Приход Кагановича в НКПС отмечен пароксизмом насилия и обвинений. Стартовала кампания борьбы против «предельщиков». Говорилось о них примерно так: «Среди многих работников транспорта имеют еще некоторое распространение вредные и безграмотные теорийки, что без полного технического перевооружения транспорта невозможно серьезно поднять погрузку, что дороги работают „на пределе своей пропускной способности“[225]. Сам Каганович характеризовал „предельщиков“ так: „…частью грамотные, но антисоветские, частью малограмотные“[226]. Это не мешало ему проводить в жизнь „вредные“ и „безграмотные“ рекомендации казненных и сосланных о необходимости технического перевооружения.

А в газетах и журналах исправно появлялись рассказы и статьи, повествующие о гуманности Кагановича и его заботе о простом человеке, что отчасти соответствовало фактам, так как почти все вожди время от времени демонстрировали „низам“ свою человечность. К сожалению, в эту кампанию по восхвалению Кагановича включился и такой выдающийся писатель, как Андрей Платонов. Автор „Котлована“ и „Чевенгура“, после прочтения которых Сталин сказал: „Талантливый писатель, но сволочь“, оказавшийся в немилости и получавший теперь отказы от журналов и издательств. А. Платонов опубликовал в конце 1936 года рассказ „Бессмертие“, центральный эпизод которого — неожиданный звонок Кагановича уже под утро начальнику дальней станции „Красный перегон“ Левину:

— Вы почему так скоро подошли к аппарату? — спросил нарком. — Когда вы успели одеться? Вы что, не спали? (А Левин еще и не ложился.) Люди ложатся спать вечером, а не утром… Слушайте, Эммануил Семенович, если вы искалечите себя в Перегоне, я взыщу как за порчу тысячи паровозов. Я проверю, когда вы спите, но не делайте из меня вашу няньку…

— В Москве сейчас тоже, наверное, ночь, Лазарь Моисеевич, — тихо произнес Левин.

Каганович понял и засмеялся. Нарком спросил, чем надо помочь.

— Вы уже помогли мне, Лазарь Моисеевич…

На следующий день Левин вернулся домой в полночь. Он лег в постель, стараясь скорее крепче заснуть, но не для наслаждения покоем, а для завтрашнего дня. Но через час его разбудил телефон. Дежурный по станции доложил, что только что звонил из Москвы Каганович и справлялся, как здоровье Левина, начальника станции, и спит ли он или нет. Левин уже не уснул. Он посидел немного, оделся и ушел на станцию. Ему пришли соображения об увеличении нагрузки нормы вагона»[227].

А вот правдивый рассказ о человечности Кагановича ташкентского рабочего М. Чечина: «…Мне неожиданно передали телеграмму. Любимый нарком приглашал меня в Москву на слет стахановцев-кузнецов. Мы ехали в мягком вагоне… поезд прибывал в Москву поздно ночью, и мы еще дорогой решили обождать на вокзале до утра. Но только мы вошли в помещение Казанского вокзала, как услышали сообщение по радио: „Стахановцев-кузнецов, прибывших на слет, приглашают пройти в кабинет дежурного по вокзалу“. Там нас встретил представитель НКПС. Нас ждал автомобиль… Приветливый, ласковый, внимательный Лазарь Моисеевич часто шутил. Обратившись к нам, он сказал: „Да, знаете, ваша высокая производительность труда выше той, которую позволяет природа. Расскажите, как вы этого достигли?..“[228]»

Сталинисты 80-х годов иногда говорят о «сталинской гласности», утверждая, будто для получения полного представления о репрессиях достаточно открыть газеты 50-летней давности. Как образец резкой и сравнительно откровенной публикации можно привести приказ Кагановича «Об антигосударственной линии и практике в работе Научно-исследовательского института эксплуатации и отдела восточных дорог эксплуатационного управления НКПС». В нем говорилось: «…Вся линия и практическая деятельность института и отдела идут вразрез с решениями партии, правительства и НКПС о выполнении государственного плана погрузки, в особенности об ускорении оборота вагона… руководящие работники института и отдела восточных дорог… составили группу, задавшуюся целью обосновать невозможность ускорения оборота вагонов… лжеученые фальшивыми и льстивыми рассуждениями о том, что наш транспорт по своим показателям работает якобы лучше американского, демобилизовывали и вводили в заблуждение даже некоторых руководящих работников НКПС…»[229]

И при таких обвинениях в приказе сообщается лишь о понижении в должности пяти человек! Насколько это соответствовало истинному характеру и масштабу репрессий? Вновь обратимся к заседанию бюро МГК КПСС 23 мая 1962 года. Свидетельство Иванова: «Мой отец был старый железнодорожник, жили мы рядом с наркоматом в доме комсостава железнодорожного транспорта. Это те люди, которые восстановили железнодорожный транспорт нашей страны. А как Каганович разделался с нами? Как он расправился со слушателями Высших курсов комсостава железнодорожного транспорта? Однажды я пришел домой, а мой отец держит коллективную фотографию старых партийцев и плачет. Ни одного не осталось в живых из тех людей, которые были на той фотографии».

Обращаясь к Кагановичу, выступает Дыгай: «Вот там фотокопии ваших писем в НКВД о необходимости арестовать сотни руководящих работников транспорта, и все они написаны по вашей личной инициативе на основе ваших личных впечатлений и умозаключений. В этом томе указаны только работники транспорта, арестованные по вашим письмам…»[230]

К примеру, на Дальнем Востоке, совершив поездку по краю, Каганович сам принял решение о разделении Уссурийской дороги на Дальневосточную, Амурскую и Хабаровскую. Естественно, связанные с этим новые назначения производились не без его ведома. Но прошло совсем немного времени, из Москвы приехал капитан Грач и подвел под расстрел начальника Амурской дороги Рутенберга и 45 его подчиненных. Начальник Дальневосточной дороги Лемберг, когда в его кабинет внезапно вошли сотрудники НКВД, связался с Кагановичем по прямому проводу, надеясь на спасение, но получил приказ подчиниться аресту и тут же застрелился. Его собирались обвинить в подготовке взрыва знаменитого Амурского моста.

Многие руководители (например, Орджоникидзе) стремились защитить подчиненных от репрессий. Изредка это удавалось; чаще непокорные уступали давлению или гибли сами. Но Лазарю вообще не приходило в голову кого-либо спасать. В НКПС надолго запомнили случай, когда личный представитель наркома сообщил с одной из станций об опоздании поезда и запросил разрешение на расстрел виновных. Ему тут же по телеграфу отстучали ответ: «Приветствую расстрел нерадивых железнодорожников. Каганович»[231]. Начальник другой станции послал телеграмму Сталину о том, что «остался совсем один — трудовой коллектив арестован полностью, включая грузчиков и стрелочников, — пришлите хоть кого-нибудь!» Такой ценой достигались крепкий чай и чистые салфетки в купе (а они действительно были при Кагановиче).

В 1937 году на одном из собраний актива железнодорожников нарком заявлял: «Я не могу назвать ни одной дороги, ни одной сети, где не было бы вредительства троцкистско-японского… И мало того, нет ни одной отрасли железнодорожного транспорта, где не оказалось бы таких вредителей»[232]. В полном соответствии со сказанным были арестованы заместители Кагановича, почти все начальники дорог и политотделов дорог. Спустя много лет А. П. Кириленко рассказывал о происходившем в Свердловске: «Почти полностью были выведены из строя два состава обкома партии, все секретари горкомов и райкомов, руководители предприятий и высших учебных заведений. — А затем добавил: — Особенно много пострадало кадров на Свердловской железной дороге»[233]. Из этого следует, что наркомат, возглавляемый Кагановичем, был, вероятно, самым страшным местом среди всех гражданских ведомств, не занимавшихся террором специально, по долгу службы.