— Неряшливый? Как ты посмела называть меня неряшливым!

Она, смеясь, захлопала ладонью по его руке:

— Я ненавижу мальчишек, которые дергают меня за косы!

— Да? — Он тут же протянул и вторую руку и легонько дернул ее за волосы с другой стороны.

Она вскочила со стула и, обогнув стол, подбежала к нему с криком:

— Грязнуля, грязнуля! Я сейчас надеру твои грязные уши!

Именно так она в детстве играла со своими братьями, которые дразнили ее, и внезапно Бренвен перестала быть молодой женщиной, которая всегда казалась старше своих лет. Ее пальцы мелькали, волосы развевались, она, смеясь, уклонялась от его рук и одновременно пыталась дотянуться до ушей Уилла. Смеясь, он притворялся, что защищается от ее ударов и одновременно с ужасным южным акцентом молил о пощаде.

В конце концов он откинулся назад так, что стул, на котором он сидел, опирался уже всего на две ножки, затем с резким возгласом Уилл наклонился вперед и обеими руками схватил Бренвен за талию. Она упала прямо ему на колени, развернулась и схватила его за уши.

— Попался!

— Ага, — сказал Уилл, сжимая своими большими ладонями ее хрупкую талию, — но и ты тоже попалась!

Моментально вся их игривость улетучилась.

— О, Уилл, — сказала Бренвен. Она провела пальцами по изгибам его ушных раковин и потерла мягкие мочки. Его руки медленно поднимались вверх до тех пор, пока ладони не нашли ее грудь. На лице была написана невероятная смесь голода, боли и обнаженного желания.

— Что мы делаем? — прошептала она.

— Я думаю, — твердо сказал он, — что собираемся заняться с тобой любовью. Если ты, конечно, не остановишь меня.

Она не остановила. Напротив, прильнула к нему, и их поцелуи становились все дольше и глубже, а жар, который он зажег во всем ее теле, превратился в пламя, которое было больше чем просто желание. Это была острая потребность в единении, как будто бы ему не хватало какой-то частицы себя, и она ощущала собственную неполноту, пока их тела не сольются в единое целое.

Когда он опустил ее с колен и поставил на ноги, чтобы они могли подняться в спальню наверху, она едва перенесла это короткое расставание.

Уилл был нежным, основательным любовником. Бренвен наслаждалась прикосновениями его худого крепкого тела. Он весь был как бы одной сильной мышцей с мягким пучком золотистых волос там, где гнездилось его мужское начало. Лицо Уилла, так ясно отражавшее каждое чувство, светилось от радости, когда она прикасалась к нему.

Его руки и губы, казалось, знали, чего она хочет. Или, может быть, она просто хотела всего, что он ей давал.

Его вхождение в нее было просьбой, а не приказом. Он навис над ней, и в глубине его желто-карих глаз светился огонь, который горел и в сердце. Он сказал лишь одно слово:

— Сейчас?

— Да, — прошептала Бренвен.

Он прижался к ее губам и одним сильным уверенным толчком вонзил в нее свой клинок по самую рукоятку и замер. Она чувствовала его внутри себя, и с этим единением пришло ощущение полноты, которого она никогда раньше не испытывала. Она качала его, убаюкивала, каталась вместе с ним на поднимающейся все выше золотой волне радости. Казалось, они оба излучали жар и свет, который в конце концов вылился во взаимный взрыв чистейшей любви.

Когда Уилл отодвинулся, чтобы лечь рядом с ней, она повернулась вместе с ним, не желая потерять ощущения прикосновения его кожи к своей.

— Как это может быть настолько совершенно, настолько непохоже на все остальное? — пробормотала она вслух, сама не сознавая этого.

Уилл услыхал и все понял. Он и сам думал о том же. Он осторожно убрал ее волосы со своего плеча так, чтобы они не закрывали это прекрасное лицо, и посмотрел ей в глаза. На ее коже, обычно такой белой, все еще горел розовый румянец. Доверие, светившееся в глазах, пронзило его сердце насквозь.

— Я думаю, — сказал он, — это совершенно, потому что мы любим друг друга. Мы уже давно любим друг друга, Бренвен.

Она ощутила болезненное жжение в груди: Уилл, как ножом, поразил ее этой правдой. Правдой, о которой она не хотела думать, никогда, потому что не могла вынести мысли о том, куда эта правда может ее привести. Закинув на него руку и ногу, она зарылась лицом в его шею. Он крепко прижал ее к себе и был одновременно рад и огорчен, что не может представить, о чем она сейчас думает.

Говорить было трудно, но сейчас это было необходимо.

— Я не собирался заниматься с тобой любовью сегодня. Я только подумал, что пора дать тебе знать, что я не могу больше жить, притворяясь, что мы всего лишь друзья.

Он еще крепче прижал ее к себе, и она, в свою очередь, теснее прижалась к нему, но ничего не ответила, и он продолжал:

— Я знал, что обязательно… прикоснусь к тебе. Обниму тебя, поцелую. Я уже так давно хочу сделать это, что твердо знал: когда мы окажемся наедине, я по крайней мере попытаюсь это сделать. И еще я думал, что ты тоже хочешь этого.

— Да, — сказала она приглушенным голосом.

Уилл улыбнулся и стал гладить ее волосы. Такие чудесные волосы! Они похожи на тончайший спутанный шелк.

— А потом, я думал, что мы с тобой поговорим. На запретную тему: о твоем браке. Что он значит для тебя, и собираешься ли ты сохранить его. Потому что, — сказал он, понизив голос до хриплого шепота, — мы принадлежим друг другу, и ты это знаешь.

Он понял, что она плачет, только после того, как Бренвен подняла голову и отодвинулась. Его шея и плечо были мокрыми от слез, и сейчас, после того как она отстранилась, ему стало холодно; замерзло все его тело, а когда она заговорила, то замерзла и душа.

Бренвен, скрестив ноги, сидела, выпрямившись, на кровати и, казалось, не осознавала собственной наготы. Она тряхнула головой и отбросила свои волосы за плечи. С обнаженной грудью и глазами, окаймленными черными ресницами, ей не хватало только высокой короны, чтобы выглядеть как египетская царица. Лицо ее было спокойным и милым, но сердце буквально разрывалось на части.

— Я должна идти, — сказала он. — Уже поздно, поздно по времени и… поздно о чем-либо говорить после того, что произошло. Ты прав — я не люблю Джейсона Фарадея и знаю, что никогда не полюблю его. — Ее голос дрогнул. — Я могу любить тебя. Ты… мой самый лучший, самый близкий друг. Но я — жена Джейсона, и то, что сегодня я занималась с тобой любовью, ничего не меняет.

Уилл потянулся к ней и крепко сжал запястье.

— Ты могла бы изменить это. Ты могла бы оставить его! — Он проклинал себя за то, что позволил этим словам сорваться со своих губ, но ничего не мог с собой поделать. Время было выбрано неподходящее, он почувствовал, как Бренвен отдаляется от него, несмотря на то, что она не сдвинулась ни на дюйм. Ее запястье у него в руке казалось хрупким, как стекло.

— Нет. — Она наклонила голову, и ее волосы, упав вперед, закрыли лицо, словно занавесом. Медленно и непреклонно она сжала руку в кулак и потянула к себе. Она была сделана не из стекла, а из закаленной стали.

Бренвен встала с постели. Медленно собрала одежду и, держа ее в руках, направилась в холл, чтобы найти ванную. Каждый шаг отдавался болью. Отчаяние. Она не могла больше разговаривать, не могла думать, она только знала, что ей нужно уехать домой. Как странно, что ее домом был Редмунд. Совсем недавно она чувствовала, что единственный ее настоящий дом — здесь, рядом с Уиллом. Он ждал ее, полностью одетый, наверху лестницы, когда она вышла из ванной.

— Я отвезу тебя к твоей машине, — сказал он.

Она кивнула. Пончо и ботинки остались на кухне, и она пошла за ними. Уилл пошел следом. Ей пришлось сесть, чтобы надеть ботинки, и она не могла помешать ему помочь ей. Он опустился перед ней на колени, и она попыталась спрятаться от него за волосами и ресницами.

— Эй, детка, — нежно сказал он, — это я — твой лучший друг. Я тебя знаю, ты помнишь об этом? Я знаю, как ты можешь уходить в себя, когда что-то кажется тебе не по силам, но не надо это проделывать со мной. О’кей? Это слишком важно. Это мы. Посмотри на меня, Бренвен!