Тимыч, будто так и надо, за обындевевшие волосы спокойно приподнял голову женщины и сунул пальцы ей под ворот, прижав к шее и прислушиваясь. Кивнул — и Рыжий успокоился: жива!

В отворотах куртки слишком ярко забелел лист бумаги. Рыжий посветил сначала на женщину: спокойное и даже безмятежное лицо скуласто; то ли тонкое, то ли худое, но ничего так — не очень страшненькая. На первый взгляд — не старше тридцати. Потом сторож встал сбоку от Тимыча и перенаправил луч фонаря. Чётким почерком: «Ухожу сама — в здравом уме и твёрдой памяти. В моём самоубийстве прошу никого не винить».

— Ни за что не поверю, чтобы та ей заранее похороны устроила, — спокойно сказал Тимыч и, смяв листок, спрятал его в карман.

Сторож с диким изумлением взглянул на него. Спустя секунды дошло: он имеет в виду занавешенные зеркала.

— Ну, чего стоишь? — тем временем недовольно обратился к нему Тимыч. — Дай фонарь. Бери её и идём к машине.

— А разве не здесь?… — начал было Рыжий.

— Если оставлять её здесь, в этом доме, одну, какого чёрта ты меня вообще вызвал?! — рявкнул Тимыч. — Живая — везём ко мне, пока эта дура снова не!.. Быстро!

Сторож стиснул зубы, повинуясь сопляку, который, в общем-то, был прав, и послушно принялся за исполнение приказа.

1

Кира очнулась не сразу. Сознание возвращалось медленно, на ощущениях. Сначала — тепло. Потом — уют жаркого постельного белья. А ещё — какой-то странный запах от собственного, почему-то слишком горячего тела. Запах знакомый и связанный с лекарствами. А потом она поняла, что это реальность, и её затрясло — без слёз. Не удалось… Не удалось! Хотелось кричать, рычать и плакать в голос — от злости и обиды… За что, Господи?! За что?!

— Чё, опять замёрзла? — совсем рядом спросил мужской голос, заметной издёвкой в интонациях сразу угомонивший её дрожь. — Хочешь чаю?

В следующий момент практическая реальность ворвалась пониманием, что на ней ничего нет! Ну, кроме нижнего белья…

От неожиданного открытия она была начала вставать, привычно и крепко зажмурившись. Одеяло немедленно поползло с груди, кем-то сбоку сильно придавленное. Кира зашипела от неловкости и потянула его на себя. Человек, до сих пор нагло сидевший на постели, привстал, отпуская застрявшее одеяло, и недовольно сказал:

— Лежи, дура! Семеро по лавкам, что ли, ждут? И можешь не закрываться так старательно. Всё, что надо, я уже разглядел. — И добавил с ухмылкой: — И полапал тоже!

Она снова промолчала — даже на такую наглость. Поняла, что он имел в виду, узнав наконец запах противовоспалительной мази, которой её растёрли. Хотя сердце вздрогнуло: значит, видел всё?.. Легла снова, натянув одеяло до подбородка. Очень хотелось открыть глаза. Откашлялась, чтобы не хрипеть при разговоре, и тихо спросила:

— Здесь, в этой комнате, есть зеркала?

— Есть одно — завесил, — не удивляясь вопросу, ответил неизвестный. И не спросил, почему она спрашивает о таком. Как и не сказал, почему завесил.

Неужели она снова попалась?.. Кира опасливо открыла глаза, всё-таки натянула одеяло на себя и села, подоткнув подушку за спину стоймя. Неизвестный — худощавый парень, с резкими чертами лица, со ртом, выражающим отчётливое презрение, — брезгливо оглядел её и снова присел на кровать, ближе к ногам.

— И какого чёрта ты это сделала? Несчастные любови замучили?

Она поняла, что он специально сказал про любовь во множественном числе. Кажется, ему нравится, когда можно лишний раз сказать гадость. И, кажется, он не тот, кого бы ей следовало бояться. С ним можно говорить, будучи собой… Вспомнив вопрос, Кира вздёрнула кончик верхней губы, чуть не злобно ощерившись. Снова легла, вжимаясь плечами в ещё горячую подушку и глядя в потолок.

— Любови… Тоже мне — причина… Может, мне любопытно, что там, за гранью?

— Ну и что? — резко нагнувшись над ней — с упором руками по обе стороны от её головы, спросил парень. Он нагнулся так близко, что она разглядела обветренную кожу на его лице, тёмную щетину и заметные мешки под глазами. — Насмотрелась?

— А тебе какое дело? — враждебно спросила Кира, глядя в пронзительные голубые глаза прямо перед нею. — Может, и насмотрелась! Где я?

Он, оттолкнувшись руками от кровати — её голова от отдачи подпрыгнула на подушке; стремительно встал с постели — кажется, он вообще любитель резкого и быстрого движения, и спокойно сказал:

— У меня. Сейчас будет чай. Не помрёшь за это время?

Он вышел из комнаты, на мгновения впустив в неё волну еле слышных голосов и жёсткого стука — наверное, далёкой музыки. Кира обхватила себя за плечи, придерживая края одеяла. Как он свысока говорит с нею… Хотя, возможно, так небрежно он говорит со всеми. Она слишком близко к сердцу принимает его недовольство. Что ж… Его тоже понять можно: он спас, а спасённая ещё и огрызается. Хотя какой благодарности он мог ждать, спасая человека, который добровольно уже простился с жизнью?.. Потом представила, как она выглядит. Ни грана косметики. Губы почти белые — с детства бескровные, а сейчас тем более. Глаза без косметики тоже не слишком выразительные. А волосы… Господи, уж что-что, а волосы она обычно обихаживала: русые, густые, длинные — всегда гордилась ими, пока не началось… Не вспоминать!

«У меня…» — он сказал. Что это значит? Он принёс её в свою комнату?.. Из соседей, наверное. Вот и увидел, как она сидит на скамье. Хотя, насколько она помнила, все дома по соседству были темны, а значит — пусты. Приехал позже? Поэтому она не видела света в окнах его дома… Пока время есть, огляделась, приподнявшись на локтях. Небольшая комната — без единого намёка, что в ней кто-то жил или живёт. Небольшой встроенный шкаф с антресолями. Одна из дверец завешена тканью, кажется покрывалом. Кровать. Приземистая тумбочка рядом. Чуть дальше от входной двери, куда ушёл этот агрессивный тип, ещё одна дверь — поменьше. Не сразу, искоса оглянулась на окно. Оно тоже оказалось плотно занавешенным — шторой. Нет, это не комната, где он живёт. Но здесь дома огромные. Наверное, здесь живут его родители, а пока их нет… Она запуталась в предположениях и раздражённо решила спросить у него самого, что это за дом.

Он вошёл, и вместе с его появлением в комнату снова ворвалась звуковая волна приглушённой музыки и множества голосов. Дверь в комнату он пнул, чтобы она открылась, а потом закрылась, потому что руки были заняты журнальным столиком, который он грохнул перед кроватью. На столике — поднос с неожиданно изящным чайничком, сахарницей и двумя чашками.

— Чего нос повесила? Пей!

Он сказал это раздражённо и в её сторону глянул хмурым и нетерпеливым волком — типа: «С тобой ещё возись!..» Глянул так, словно заранее сомневался, что она подчинится. Кира нехотя усмехнулась: не ожидал, что придётся нянчиться? Пальцами зачесала лохматые волосы назад, наблюдая, как он несёт к столику стул для себя; поправила одеяло так, чтобы не сползало, когда сядет, и осторожно спустила ноги.

— Может, для начала мне всё-таки одеться? — неприязненно спросила она, когда его взгляд застыл на её плечах в длинных порезах, где-то свежих, а где-то заживающих, а потом его глаза опустились — на её руки, от кистей до локтя. И тут же подумала, что её личная неприязнь к этому парню, которой она сама удивилась, — это невольный отклик на его же манеру разговора.

— Чё, с мужиком повздорила? Порезал? — равнодушно спросил он, сосредоточенно разливая чай по чашкам и пододвигая к Кире сахарницу.

— Попробовали бы до меня дотронуться, — угрюмо сказала она, опуская глаза, слишком злая, что ненароком напомнили о неприятном. — Ну что? Вернёшь одежду?

— На!

Он развернулся отогнуть матрас, а когда снова повернулся к ней, на кровать свалилась какая-то тряпочка. Кира тряпку развернула, озадаченно сморщившись: ночная сорочка? Да эта вещица ей и бёдра не закроет!

— Мне чужого не надо! — враждебно огрызнулась она.

— Не, вы только гляньте! — высокомерно сказал он, не оглядываясь от подноса. — Сдохнуть не боится, а чужого стесняется…