Новогодний день принес новые надежды. Ханс Кристиан был настолько счастлив, что негромко напевал, тащась по мокрым улицам. Подошва башмака цеплялась за камни. Он как мог пришил ее, но она каждый раз отрывалась. Может быть, потому, что сегодня был Новый год, старая хозяйка разрешила ему остаться на кухне и работать над своей новой пьесой «Лесная часовня». День принес столько нового, что веселая мелодия так и лилась, привлекая внимание прохожих, а одна женщина даже выглянула из окна и помахала ему.

Ханс Кристиан шел по улицам, направляясь к театру: театр достаточно спокойное место в это дождливое зимнее утро. Сегодня не будет представлений, но швейцар останется стоять на своем месте, чтобы отгонять зевак. Мальчик мягко открыл дверь. Как он и ожидал, старик спал в своем удобном кресле. Закрыв за собой дверь, Ханс Кристиан на цыпочках прокрался через холл, который вел к сцене. Света не было, но он так часто ходил по этому коридору, что знал каждый его дюйм. Вот и сцена, огромная, высокая площадка, уставленная декорациями и мебелью. Занавес был опущен, отделяя от сцены оркестровую яму и зрительный зал. Даже призраки этого места молчали и спали.

Как он только осмелился мечтать, что будет говорить со сцены, на которой стояли великие! Но если бы у Ханса Кристиана не было силы воли, он бы не приехал в Копенгаген и не остался бы здесь. Мальчик осторожно сделал один шаг по сцене, затем другой, пока не оказался в самой ее середине. Теперь он должен говорить. Но у него не было ни единой мысли в голове. Он не мог ничего сказать. Огромное темное пространство впереди казалось путающим, совсем не таким, как в дни спектаклей, когда оно освещено светом рамп и дружелюбных лиц. Он закрыл глаза, но так и не смог ни на чем сосредоточиться. Все строки, которые мальчик выучил, занимаясь с Линдгреном, ушли, исчезли, испарились. Он мог вспомнить только какую-то часть фраз.

Ханс Кристиан опустился на колени, сложил руки, поднял голову к небесам, которые существовали где-то там над балконами, он это знал, и начал молиться. Сначала слова молитвы вылетали быстро, но по мере того, как он говорил, ужас отступал на задний план, речь его стала литься спокойно и сердце наполнилось теплом. Давным-давно он выучил эту молитву у своего отца, но лишь в аллеях Копенгагена ее смысл дошел до него. Никто так пылко не молит о хлебе насущном, как человек, умирающий от физического и духовного голода. Ханс Кристиан понимал то, чему он молился.

Когда мальчик поднялся со слезами на глазах, он улыбнулся в сторону пустых рядов. Все будет так, как надо! Там за углом его ожидало прекрасное будущее. Он ушел со сцены и вернулся в холл. Швейцар все еще спал, и мальчик неслышно прошел мимо него и вновь вышел под дождь.

Воодушевленный и радостный, он побежал по улице в направлении пекарни. Он был так уверен, что его судьба изменится, что решил сегодня купить две булки вместо обычной одной.

Позади Ханс Кристиан услышал стук колес и отступил в сторону, чтобы пропустить экипаж. Колеса повозки обдали его грязной водой. Кто-то махал ему из окна. О! Ведь это та самая маленькая девочка, с которой он разговаривал у канала! С тех пор Ханс ее ни разу не видел, но никогда не забывал о ней. Встреча с «фарфоровой пастушкой» сегодня явилась еще одним хорошим предзнаменованием. Мальчик поднял шляпу высоко над головой и помахал ей в ответ. Несколько капель дождя упали на его соломенные волосы и худую шею. Но Ханс не почувствовал их. В этот момент он был кавалером, кланяющимся своей даме.

Экипаж повернул за угол, и мальчик весело продолжил свой путь. Он наконец-то дождался этого года, для того, чтобы начать всерьез подниматься по дороге успеха.

Ханс Кристиан сидел на скамейке под одним из самых величественных буков в Королевском парке и ел хрустящий рулет из пекарни. Вокруг него июньский день раскинул летнее тепло. По обе стороны дорожки росли прекрасные цветы, раскрывшие свои бутоны солнцу. Природа расцвела и жила своей жизнью. Трава выросла густой и мягкой, а листья деревьев стали уже темно-зелеными. Мать утка вела свое желтоперое семейство на берег канала. Утята вслед за ней спускались в воду и плыли подобно маленькой лодочной флотилии за своим флагманом. В парке играли дети, а их няньки сидели в тени, обсуждая последние сплетни. В Копенгаген пришло ленивое и счастливое лето.

Но Ханс Кристиан не испытывал ни чувства лени, ни радости. По дорожке шла дама с кружевным зонтиком, и он быстро закинул оставшиеся крошки в рот и замер на месте. Он ненавидел, когда кто-то видел, как он сидит на скамейке и ест свой хлеб, словно бродяга! Дама остановилась, чтобы полюбоваться утятами. Хлеб начал размокать во рту, и Ханс стал медленно его пережевывать, надеясь, что она не заметит. Он напрасно волновался. Раскрыв зонтик, дама направилась вслед за утятами.

Ханс аккуратно собрал со своего пиджака упавшие крошки. Их было слишком мало для него самого, но достаточно для хорошего обеда воробьям, которые часто прилетали сюда, чтобы пожелать ему удачи. Подняв свое неуклюжее долговязое тело со скамейки, он вышел на дорожку и сложил крошки в небольшую кучку. Воробьи будут точно знать, где искать. Каждый день, начиная с весны, он оставлял хлебные крошки для птиц именно на этом самом месте.

Теперь, когда с едой на день было покончено, Ханс Кристиан вернулся на скамейку и предался размышлениям. Прошел год с его новогоднего визита в театр. Уже и шесть месяцев следующего года остались позади, но он ни на дюйм не приблизился к своей цели. Временами ему казалось, что он на полпути к успеху. Герр Кроссинг взял его в свою вокальную школу при театре, так как мальчик обещал стать хорошим тенором. Маэстро сказал, что если он будет много работать, то со временем сможет петь в оперном хоре. Вместе с другими учениками ему было позволено находиться в оркестровой яме. Ханс Кристиан был счастлив. Но как всегда за этим счастьем последовал так хорошо ему знакомый период разочарований. Маэстро сообщил мальчику, что ошибся в отношении его голоса и что ему лучше вернуться в Оденсе и попросить отчима устроить его в школу. Это было то же самое пожелание, которое так часто ему приходилось слышать. Ханс даже не утруждал себя ответами. Он вышел в хмурый ноябрьский день, не проронив ни слова.

Затем пришла долгая, холодная зима со слякотью, снегом и дождем. Ханс Кристиан беспокойно заерзал на скамейке. Он не позволит себе думать об этом. Это были воспоминания о самых мрачных моментах, которые ему постоянно приходилось переживать. Мальчик подставил лицо ласковому солнцу. Благослови Господь лето! Он проведет его в подготовке к зиме, и когда она настанет, он непременно будет готов. Преисполнившись уверенности, Ханс Кристиан выпрямил спину и, достав из кармана письменные принадлежности, приступил к творчеству.

Он уже понял, что все остальные дороги для него закрыты. Если он хочет войти в магический мир театра, то должен сделать это при помощи своего пера. Листы бумаги были потертыми и обтрепанными. Ему приходилось экономить место, поэтому буквы смотрелись такими маленькими, что никто, кроме самого автора, не смог бы ничего прочесть. Но эта рукопись была для него прекрасней всего на свете. Более того, она почти завершена. Осталось вписать всего несколько строчек; кульминацию последней сцены, а следовательно, и всей пьесы. Ханс Кристиан полизал кончик карандаша и резво взялся за дело. Он должен быть осторожным и рассчитать так, чтобы хватило места на необходимое количество строк.

Прилетел чирикающий воробей и стал есть свой обед. Вернулась мама утка со своим выводком и с громким кряканьем погнала их на траву для полуденного отдыха. Несколько дам прогуливались по тропинке, беседуя и иногда смеясь. Но Ханс Кристиан их не слышал. Его карандаш набирал скорость, а соломенные волосы выглядели так, словно над ними поработал циклон. Он дошел до конца листка и в то же время закончил пьесу!