Бьеннале

Вскоре после окончания Сахаровских слушаний Галич принял участие в главном мероприятии года — Венецианском фестивале «Культура диссидентов», который проходил с 15 ноября по 15 декабря и был посвящен, как можно догадаться по названию, теме инакомыслия. По-итальянски этот фестиваль называется «бьеннале», то есть «двухгодичный», поскольку проводится раз в два года.

Организаторы фестиваля 1977 года выпустили к его открытию 126-страничную книжку с песнями бардов: Александра Галича, немца Вольфа Бирмана и чеха Карела Крыла[1816] (песни Галича давались в переводе Марии Олсуфьевой) — и сделали обширную выставку литературы самиздата из стран Восточной Европы и СССР. 15 ноября Галич приехал на открытие этой выставки, а потом еще раз — в начале декабря, когда у него состоялся сольный концерт.

В Венеции у Галича было много встреч с давними друзьями. Павел Леонидов в своих воспоминаниях упоминает рассказ режиссера Генриха Габая о том, как тот ездил на фестиваль, чтобы сделать доклад о Сергее Параджанове, который еще сидел в тюрьме: «Идет по Венеции Гена, и вдруг из-за угла — Галич! Спрашивает, как пройти куда-то там! Как на Пушкинской площади»[1817]. Там же, в Венеции, состоялась встреча с Петром Вайлем, о чем тот впоследствии и рассказал: «Я имел честь тогда познакомиться с Иосифом Бродским, с Андреем Синявским, с Александром Галичем. С Галичем это было, может быть, особенно примечательно, потому что ему суждено было жить, если не ошибаюсь, всего две недели. И я помню, как мы прохаживались с ним по Славянской набережной (Riva Degli Schiavoni), и он был такой импозантный — в пальто с меховым шалевым воротником, в меховой шапке пирожком, с тростью, — настолько выделялся из итальянской толпы, что на него все оглядывались. Какие-то я задавал ему почтительные вопросы…»[1818]

Помимо советских эмигрантов в дискуссиях на фестивале принимали участие итальянские писатели, критики и общественные деятели. Например, писатель Альберто Моравиа, которого в Советском Союзе называли «большим другом нашей страны», рассказал, как он смело говорил на съезде советских писателей в 1976 году о Фрейде и Джойсе. На это последовала реплика Галича: «Нынче смелостью было бы говорить с советской трибуны о Солженицыне и Синявском»[1819].

Вместе с Максимовым, Плющом, Бродским, Синявским, Эткиндом и Некрасовым Галич участвовал в литературных семинарах, посвященных творчеству писателей-диссидентов и самому понятию диссидентства. Как вспоминает Леонид Плющ, обсуждали, «что это, прогрессивное или консервативное, новое или устарелое (за счет отсталости истории России), новая ли это культура или политическое направление, идеология или мораль»[1820].

Семинары проходили в помещении художественного музея Коррер (Museo Civico Correr), располагавшегося на площади Сан-Марко напротив собора Св. Марка: «Большой зал с хорами над входом, мраморными колоннами и росписью на потолке. Против входа в другом конце зала плакат “Letteratura В77” и пятиконечная звезда с разорванным одним углом. Посередине — большой накрытый красным стол, вокруг — мягкие гамбсовские стулья, у стен — стулья в матерчатых чехлах — для публики»[1821]. Причем это помещение было предоставлено организаторам бьеннале всего за десять дней до его открытия — сказалось мощное противодействие советских властей, из-за чего, кстати, и сам фестиваль был передвинут на зимнее время, когда в Венеции бывает мало приезжих. Однако этот расчет не оправдался. Директор бьеннале Карло Рипо ди Меана говорил Александру Глезеру, что уже много лет не видел такого наплыва зрителей. И действительно, одну только выставку «Новое советское искусство» (La Nuovo Arte Sovietica) посетило 160 000 любителей живописи. Кстати, сам Галич был ее большим ценителем и делал все от него зависящее, чтобы не дать пропасть бесценным произведениям искусства.

До своего отъезда Галич часто пел в компаниях художников — например, «пел в мастерской у Ильи Кабакова, на чердаке громадного, многокорпусного, дореволюционной постройки, странноватого дома на Сретенском бульваре…»[1822]. Более подробное описание этого места дает Валерий Лебедев: «Помню, пригласил он [Галич] меня в мастерскую модного в те годы (среди узкого круга) художника-концептуалиста Ильи Кабакова. Находилась она в большом сталинском доме, на чердаке над 7-м этажом. Огромный караван-сарай с отгородками для кухни, там же стояли диваны, раскладухи. В общем, типичная богема. Кабаков уже и тогда (это был примерно 1971 год) общался с иностранцами, вернее, продавал им свои картины. Часто — за натуру. За фотоаппараты, магнитофоны (как раз в тот день получил “Грюндиг” и гордо нам его демонстрировал). Народ собрался “на Галича”. Но были там и какие-то барды еще. И если один еще был ничего (не помню сейчас фамилию, зато помню его песню “Дерева вы мои, дерева” — она показалась мне интересной)[1823], то второй заныл нескончаемую песню про какую-то тетю, не в лад и не в склад. Что за чушь? Да это на стихи модного поэта Лимонова — вон он сидит, рядом со своим исполнителем. Если хотите сшить хорошие брюки, можете у него заказать. Он недурно кроит.

— Что скажете, Александр Аркадьевич?

— Есть люди, которые считают любые свои выделения произведением искусства»[1824].

Примерно в это же время, увидев картины 30-летнего художника Игоря Ворошилова, Галич загорелся желанием ему помочь: «Он внимательно посмотрел ворошиловские рисунки.

— Замечательные работы! — сказал он. — Да, настоящие. Надо помочь. Обязательно надо, Игорь, тебе помочь. Вот ведь только: пообещаешь, обнадежишь, с похмелья, — и вдруг…

Он запнулся, смутился, сгорбился. И совсем уже тихо, глухим полушепотом, грустно продолжил:

— А ведь надо, надо помочь!..»[1825]

И после своей эмиграции Галич не потерял интереса к живописи. Например, в мюнхенском альманахе «Зарубежье» можно было прочитать следующее объявление: «В Париже, по инициативе французского философа Мишеля Фуко, образован комитет поддержки “Русскому музею в изгнании”. В состав Комитета вошли следующие лица: Владимир Буковский, Александр Галич, Анатолий Гладилин, Наталья Горбаневская, княгиня Голицына, Андре Глюксман, Вадим Делоне, Эдуард Зеленин, Эжен Ионеско, Виолетта Иверни, Владимир Максимов, Виктор Некрасов, Александр Ниссен, Михаил Шемякин. Желающих принять участие просят обращаться по следующему адресу: Cornitépour le sotien du “Musée Russe en Exil”, c/o Vladimir Maximov, 11 bis, rue Lauriston Paris 16 или по телефону к Василию Николаевичу Карлинскому: 628 81 85 или 202 90 60»[1826].

Основателем «Русского музея в изгнании» был Александр Глезер, которому в 1975 году удалось вывезти на Запад свою коллекцию картин. Решив создать музей русского искусства, он начал писать письма в различные благотворительные фонды — людям, которые до его эмиграции приезжали в СССР и предлагали уехать на Запад, чтобы создать там музей. Но в то время уже началась пресловутая «разрядка», и когда он наконец эмигрировал, ни один из западных фондов не захотел ему помочь, поскольку общение с эмигрантом-антисоветчиком могло помешать их собственному бизнесу. В конце концов Галич, Максимов и Голомшток нашли помещение в русском замке Монжерон под Парижем[1827].