Кроме того, в 1910 году он вошел в товарищество «Знание». Оно было создано в 1898 году, но особенно заявило о себе с приходом Горького в 1900 году; в 1902-м шесть пайщиков продали ему свои доли, и в товариществе осталось два полноправных члена — К. П. Пятницкий и Горький, вклад первого составил сорок тысяч рублей, вклад второго — девяносто тысяч. По сути, литературную политику товарищества определял Горький, начиная с 1904 года он издавал «Сборники товарищества „Знание“», современные беллетристы получили возможность выпускать в свет свои книги в издательстве товарищества, а это пятьсот томов большими тиражами; авторы получали гонорары более высокие, чем в других издательствах. Шмелев тоже стал знаньевцем, и его творчество идейно и эстетически как нельзя лучше соответствовало демократической и реалистической, антидекадентской направленности писателей этого круга. «Знание» прекратило свое существование в 1913 году, причиной стали разногласия Горького и Пятницкого в ведении издательских дел.

В январе 1910 года Шмелев отправил Горькому рассказ «Под горами» с просьбой опубликовать его в «Сборнике товарищества „Знание“». Рассказ появился в том же году в XXXI сборнике. Горький знал Шмелева по его прежним произведениям, читал он и его «Распад». Он не только поддержал Шмелева, но и попытался придать его прозе то русло, которое сам считал нужным для литературного процесса того времени. Подчеркнув в рукописи рассказа неудачные, с его точки зрения, обороты, он обнадеживал автора: у него есть свой язык, и язык этот разовьется, только надо избегать вредных влияний. Он писал ему: «Искреннейше советую: избегайте сологубовской слащавости и андреевских устрашений! В этом рассказе у Вас и то и другое пущено, к невыгоде Вашей»[24]. Упоминание Андреева, писателя тогда чрезвычайно модного, имело свою предысторию: в 1907 году ему было предложено редактировать сборники «Знания», он потребовал прекратить издавать демократическую публицистику и привлечь к сотрудничеству модернистов; Горький, конечно, не согласился, а Андреев от редактирования отказался. Горький, высказывая Шмелеву свои пожелания, проявлял корректность и предупредительность, в его фразах не было ничего, что могло бы спровоцировать автора рассказа на строптивость. Никаких, в бунинской манере, колкостей по поводу анекдотов и истрепанных фраз, напротив:

Письмо было написано 22 февраля 1910 года. В ноябре того же года умер Толстой. Горький, конечно, еще не был патриархом, хотя словечко «подмаксимовики» вошло в литературный обиход. Шмелев был искренне благодарен Горькому, он принял его замечания, тем более что сам избегал стилевой вычурности. В 1910 году через посредство Горького в «Знании» вышло отдельное издание книги Шмелева «Рассказы». Шмелев находился под обаянием Горького, он писал ему в 1911 году о том, что если ему и суждено сеять разумное и доброе, то обязан он будет ему, Горькому.

Но при всей признательности Горькому Шмелев все-таки шел своим путем. Он хотел писать о родном. Все настойчивее в его прозе проявлялась тема, ставшая впоследствии для него главной: он писал о русском, вкладывая в это понятие свои представления и о бытовой культуре, и о народной духовности. Через семнадцать лет в письме к своему другу философу И. А. Ильину он определил русскость как «высокую и одухотворенную человечность»[26]. Эта тема пришла к нему не без литературных влияний, и он сам признавал огромную роль Пушкина, Крылова, Короленко, Успенского, «Записок охотника» Тургенева в зарождении в нем чувства русскости, окончательно оно сформировалось под влиянием Толстого.

Шмелев и Горького полюбил, потому что тот был «человечески хорош, русски хорош»[27]. Ему же он попытался объяснить, что это значит: «Ширь, простая сердечная ширь в Вас. Русская ширь, рожденная тоской, и огромность родных полей, вольной природы и души, томящейся, рвущейся и стискиваемой…»[28] И сам Горький, и его герои, таким образом, понимались Шмелевым как воплощение многосложности и драматичности русской ментальности. Как видим, тут и тоска, и простота, и сердечность, и душевная широта, и воля, но и состояние принужденности. Он писал Горькому о несоответствии природной данности русских и условий цивилизации, ими же созданной, о «культурной скудости» народа, о том, что народ — «бичуемый, оплевываемый и терзаемый, вечно голодный»; но он знал, что этот народ — «огромный и важный рычаг мировой машины», потому что он, народ, «смотрящий добрыми глазами и тоскующий, <…> выдвинул, выбросил во все человечество колоссов ума, сердца, простоты, шири душевной, крепкой мысли и честного прямого слова»[29]. Этот народ выдвинул и Горького.

Шмелев не претендовал на абсолютные знания о народе. Многое ему было неясно, но он предчувствовал, что народ суть «зерно зреющее, неведомое»[30]. Горькому был понятен порыв Шмелева, в ответном письме он тоже написал о своей вере в «исключительную» талантливость русских, в их «недурную психику» как следствие их «исторической молодости», а говоря о своей «любви к русским людям», писал: «… Вы так хорошо — горячо, нежно и верно — говорите о России, — редко приходится слышать такие песни в честь ее, и волнуют они меня — до слез! Ну да, до слез — их из меня камнем не вышибить, но — я весьма охоч плакать от радости»[31].

Итак, Шмелев хочет быть национальным писателем, он пишет об обычном, узнаваемом русском человеке, реалистически описывает быт, и в этом он противоположен писателям модернистского круга. Отмечая снижение национальной традиции в литературе, он горячился: «Что сейчас национального, своего, родного в Андрееве, таланте большом? А в Сологубе? И других? Под творениями их могут подписаться и англичанин и француз. Свидетельствует ли это о гениальности? Нет. Это свидетельствует об обезличении литературы, об отсутствии у нее основы, целостности, души живой. Или уж так далеко ушло время Пушкина, Гоголя, Тургенева, Толстого, Короленко, Чехова… Или уж пропало народ и наше… Потеряли и плоть, и кровь и облеклись в ткани холодных умозаключений, и страшных андреевских вопросов, мистических переживаний, и легенд сологубовских? И быт пропал, и потерял народ свои жгучие боли, стремления…»[32]

Настоящая слава пришла в 1911 году. В тридцать шестом номере «Знания» появилась повесть Шмелева «Человек из ресторана»[33], которую он посвятил Ольге Александровне. Конечно, Шмелев тогда не мог предположить, что в 1920-е годы это произведение будет переведено на испанский, голландский, шведский, немецкий, французский языки.

От лица главного героя, Якова Софроныча Скороходова, в «Человеке из ресторана» рассказывается история его семьи. Официант известного ресторана — имелась в виду «Прага» — кротко и стойко несет бремя жизни. Яков Софроныч не умствует, живет сердцем, мечтает, чтобы сын вышел в инженеры — тогда Яков Софроныч купит домик, заведет кур и будет отпускать посуду напрокат. Он одинокий человек, изо дня в день в посетителях, этих несчастных творениях Бога, он наблюдает всю мерзость человеческую, у него умерла жена, его сын — революционер, его дочь с кем-то сожительствует, его сосед — доносчик. Наконец, из-за сына его уволили со службы. Он не ропщет, не призывает к возмездию, он знает, что надо собрать все силы, надо прощать, любить и верить в Божье провидение. Причем герой Шмелева верит по-толстовски, внецерковно: Яков Софроныч полагает, что Бог — в человеке, он как-то зашел в церковь и не получил облегчения. Читая «замечательные сочинения» Толстого, герой говорит: «Знаю я про одного человека, очень резко пишет в книгах и по справедливости. И ума всеогромного, и взгляд строгий на портрете. Это граф Толстой! И имя ему Лев! Имя-то какое — Лев! Дай Бог ему здоровья». Господь не оставил его: дочь продолжает служить в магазине, появляется на свет внучка, сын бежит из тюрьмы и чудесным образом спасается у незнакомого старичка, торговца теплым товаром. Этот старичок высказывает шмелевскую мысль о том, что без Господа не проживешь и что добрые люди имеют силу от Господа. В первых вариантах повести мотив революционной деятельности сына звучал сильнее, в окончательной редакции писатель утишает социальное звучание и обращается к вечным темам.