Рюрик не повиновался. Слушать?! Слушать Рюрик не хотел! Он требовал, чтоб слушали только его! Разве он не доказал, что знает и умеет больше других?! Это он, Рюрик, выиграл победу над германцами! Это он готовил дружину! Это он послал за волохами! Это он уговорил фризов!

Рюрик говорил громко, с досадой, сбиваясь и возвращаясь всё к тем же доводам, и никак не мог понять, что старому вождю всё уже давно ясно. И что ему очевидна причина смятения князя. Слабый идёт на поводу, идёт туда, куда ведут, а сильный должен сам выбрать дорогу. И чем сильнее человек, тем труднее его выбор. Вот почему князь в жару.

- …Я не болен, - прошептал вдруг Рюрик и сел. Сел так, как любил сидеть у ног Верцина: спиной к вождю, а голову откинул ему на колени.

Верцин облегчённо вздохнул, погладил Рюрика по лицу.

- Я знаю, сын мой, это нелегко даётся, - тихо проговорил вождь. Рюрик покачал головой. - Ты успокойся, помолчи. Я всё понимаю… Ты умница, наш князь!.. Ты не принимаешь только одного, - с горечью добавил Верцин, тяжело вздохнув. Он заглянул сбоку в осунувшееся лицо Рюрика, будто бы ждал, что вот сейчас он увидит эту чёрную кошку - гордыню, резвящуюся в душе молодого, храброго князя и ждущую своего часа, чтобы больнее царапнуть хозяина. …Нашего смятения, - медленно выговорил вождь.

Рюрик вздрогнул. Услышать признание из уст самого Верцина?! Нет, это выше его сил! Он поднял голову с колен старика и попытался встать.

- Прошу тебя, Рюрик, посиди со мной, - настойчиво, но очень ласково попросил опять Верцин.

Рюрик наконец уловил эту отцовскую ласку в голосе вождя и, невесело улыбнувшись, проговорил:

- Вы словно уговорились убить меня своей нежностью. - Он всё-таки встал и, не обернувшись к вождю, глухо добавил: - Столько любви! Столько ласки! А на деле - одно предательство! - Он махнул рукой и медленно побрёл к воротам.

- Остановись! - грозно потребовал вождь и тоже поднялся, возмущённый несправедливостью князя.

Рюрик не посмел ослушаться. Остановился. Оглянулся на вождя. Ветер развевал длинные седые волосы, пурпурную накидку и, как неведомый ваятель, подчёркивал величие и мудрость главы племени рарогов. Отчаяние и гордость, ожесточение и любовь к вождю - всё перемешалось в душе князя и не позволяло произнести ни звука.

Верцин понял и принял к сердцу эту бурю чувств молодого князя и, зная, что говорить в такие минуты незачем да и нечего, обнял Рюрика, и тот доверчиво припал к его груди, как сын припадает к груди отца в такие минуты.

С тех пор как Рюрик, хмельной и довольный своей победой над германцами, побывал у Руцины, дни и ночи для первой жены князя рарогов стали бесконечно длинными и тревожными. Руцина делала все, чтобы не попадаться на глаза своему любимому повелителю, и большую часть времени проводила с дочерью. Она терпеливо ждала, когда Рюрик сам забудет о том роковом дне и сам придёт к ней. Но он не забывал. Он помнил всё и не мог простить ей отступничества от Святовитовых заветов, от трепетного молчания перед Камнем Одина в канун первой брачной ночи, от всего того, что так крепко связывало их раньше.

Не напоминал Рюрику о своём смятении и Верцин. Он с обычной строгостью следил за ходом жизни своего племени: вникал во все интриги верховного жреца и друидов, знал новости каждого двора, но только не знал, как подойти к Рюрику, чтобы помочь ему обрести душевное равновесие.

Не добился никаких результатов и Бэрин, придя однажды вечером к князю на застольную беседу. Застолье было, а беседа так и не получилась. И ведь Бэрин здесь ни при чём: Бэрин такая же жертва, что и он, князь рарогов. К тому же Рюрик нутром почуял, что Бэрин скорее подослан Верцином, чем пришёл по собственному желанию. И потому не было уверенности и твёрдости в его словах, когда верховный жрец сказал; "Боги не допустят этого!.."

"Чего не допустят? - смеясь хотел спросить Рюрик верховного жреца. Смятения души? Бэрин, этот хитрец, и сам отлично знает, что смятение души означает начало (!) конца. Начало - принятие другого бога, конец - отказ от богов, которым поклонялись деды и прадеды наши. Бэрин! Ведь мы понимаем, что с нами творится, но только как, как сказать нам об этом друг другу?!"

Рюрик метался в поисках выхода, но, так и не найдя его, решил: надо молчать. Так будет честнее! Пусть думают о нём, князе рарогов, что угодно, а он будет молчать…

Молча он бродил по своей гридне - даже ветвистый семисвечник, всё ещё стоявший в центре огромного стола, не останавливал, как обычно, на себе его внимание, так глубоко он был погружен в свои думы. Молча ходил по улицам своего селения. Молча посещал торжки и места застроек. Молча ходил по своему огромному двору, не удивляясь, что не натыкается, как прежде, на большое меховое одеяло, на котором играла маленькая златокудрая Рюриковна вместе с матерью или няньками.

Единственный человек, необходимость в котором он вдруг почувствовал, была вторая его жена, смуглолицая, красивая Хетта. Та самая Хетта, которая не знала, что такое гордыня, и с детства была приучена к молчанию и терпению. Сначала Рюрик не понимал, обладает ли она достаточно развитым умом, чтобы вести с его друзьями-князьями или с ним самим беседы. Хетта всегда загадочно молчала на пирах или тихонька пела кельтские песни, подыгрывая себе на кантеле, чем и привлекла к себе внимание Рюрика в ту пору, когда жрецы запретили ему входить в одрину Руцины: первая жена ждала ребёнка. Вторая жена для Рюрика оказалась искусной в любви, умела угадывать каждое его желание. И тогда он вспомнил, что дочь кельтов была в храме жрицей любви… В душе его тогда шевельнулось подозрение: может быть, жрецы с помощью этой женщины надеются прибрать его к рукам? Жрецы, возможно, и хотели, чтобы Хетта передавала им слова, что срывались с губ спящего рядом с ней мужа или вырывались у него в гневе, но маленькая кельтянка молчала: она любила. И князь знал, что её сердце принадлежит только ему, и верил ей так, как не верил даже Руцине.

Вот и сейчас, лёжа рядом с Рюриком, она разглаживала своими смуглыми нежными пальчиками его сведённые брови, нежно целовала в шею, подбородок; подкрадывалась своими губами к его губам, ожидая, поцелует он её первым или ей придётся поцеловать его самой. Он ждал, не шелохнувшись, зная, что она поцелует его сама и тем поцелуем, который пробудит в нём желание. Ему приятна была эта игра. И приятно было сознавать, что это не холодное искусство жрицы, а страстное желание молодого, упругого тела, так жадно льнущего к нему. "Как хорошо, что ты молчалива, Хетта! Что мне не приходится спорить и притворяться, что тебе нужно только моё тело, но не моя душа!.."

Рюрик проснулся оттого, что почувствовал на себе чей-то взгляд. Хетта, опершись на локти, смотрела на него загадочно и строго. В комнате был полумрак, хотя па улице уже слышались голоса: там на кострах готовили завтрак.

- А ты не боишься, что твоё молчание… - Она не договорила, закусила губу, испугавшись, что он не дослушает её до конца. - …что твоё молчание, - повторила она уже твёрже, - просто… бегство от самого себя? А ты не боишься, что тебя переизберут из князей?

Если бы в одрине его второй жены обрушился потолок, он бы поразился меньше, чем тому, о чём и как его спросила Хетта. Он сел, встряхнул головой, так что волосы его откинулись назад, открыв его удивлённое лицо. Затем он покачал головой и задумчиво произнёс:

- Ну, Хетта! Ну, женщина с вересковой пустоши, ты… способна, оказывается, удивить… "Кто это заставил её выпустить в меня такую ядовитую стрелу?" - хмуро и зло подумал Рюрик, и выжидательно закусил губу.

Он искоса глянул на свою вторую жену и перехватил её взгляд. Она смотрела на него с тем испугом, с которым врачеватель смотрит на больного, ожидая рецидива. Почувствовав его растерянность, Хетта решила действовать только ей доступными средствами!

- Ты пойми меня правильно, мой повелитель! - горячо заговорила Хетта, припадая к груди Рюрика и целуя его. - Не прерывай меня! Выслушай!..