели, бежал еще быстрее, чем обычно. Как устроился за границей начальник тюрьмы Деренговский, никто не знает.

Прощание с Юлией

В декабре 1906 года сенсацией в культурной жизни Варшавы стал концерт в Филармонии известной всему миру польской клавесинистки Ванды Ландовской, постоянно проживавшей в Париже. Она великолепно исполняла произведения старых мастеров, прежде всего Баха, и на публику произвела впечатление не только своей игрой, но и внешностью, стилизованной под «модерн». Гладко зачесанные на уши темные волосы, черное платье без всяких украшений, своеобразное покачивание головы… — пресса сравнила ее с «героинями Метерлинка и девицами Бурне-Джонса». В публике — дамы, одетые и причесанные подобным же образом. Вполне возможно, что на этом концерте была и большая любительница театра и музыки Флора Бейлин со старшими дочерьми: шестнадцатилетней Маней и семнадцатилетней Геней, талантливой пианисткой. Компании матери и сестрам в тот раз не составлял Гучо, гимназист и тоже страстный меломан.

13 января 1907 года французский консул Байярд писал в Париж Несмотря на то что на улицах Варшавы не так опасно, как было, например, в прошлом году в это же самое время, тем не менее к концу нынешнего года, 15 декабря, на улицах было брошено 8 бомб. Одну из них кинул 17-летний ученик гимназии. Открытые нападения с револьверами на жандармов и полицию. <…> Не прекращаются ограбления государственных касс, бюро, вокзалов, даже в самых многолюдных местах. Варшавская полиция ничего не может с этим поделать, раз общество отказывается ей помочь. В последнее время участилась конфискация прессы и книг. Категорично звучит приказ, запрещающий любые политические собрания. Тюрьмы переполнены. Поговаривают, что в ноябре прошлого года за один только месяц в списке заключенных Цитадели значилось 23 601 человек. Большая часть арестованных не предстает перед судом, а сразу в административном порядке приговаривается к изгнанию из Королевства и даже к смерти. С 15 числа прошлого месяца я насчитал, что приговоры приводились в исполнение 39 раз.

Революция откатывалась, царские репрессии усиливались, а в варшавских тюрьмах сидело четверо из семьи. Камилка, арестованная в третий раз за нелегальную партийную работу, и Лютек, за то же самое взятый впервые. Якуб Морткович, мой дед, — за провоз через границу запрещенной цензурой литературы. Гучо Бейлин — за соучастие в организации школьной забастовки и членство в Боевом отряде ПСП. Последнее приравнивалось к преступлению и каралось самым суровым образом. Дружинников, с оружием в руках боровшихся с режимом, причисляли к террористам, и они шли под трибунал. Парнишка больше симпатизировал этой организации, чем в ней действовал, но хоть совесть его и была чиста, самым легким наказанием, на какое он мог рассчитывать, оставалась ссылка в Сибирь.