Каганович, как председатель оргкомитета по проведению XVII съезда, организовал фальсификацию результатов тайного голосования, уничтожив около 300 бюллетеней, в которых была вычеркнута фамилия Сталина.

В дальнейшем большинство делегатов этого съезда и большая часть избранного на съезде ЦК партии подверглись репрессиям вместе со своими родственниками и детьми. Важным нововведением стала на этом съезде замена Центральной контрольной комиссии (ЦКК) партии на Комиссию партийного контроля, которая, в отличие от ЦКК, обязана была подчиняться Центральному комитету. Это был еще один большой шаг к окончательному выводу руководства партии из-под контроля нижестоящих организаций и рядовых партийцев. Теперь на действия ЦК даже теоретически можно было бы пожаловаться лишь самому же ЦК. Во главе новообразованной КПК стал Каганович.

По окончании съезда были предприняты меры по усилению контроля над Украиной. Вторым секретарем ЦК КП(б)У стал Постышев, заместителем Чубаря — Любченко. Новички вели себя напористо, оттесняя первых руководителей от реального руководства. Съездил в Харьков и Каганович. Он выступил на собрании в оперном театре с политическими обвинениями в адрес Скрыпника, также занимавшего не последнее место в правительстве Украины. Вскоре Микола Скрыпник застрелился. Это был старый член партии, имевший неосторожность спорить со Сталиным еще в 1917 году.

В середине 30-х годов отделом науки в Московском горкоме партии некоторое время заведовал А. Кольман. В своих воспоминаниях об этом периоде жизни он писал: «Из секретарей нашим отделом руководил Каганович, а потом Хрущев, и поэтому я, имея возможность еженедельно докладывать им, ближе узнал их, не говоря уже о том, что я наблюдал их поведение на заседаниях секретариата и бюро ЦК, как и на многочисленных совещаниях. Я помню их обоих очень хорошо. Оба они перекипали жизнерадостностью и энергией, эти два таких разных человека, которых тем не менее сближало многое. Особенно у Кагановича была прямо сверхчеловеческая работоспособность. Оба восполняли (не всегда удачно) пробелы в своем образовании и общекультурном развитии интуицией, импровизацией, смекалкой, большим природным дарованием. Каганович был склонен к систематичности, даже к теоретизированию, Хрущев же к практицизму, к техницизму…

…И оба они, Каганович и Хрущев, — тогда еще не успели испортиться властью, — были по-товарищески просты, доступны, особенно Никита Сергеевич, эта „русская душа нараспашку“, не стыдившийся учиться, спрашивать у меня, своего подчиненного, разъяснений непонятных ему научных премудростей. Но и Каганович, более сухой в обращении, был не крут, даже мягок, и уж, конечно, не позволял себе тех выходок, крика и мата, которые — по крайней мере такая о нем пошла дурная слава — он в подражание Сталину приобрел впоследствии»[141].

А. Кольман в данном случае, несомненно, приукрашивает облик и образ Кагановича середины 30-х годов. Разумеется, Каганович совсем иначе вел себя с некоторыми ответственными работниками горкома и обкома партии, а тем более на заседаниях секретариата и Бюро ЦК, чем с работниками и организациями на более низком уровне.

В августе 1934 года многие члены ЦК ВКП(б) были вновь разосланы в разные концы страны для организации хлебозаготовок. И вновь Украине достался Каганович. Молотов на этот раз поехал в Западную Сибирь.

26 октября праздновалось 15-летие «освобождения Воронежа от белых банд»[142]. На проспекте Революции была устроена выставка. В центре ее на фоне большого красного полотнища висел портрет Кагановича, ниже был помещен текст его приказа об освобождении Воронежа. Совсем скоро подобные почести никому кроме Сталина оказываться не будут.

В конце ноября 1934 года, за несколько дней до убийства Кирова, Каганович на пленуме ЦК обосновывал ликвидацию политотделов в деревне — с той же уверенностью, с какой за полтора года до этого дня обосновывал обратное.

1 декабря было страшным ударом. Узнав об убийстве Кирова, Бухарин, побледнев, сказал: «Теперь Коба сделает с нами все, что захочет». Рыков, которого эта весть застала на спектакле в филиале МХАТа, обреченно произнес: «Это сигнал к развязыванию террора». О «средневековых мыслях», ощущении резкой перемены всей жизни, предчувствии нависшей впереди опасности вспоминали впоследствии Вера Панова и Константин Симонов. О реакции Кагановича на это событие оставил свидетельство Хрущев: «Вечером телефонный звонок. Каганович говорит: „Я звоню из Политбюро, прошу вас, срочно приезжайте сюда“. Приезжаю в Кремль, захожу в зал. Каганович меня встречает. Страшный вид у него, какой-то настораживающий: „Несчастье. Кирова убили в Ленинграде…“ Каганович был потрясен и, по моему, даже напуган»[143].

В Колонном зале в Москве Каганович стоял у гроба Кирова вдвоем со Сталиным. Звезда его была в зените…

КАГАНОВИЧ И СУДЬБА МОСКВЫ

Каганович — исключительно удобная мишень, если постигать историю «методом поиска врагов». Его участие в разрушении старой Москвы — особенно выигрышная тема. Дело в том, что, как поросенок любит, чтобы его жарили целиком, враг «любит», чтобы его можно было легко отличить от прочих граждан. Для этого нужен какой-то «признак врага» — не обязательно справедливый, но обязательно четкий и недвусмысленный. Так, в 20-е годы случалось, что из комсомола исключали за применение одеколона (не вовнутрь, а снаружи), и в этом не было какой-то особой глупости: просто в обстановке Гражданской войны классового врага часто приходилось различать буквально с первого взгляда, и впоследствии, при встрече с надушенной комсомолкой (или комсомольцем) срабатывал условный рефлекс.

Самый простой и удобный признак врага — национальность. Каганович долгие годы был единственным евреем в политбюро. И ни один из постов, которые он занимал на протяжении своей политической карьеры, не представляет сторонникам версии жидомасонского заговора таких идеологических возможностей, как факт пребывания Кагановича на посту первого секретаря МГК ВКП(б). Трагедия исчезновения красивейшего русского города, растянувшегося на десятилетия, непоправимая и очень сложная, упаковывается иногда в одну фразу: «Каганович разрушил Москву».

Но, во-первых, деятельность Кагановича, как будет показано ниже, не исчерпывалась одним только разрушением; во-вторых, до и после Кагановича Москва понесла намного больше невозвратных потерь, чем за пять лет его руководства; в-третьих, для осуществления разрушений в обществе должна сложиться (и сложилась) благоприятствовавшая им психологическая ситуация; и, наконец, возложение на Кагановича всей ответственности за происшедшее с Москвой — сталинская традиция.

«Огромна роль в строительстве новой Москвы Лазаря Моисеевича Кагановича. Лазарь Моисеевич каждодневным своим участием и руководством в создании генплана совершенно справедливо заслужил звание главного и первого архитектора Москвы», — писал секретарь Союза советских архитекторов К. С. Алабян в 1935 году[144]. Эти слова близки к истине. Небольшое упрощение, таящееся в них, мало заметно.

Свою практическую деятельность в Москве Каганович начал в обычном для него духе: в сентябре — ноябре 1930 года в областном коммунальном хозяйстве, в сельскохозяйственных и других организациях были «раскрыты» контрреволюционные заговоры[145].

К 1930 году население Москвы выросло, в сравнении с довоенным, более чем на миллион человек. «За годы революции», как тогда выражались, переселилось в новые дома около 500 тысяч человек[146]. Жилищный кризис становился реальностью. Естественный прирост населения в Москве был втрое выше, чем в Лондоне[147]. К нему добавлялась волна переселенцев из деревни. Уже существовали поселки Сокол и Дукстрой, осуществлялось строительство 3—5-этажных жилых домов по типовым секциям, причем на Шаболовке был построен экспериментальный комплекс — попытка совместить дешевизну строительства с художественной выразительностью[148]. При строительстве Всесоюзного электротехнического института в Лефортове впервые были использованы горизонтальные окна, плоская крыша, поперечные несущие стены[149]. Уже были построены три знаменитых клуба архитектора К. С. Мельникова, стадион «Динамо», Центральный телеграф, здание газеты «Известия», Планетарий, Мавзолей В. И. Ленина[150]. Среди архитекторов шли горячие дискуссии о путях развития городов.