С этими наставлениями Костюкович вышел из профессорской.

Заведующей лабораторией Зиночке было пятьдесят четыре года. Как пришла она сюда двадцать пять лет назад Зиночкой, так и осталась для всех, даже аспирантов. По отчеству ее никто не звал.

Костюкович нашел ее в большой комнате, где на полках, на столах, на полу стояли банки, баночки, бутылки и огромные бутыли со всякими химикатами и растворами, а на стеллажах – от пола до потолка теснились регистрационные журналы за много десятилетий…

– Зиночка, я по просьбе профессора. К вам должны были поступить от Каширговой блоки номер 1282 для учебных пособий.

– Когда?

Он назвал дату. Она стала листать журнал.

– Есть. Зимин Юрий Павлович.

– Когда вы будете делать стекла?

– На этой неделе.

– Сделайте, пожалуйста, по одному лишнему срезу.

– Со всех блоков?

– Нет. Главное – почки, сердце, надпочечники, поджелудочная и мозг. Я зайду к концу недели.

– Позвоните сперва.

В пятницу к конце дня стекла были готовы. Тут же, на кафедре он пошел в учебную смотровую комнату, где висел экран для просмотра слайдов, а на столах стояло несколько микроскопов. Костюкович сел за крайний, включил подсвет, положил первое стекло с пятнышком среза на нем, подогнал окуляр по своему зрению. На стекле был срез с почки. Он сразу же увидел то, о чем ему по телефону говорила Каширгова, получив на третий день после вскрытия Зимина стекла из своей лаборатории. И сейчас, меняя стекла, просматривая некропсию за некропсией, поражаясь тому, что видел, Костюкович уже понимал причину инсульта, но гадал, что же произошло в организме всего за двадцать лет жизни здоровенного парня.

К концу просмотра всех стекол лишь смутная догадка, как буравчик, слегка проклюнулась сквозь плотный слой вопросов…

На спортивную базу Костюкович поехал без предварительной договоренности с Туровским.

Он шел по асфальтированной узкой дорожке, справа и слева – ковром ухоженные газоны, клумбы с цветами. Всюду чистенько, спокойно, как в заповеднике. Волейбольная площадка и теннисный корт пустовали, лишь со стороны бассейнов за административным зданием раздавались голоса и слабый плеск воды…

Туровский стоял у книжного шкафа спиной к двери, когда Костюкович вошел в его кабинет.

– Здравствуйте, Олег, – произнес Костюкович.

Туровский обернулся и, как показалось Костюковичу, удивленно-растерянно уставился на вошедшего, но тут же заставил себя улыбнуться:

– Здорово, незванный-нежданный! Садись! Каким ветром?

Костюкович сел на маленький диванчик, сказал:

– Я тебя ненадолго задержу.

– Ради бога!

– Я хотел бы взглянуть на медицинскую карточку Зимина.

– Никак не можешь угомониться. Дался тебе Зимин!

– Вы ведь ведете медосмотры, – настаивал Костюкович.

– А как же?! Следим за здоровьем пловцов, их питанием. Они у нас, как цыплята в инкубаторе. Но карточку Зимина после его смерти я уже выбросил. Что конкретно тебя интересует? Я ее помню напамять. Она была почти пуста, слава Богу. Ну, случалось ангина, ОРЗ, как водится; бывало, конечно, потянет на тренировках мышцу, связочку. А серьезного – ничего. Кормил его поливитаминами – югославский "Олиговит", западногерманский "Таксофит", швейцарский "Супродин", рацион тоже выглядел красиво: парная телятина, апельсиновый сок, икорка.

– Да, неплохо вас снабжают… Какое у него было артериальное давление? Ты ведь мерил?

– Разумеется! Норма! 120 на 70.

– Никогда не скакало?

– Я же тебе говорил: было пару раз после зимней аварии.

– На головные боли не жаловался?

– Вроде нет… А что тебя смущает?

– Ты знаешь, от чего он умер?

– От инсульта, ты же сам поставил диагноз.

– А этиология?

– Это уже по твоей специальности.

– Ладно… Это уж точно, что по моей.

– Как кандидатская?

– Движется, но вяло.

– Защитишься, жду приглашения на банкет, раз уж ты нашего Зимина используешь для науки, – улыбнулся Туровский.

– У него, что, свищ был на левом локте? Я содрал наклейку, – спросил Костюкович.

– Это последствие бурсита. Однажды он локоть ушиб. У спортсменов часто бывает. Думали, консервативно вылечим, не получилось. На локте сумка образовалась, полная жидкости. Пришлось вскрывать. Не заживало полгода. Сочилось из дырочки. Несколько раз чистили, клеили повязки с маслом шиповника. Ничего не помогало.

– А как же он плавал?

– Носил тугую повязку из резинового чулка, чтоб прижать полость, а когда надо было в воду, я накладывал кусочек лейкопластыря. Потом я все-таки повез его к знакомому хирургу, доценту. "Попробуем нетрадиционно", – сказал доцент, вскрыл, запустил туда иодолипол [вещество, применяемое для контрастных рентгенограмм], чтоб вызвать ожог, прилив крови, некроз. Действительно, стало лучше, полость ужалась, мешок на локте исчез, кожа на суставе нормально натянулась, дырочка закрылась коркой. Но иногда корка отпадала, обнажалась ткань, потом снова зарастала коркой. И так все время. Что-то вроде свища. Но выделения прекратились, и с наклейкой, которую ты видел, он свободно плавал.

– Молодец твой доцент, – как-то отрешенно произнес Костюкович, думая о чем-то другом. – Значит, ты мне больше ничего не скажешь?

– Рад бы, – развел руками Туровский и снова улыбнулся.

– Спасибо и на том, – поднялся Костюкович.

– Заходи.

Костюкович молча кивнул и вышел.

В конце длинного коридора из боковой двери, из душевой, появилась девушка. Из торцевого окна падал солнечный свет, и Костюкович увидел, что она очень миловидна, прекрасно сложена, красоту фигуры подчеркивал откровенный купальник, высоко обнажавший бедра. На плече у девушки висело широкое красное махровое полотенце. Костюковичу показалось, что лицо ее ему знакомо. Впрочем, такие лица попадались в уличной толпе, на трамвайных и троллейбусных остановках, в их миловидности был какой-то стереотип, повторяемость… И в этот момент из той же кабины душевой к удивлению Костюковича вышел Сева Алтунин. Он был в одних плавках. Костюкович отвернулся и быстро направился к выходу…

– Чего этот ученый опять приходил? – Гущин подсунул здоровенный кулак под челюсть, уперев локоть в столешницу. – Что они, гении, могут определить по трупу?

– Если очень захотят, смогут, – Туровский расхаживал по кабинету.

В углу сидел Сева Алтунин.

– Уже вряд ли, – сказал он.

– Ты помолчи, тебя не спрашивают, – грозно сказал Гущин. – Ты уже наворотил. – И снова Туровскому: "А зачем ему хотеть, этому Костюковичу? Что ему надо от нас? Чего он нос сует?" – Занимается своим делом – наукой.

– Копает он, Олег, копает, помяни мое слово, – он зашагал по комнате. – Лучше бы Юру Зимина спас! Живой он полезный был, чем покойником в чьей-то диссертации.

– Я тебе объяснял уже, почему он уцепился за случай с Зиминым. И не шуми. Ты знаешь, с чего пошло. Вон с чего, – кивнул Туровский на Алтунина.

– Ты тоже уши не развешивай. Нам реклама не нужна. Наши заботы – это наши заботы, а для посторонних – "во дворе злая собака". Понял? Спорт дело семейное. А мы и есть семья. – Гущин замотал головой и повернулся к Алтунину. – А все из-за тебя! Съездили мы к матери Зимина, растолковали ей, что к чему, внушили, подкрепили бабками. Поставили бы Юрке памятник, и все бы пошло путем. Так нет, тебе надо было высунуться вместе со своей раздолбайкой!

– Я же говорил вам, что она слышала, – тихо ответил Алтунин. – Хотел, как лучше.

– Хотел! А чем обернулось твое хотение?! Одно зацепилось за другое вот что вышло!

– Зато теперь все в ажуре, – ответил Алтунин.

– Нет, ты видал! – сказал Гущин Туровскому. – Он еще оправдывается! Инициативный он, видишь ли! Нет чтоб посоветоваться!

– Ладно, – успокаивающе сказал Туровский. – Нечего толочь воду в ступе.

– Что Погосов? – миролюбивей спросил Гущин.

– Пока ничего, – ответил Туровский.

– Ты звонил клиентам? – обратился Гущин к Алтунину.