– Да. Приедут из Одессы, Москвы, Петербурга, Новосибирска, Днепропетровска, Киева.

– Себе оставим сколько нужно, остальное реализуем, – сказал Гущин. Представляешь, Олег, какие бабки могли сгореть зеленым светом?! – как бы напомнил он Туровскому. – Мы ведь в это всадили "зелененькие", – хмыкнул он, довольный своим каламбуром…

Прошло какое-то время с тех пор, как Костюкович был вызван к главному врачу. Объяснительную записку он написал на следующий же день, отнес в приемную и отдал секретарше. Жил в ожидании какого-то обвала, ибо знал, что главный скор на руку. Но минуло полмесяца, а ни главный, ни начмед его не теребили. Начмед при встречах вела себя так, словно ничего не знала. Два или три раза Костюкович сталкивался в коридоре и в холле с главным, но тот кивком головы отвечал на его кивок, не напоминая ни об их разговоре, ни об объяснительной записке, никакой осведомленности не проявлял и завотделением. У Костюковича с ним были хорошие отношения, и уж он-то как-нибудь предостерег бы Костюковича, либо попытался бы затеять разговор на эту тему просто из любопытства. Сперва эта неопределенность удручала, нервировала, но постепенно тревога отодвинулась в какую-то дальнюю нишу души, каждодневные хлопоты как бы замуровали ее там, заглушили. И на вопрос: в чем дело? Костюкович отвечал себе: либо главный по каким-то неведомым причинам решил все спустить на тормозах, либо все уже в облздравотделе, но там не спешат, жалоб полно, и гром оттуда может еще грянуть. "Ну и черт с ними!" – думал он…

Теперь же, когда в его руках были восстановленные стекла некропсии, все его тревоги и недоумения улеглись, уступили место веселому ожиданию, возникло даже нетерпеливое любопытство: что появится в глазах главного, когда тот увидит восстановленные стекла…

Было начало пятого, когда Костюкович возвращался домой. В подъезде он помог соседке спустить коляску с ребенком, своими ключами отпер дверь, в прихожей оставил кейс, прошел в комнату, и тут же в нос ему шибанул какой-то парикмахерский запах – резкий, сильный, но приятный. "Лосьон, как тогда в больничном тоннеле и в машине!" – вспомнил он. Из ванной доносился шум воды. Значит, Ирина дома. Он прошел в комнату, где запах ощущался сильнее. Вскоре сестра показалась из ванной, на голове у нее был тюрбан из махрового полотенца. Костюкович потянул носом.

– Не принюхивайся, – сказала сестра, сняв тюрбан и вытирая волосы. Это от меня, наверное, еще разит. Мыла голову, чтоб избавиться от этого аромата… Сейчас просушу немножко феном и сядем обедать… Сумасшедший Погос выплеснул на меня полфлакона лосьона!..

За обедом она рассказала. Пошла к Погосову, отнесла ему проспект симпозиума. На столе у Погосова стояла недопитая бутылка коньяка и небольшая, обтянутая целлофаном красивая коробка. Поняла – туалетная вода. Он поймал взгляд Ирины, задержавшийся на коньячной бутылке, на двух рюмках и двух маленьких чашечках с кофейной гущей на дне, рассмеялся:

– Гость был… И вот… Красивая? – он вертел в руках коробку с лосьоном, затем стал читать надпись на фирменной этикетке: "Шанель "Эгоист". Париж". Вот дизайн, а! Лизнуть хочется, так вкусно сделали.

– Сколько ж ты отвалил? – спросила она.

– Это подарок, Ира. Но зачем он мне? Возьми себе. Я ведь не пользуюсь.

– Во-первых, подарили тебе. Во-вторых, это мужской, – ответила она.

– Сейчас понюхаем, что это такое, – и стал резко срывать целлофановую обертку с флакона. Руки у него тряслись, и она поняла, что он пьян. Не успела ничего сказать, как он нажал на колпачок на горлышке флакона и окатил ее одежду струей, затем как из огнетушителя стал поливать ей голову, смеясь: – Ничего дождик!

– Ты с ума сошел, Погос! Что ты делаешь! – увертываясь, чтоб шипящая струя не попала в глаза. – Я же провоняюсь насквозь! От меня в трамвае будут шарахаться…

– Поэтому я мыла голову, – закончила сестра. – Иначе тебе пришлось бы противогаз надеть.

– Выгонят когда-нибудь твоего Погосова из института за пьянство, сказал Костюкович.

– Директор без него шагу сделать не может, души в нем не чает. Без погосовской лаборатории институт можно закрывать. А лаборатория эта и есть сам Погос. Он тянет наиболее интересные разработки и самые трудные хоздоговорные темы…

19

В конце рабочего дня, когда Левин уже собирался домой, позвонил Чекирда:

– Вы просили поставить вас в известность, Ефим Захарович. Так вот: час назад прибыл наш груз – три полиэтиленовых мешка, в них порошок для пластмассы. Я сам ездил на склад, груз в сохранности, все проверено в присутствии таможенника и нового завскладом.

– А старый куда подевался?

– Вроде сняли с работы… Я сообщил этому новенькому, что завтра утром, часов в десять, вывезем со склада. В общем сделал так, как вы рекомендовали.

– Хорошо. Но забирать эти мешки завтра не нужно.

– Почему? – удивился Чекирда.

– Подождем сутки-другие. Без нас ничего не предпринимайте, и Боже вас упаси появиться в эти дни на складе. Вы поняли?

– Не совсем.

– Чего вы не поняли?

– Зачем все это?

– Мои фантазии, Артур Сергеевич. Так что будьте добры потакайте им и не задавайте мне трудных вопросов… Всего доброго.

Складские модули различных баз и учреждений находились за городом. С магистрального шоссе был съезд на раздолбанную тысячами автомобильных колес узкую грунтовую дорогу. Слева вдоль нее шел ров, за которым расстилалась поросшая бурьяном низина, а справа километра на два тянулось высокое сплошное ограждение – местами из бетонных плит, местами из толстой проволочной сетки. В длинной этой стене имелось много широких железных ворот с будками вахтеров и надписями, какой организации принадлежат данные склады. В обоих направлениях – от шоссе и к нему – почти впритык шли тяжелогрузные машины – крытые и открытые, пустые и уже с ящиками, контейнерами, мешками, тюками, картонными коробками. Пыль стояла, хоть фары зажигай.

Матерясь и подскакивая на ухабах, Михальченко крепко держался здоровой рукой за скобу.

– Смотри, не проскочи, – сказал он Стасику.

– Я помню, где это, Иван Иванович, там кто-то на воротах нацарапал слово из трех букв во множественном числе.

– Народ у нас умеет шутить на эту тему…

Ворота складов универсальной базы "Промимпортторга" были распахнуты. Из них выезжал "Камаз". За ним в очередь стояло два грузовика с высокими бортами.

– Я выскочу, а ты развернись и стань поудобней, чтоб тебя не "заперли". Может, придется сразу садиться на "хвост", – Михальченко почти на ходу выпрыгнул и, пригнувшись, прикрытий "Камазом" и грузовиками, проскочил по другую сторону от вахтерской будки на территорию склада. Дальше пошел медленно, вальяжно, словно томился тут давно, ждал, то ли пока его машина у терминала загрузится, то ли пока разгрузится. Он приблизился к нужному ему модулю. Народу и машин было много, по терминалу туда-сюда разъезжали автопогрузчики и мототележки с бортами. Кто-то получал товар, кто-то опорожнял контейнеры. Содержимое их вносили в темное прохладное нутро огромного ангара. Молодой парень с распатланными светлыми волосами носился по терминалу, заходил внутрь склада, в конторку, подписывал какие-то бумаги, возвращал часть из них шоферам и экспедиторам. Это был новый завскладом, по его заполошенному виду, по пачке бумажек, постоянно появлявшейся в его руках, Михальченко понял, что парень еще не обвык, нервничал. За ним степенно следовал высокий мордатый блондин в куртке таможенника. Они то подходили вместе к грузополучателю, ждавшему у своих контейнеров, вскрывали их, сверяли груз по бумагам, то расходились таможенник в сторонку покурить, хотя это запрещалось висевшей надписью, или поболтать с кем-то из сновавших здесь людей, в то время как завскладом бежал в свою конторку опять что-то подписывать и шлепать штампики…