Но не только. По мысли Шмелева, крест должен дать Средневым духовную силу: крест суть наследие предков, а предок Среднева пал на Куликовом Поле. Рассказчик, пораженный случившимся, принял явление старца как знамение обетования, благовестие — «то, давнее, благовестие Преподобного Сергия Великому Князю Московскому Димитрию Ивановичу — и через него всей Руси Православной — „ты одо-леешь!“ — вернулось и — подтверждается». Шмелев словно еще раз, создавая рассказ, укрепился в мысли о преодолении зла через небесную помощь и тем самым нашел себе утешение — рассказчик произносит: «И теперь — ничего не страшно». Шмелев выразил в этом сюжете и частую в своем творчестве тему — человек Богом не оставлен, человек не одинок.
Шмелев убеждал себя и читателя в сверхматериальном смысле мощей, в реальности и даже видимости духовного бытия Сергия. Во время работы над текстом — позже, в марте 1947 года, — к Шмелеву зашел племянник князя А. Н. Волконского, по фамилии Расловлев, переводчик на французский язык «Конька-Горбунка». Его сын, офицер, погиб под Бельфором, оставив деду в утешение двух внуков. Шмелева поразило сходство этой истории с описанной им в «Куликовом Поле» историей объездчика: у его героя тоже было двое внучат, их отцов, сыновей объездчика, убили — одного на войне, а другого «комитет бедноты замотал за горячее слово». Вдохновленный замыслом Шмелева, прочитав двенадцатую, последнюю, главу рассказа, Расловлев написал автору письмо, в котором выразил такую мысль: рассказ написан в посрамление тем, кто полагает, что лампаду над ракой Преподобного можно тушить или зажигать по заказу. Шмелев, действительно, писал о том, что неподвластно человеку и что сверх его разумения.
В 1949 году княжна Софья Евгеньевна Трубецкая рассказала Шмелеву, что тех, кому старец принес крест, уже нет в живых: прототипов Оли и Среднева арестовали, Оля умерла в ссылке, Среднев пропал. Крест видела и целовала ее родственница А. М. Осоргина, сестра М. М. Осоргина — регента Сергиева подворья. Таким образом, Трубецкая подтвердила реальность присшедшего. Примечательно, что, еще не зная об этом, Шмелев адресовал произведение читателям из СССР.
У текста «Куликова Поля» не простая история. Шмелев закончил рассказ в феврале 1939 года и переслал его Ильину. Ильин, узнав от Шмелева рассказ Васильчикова о чудесном кресте, признался ему, что чудо это принимает с легкостью. Однако, прочитав присланный машинописный вариант рассказа, он почувствовал, что сам автор как бы не поверил в чудо. Он так и написал Шмелеву: вера в чудо есть только в Оле, но не в авторе, не в следователе, не в Олином отце, а надо принимать приходящее к нам из того мира, не требуя объяснений. Шмелев ответил: «…конечно, Вы правы, да я же и предупреждал Вас, какое во мне томление и сомнение. <…> Бьюсь в сомнениях, не найду простой веры, детской, горкинской»[491]. Ильин советовал ему читать Феофана Затворника, он убеждал Шмелева в том, что Господь к человеку ближе, чем его сонная артерия.
Шмелев признавался, что в «Куликовом Поле» он тщился найти себя. Думал, что понять рассказ сможет только простая душа или очень тонкая в религиозно-философском смысле. Писал и плакал; он — муха ослабевшая, а в мире в это время нечто совершается…
Первый вариант публиковался в трех номерах «Возрождения» в 1939 году, с января по март. После замечаний Ильина Шмелев возобновил работу, и только в январе 1947 года был готов второй, расширенный, вариант рассказа. Например, уже при работе над этим вариантом он решил ввести в текст слова Ильина из его письма о «Солнце мертвых» от 18 марта 1927 года. Так он хотел не только художественно связать себя с личностью Ильина, но и утвердить в рассказе «русский триптих»: Достоевский, Ключевский, Ильин. Он передал эту цитату из письма своему герою-следователю. Шмелеве не был склонен применять «шаткую и невкусную манеру Рем<изова> — называть живых лиц, здешних, — в худож<ественном> тексте»[492]. В основном авторская правка отвечала ильинским указаниям.
Новый вариант текста Ильин увидел в начале 1947 года. В нем, по его мнению, уже была простота, сердечность веры и убедительность. Но все же до апреля Шмелев дважды переработал и переписал рассказ. Апрельский список рассказа был по счету пятым, а в мае автор сообщил Ильину: «В 10-й раз —! — и окончательно! — продрал „Кул<иково> Поле“»[493].
Шмелев считал, что работа над «Куликовым Полем» была одной из самых светлых в его жизни. Не без удовлетворения он говорил, что в рассказе посмел веру жизнью доказать. Он мечтал издать «Куликово Поле» маленькой книжечкой с заставками, в рамочках.
Вернемся, однако, в 1939 год. Вера Николаевна Бунина записала 13 сентября о сообщении Л. Зурова: Шмелев «в подавленном состоянии, ночные тревоги действуют на него угнетающе»[494]. Возможно, это состояние мучило бы его до конца дней. Возможно, еще долго он переживал бы пустоту жизни, а жизнь так бы и утекла без радости. Если бы не одно обстоятельство.
7 или 8 июня 1939 года Иван Сергеевич проснулся с мольбой, обращенной к Ольге Александровне: он просил ее забрать его к себе. Утром 12 июня он получил письмо из Голландии. От незнакомки. В нем говорилось о том, что Шмелев ведет людей, как Вифлеемская звезда, к ногам Христа, что «Лето Господне» и «Богомолье» подготовляют автора письма и к Посту, и к Пасхе. Его благодарили за духовную помощь и «почву». Письмо было отправлено через «Возрождение». Написала его Ольга Александровна Бредиус-Субботина.
Шмелев был потрясен. Он сразу придал мистический смысл имени и отчеству незнакомки: ее звали, как умершую супругу. Это было чудо. Он одинок, ему шестьдесят шесть лет, Ив уехал на математические спецкурсы, вообще так много пережито и ничего нет сил менять в своей жизни — и вдруг после мольбы к Ольге Александровне он получил послание от… Ольги Александровны…
О. А. Бредиус-Субботина была намного моложе его. Она родилась в 1904 году. Значит, в 1939-м ей было тридцать пять лет. Она, как и Шмелев, из семьи православной, почвенной. Ее Отец — рыбинский священник, и к нему она относилась благоговейно — как Шмелев к своему отцу. Он служил в Рыбинске восемь лет, умер в Казани, пробыв там полгода, однако хоронила его рыбинская паства — несколько тысяч людей передавали гроб через головы. Радость жизни ушла из семьи вместе со смертью отца — и в этом тоже было сходство ее жизни с жизнью Шмелева.
После окончания гимназии она училась в художественном училище. Содержание ее живописи было религиозным, что не соответствовало времени художественных исканий, «безумному веку безмерного хотенья», как писал Бальмонт («Марло». 1916). Из училища она ушла. В 1922 году ее отчим А. А. Овчинников, ректор Казанского университета, был выслан из России, а в 1923 году вслед за ним в Германию отправилась и его семья. В Германии Ольга Александровна закончила медицинские курсы, работала в госпитале. В 1937 году по любви вышла замуж за голландца А. Бредиуса ван Ретвельда, своего ровесника: он родился в 1903 году. Потом она вместе с мужем уехала в Нидерланды.
Ольга Александровна — посаженая дочь Ильина, с которым она познакомилась в начале 1930-х годов и который духовно направлял ее. В Берлине она училась в Русском научном институте, слушала лекции русских философов. В 1936 году была на лекции Шмелева. Ее брат — ученик Ильина и его издатель.
Шмелев ответил Бредиус-Субботиной, и завязались эпистолярные отношения. Он почувствовал в ней родственную душу. Посылал ей главы из «Лета Господня», «Путей небесных», «Богомолья». «Михайлов день» из «Лета Господня» был посвящен ей. Их письма друг к другу — более тысячи — исповедальны, интеллектуальны, художественны.
Как-то, в 1941 году, Ольга Александровна призналась ему, что при жизни не смогла бы сделать его письма к ней достоянием читателей. Ее возмутило то, что в 1924 году O. Л. Книппер-Чехова опубликовала письма Антона Павловича. Но Шмелев не исключал того, что его переписка с Бредиус-Субботиной будет со временем опубликована и станет достоянием истории русской литературы, своеобразным лирическим романом об одухотворенности человека, и даже «Пути небесные» и «Неупиваемая чаша» покажутся по сравнению с ним пресными.