Когда начался пожар, Бодрей находился в мастерских. Выбежав вместе со всеми на улицу, он увидел, что вся шахта охвачена пламенем. Как и прочие, он до ночи наблюдал катастрофу, ругал начальство и подлых поджигателей и даже сам предложил отдать свой дом под нужды следственной комиссии. Отправил семейство к родственникам на Урал и тогда только из случайного разговора на станции узнал, что началось все на верхушке копра. Ужасная догадка поразила его. Он очень испугался и спрятался у старого дружка, тоже татарина, ничего, само собой, не подозревавшего. В доме у того постоянно обсуждали пожар, радовались, когда арестовали начальников, говорили, что их теперь обязательно расстреляют и правильно сделают. Такие разговоры очень мучили Бодрея, и без того заеденного подагрой. Постепенно он выстроил в уме всю картину произошедшего. Даже убедил себя, что оставил у самого подшипника обтирочные концы. Он не мог больше спать, все представлял, как ветер шевелит проклятую тряпку, как она прикасается к раскаленному железу – и… Утром шестого дня после пожара Бодрей помолился богу, один съел целый чугунок гречневой каши и пошел сознаваться.

Он подошел к своему дому и хотел, как обычно, войти, но часовой его не пустил. Объяснил солдату, что идет по важному делу к главному начальнику. Откуда-то появился другой, усатый, с нашивками старшины. Ахметов и ему тоже все объяснил. Старшина взял его за выпиравшее плечо и повел внутрь. Бодрей успел только аккуратно прикрыть за собой калитку. Комиссия еще с вечера заседала в полном составе. Увидев сразу столько сердитых офицеров и других важных людей, Бодрей передумал сознаваться и хотел уйти, но старшина его не пустил.

– Тебе чего, дядя? – строго спросил его Чесноков.

– Мине… надо главный гражданин начальник НКВД.

– Я тут главный начальник, говори.

– Надо один важный секрет сказать.

– Секрет? Говори свой секрет, тут все свои.

– Тогда бери бумагу, пиши, а то ничего не скажу!

Чесноков распорядился.

– Ну говори теперь. Фамилия твоя как? Имя, отчество?

– Мое? Пиши: Ахметов я, Бодрей Абдуллаевич…

– Что он сказал? Ахметов? Бодрей? Тот самый! Сам явился! – закричали вокруг.

Бодрей изумленно озирался. Поняв наконец, что его тут хорошо знают и очень рады его приходу, он очень приободрился, немного даже возгордился.

– Пиши давай, я буду серьезный дела говорить.

– Тише, товарищи! Котиков, пиши.

– Так, гражданин: фамилия, имя, отчество?

Ахметов опять сказал.

– Год рождения?

– Тыща восемьсот восемьдесят девятый.

– Место рождения? Кем работаете?

Ахметов сказал.

– Паспорт с собой? Давай сюда. Действительно, Ахметов…

Все присутствующие перевели дыхание.

– Что хотите сообщить?

– Пиши первый!

– Я-то пишу, вы – говорите.

– Начальник шахты, главный инженер и главный механик не виноватые совсем!

– Да ну? Кто ж тогда виноват? – спросил Чесноков.

– Пиши второй!

– Пишу.

– Я виноватый! Я шахту поджигал! – торжественно произнес Ахметов. – Написал?

– Пожалуй, следует провести допрос по всей форме, – предложил зампрокурора области.

Ахметова потащили из помещения, и он начал плеваться, извиваться, лягаться и кричать, что «если так, то он не согласный» и что «раз начал при всех, то и дальше при всех говорить будет, а по-другому – нет». Членов комиссии снедало любопытство, и решено было в порядке исключения уступить. В течение часа Бодрей, старательно повторяя каждое слово, продиктовал свое признание, не забыв упомянуть про обтирочные концы. Когда он закончил и вытер потное лицо ситцевым платком, старший следователь Котиков, доверительно положив руку на бугристое его запястье, спросил:

– Еще раз, Ахметов, подумай: кого ты считаешь ответственным за пожар?

– Я виноватый.

– Может, заставили тебя?

– Чего? Нет, никто меня не заставил.

– Вспомни, пожалуйста, может, кто-нибудь попросил, чтобы ты несколько дней не смазывал шкивы?

– Не было такого.

– А может, кто-нибудь вам посоветовал или намекнул как-то оставить концы рядом с подшипником? – вякнул из угла петушиным голосом краснощекий лейтенантик.

– Нет.

– Так никто тебе не предлагал поджечь шахту? Ты, Бодрей, все ж таки пораскинь мозгами – они тебя обманули, использовали, а сейчас сидят где-то и радуются. Почему ты один должен за все отвечать? Назовешь их, тебе это зачтется как добровольная помощь следствию. Ведь они нарочно тебя впутали!

– Как так впутали? Зачем такое говоришь? Если бы кто мине такое советовал, я бы его сам убил тогда.

Ахметова увели. Похоже было, что работа следственной комиссии подошла к концу. Но Чесноков вовсе не выглядел удрученным.

– Слышь, Смирнов, – потянулся он, как довольная жизнью кошка, – а изложи-ка ты нам по новой свою идейку. Сдается мне, что-то в ней есть. А, товарищи?

– Правильно! Нельзя во всем винить одного Ахметова. Главный инженер и главный механик намеренно не привели в порядок пожарный водопровод, насос был неисправен! На копре кран и вовсе отсутствовал! – некстати принялся пороть горячку зампрокурора области. Лицо его, толстое и красное, покрылось капельками пота, широкая блуза, обтягивающая тучное брюхо, совсем намокла. В помещении, душном до невозможности, окно было открыто настежь, но не ощущалось ни малейшего движения воздуха.

– Гкхмм, так-то оно так, – опять засомневался начальник районной пожарной инспекции, ежеквартально подписывавший акты проверок на сгоревшей шахте, – только тут еще бабушка надвое сказала. Фактов у нас нету, вот что! За неделю до пожара водопровод был в полном порядке, я лично проверял!

Зампрокурора начал раздраженно спорить, но Чесноков властно пресек набиравший обороты конфликт.

– Прошу всех успокоиться и сесть на свои места. Водопровод тут ни при чем. А вот что крана не было, это очень даже любопытно. Кстати, его там с самого начала не было?

– Согласно нормам пожарной безо…

– Я вас не о том спрашиваю! Был там прежде кран или нет?

– Не было.

– Вот это я и хотел узнать! Давай, Смирнов, излагай.

«Инженеру Бирюлеву срочно зайти в помещение следственной комиссии», – объявило радио.

«Черт, как не вовремя! – подумал Бирюлев. – Чего им там от меня понадобилось? И почему – “инженеру Бирюлеву”? Может, меня уже сняли?»

– Вы, братцы, тут сами как-нибудь разберитесь, слышите, вызывают меня, – сказал он разгоряченной толпе, в центре которой стоял.

Выяснялся принципиальнейший вопрос: кто у кого спер какие-то гребаные хомуты. Две бригады плотников готовы были решить его на кулаках.

«Ну, начистят они друг другу рыла. Работа тяжелая. Какое-то развлечение. А все-таки зачем меня вызывают?» – размышлял Бирюлев на бегу.

Ругань за его спиной усилилась, оборвалась вдруг на полуслове, взмыла до невозможного градуса и вновь оборвалась, рассыпавшись на одиночные, бессвязные восклицания. Драка началась.

«Как бы не поуродовали друг друга, отвечать потом».

Начальник строительства даже не оглянулся.

Войдя в гудящий как растревоженный улей дом, где заседала комиссия, он сразу почувствовал, что атмосферка там затхлая. Большая комната под завязку набита была чинами из органов. Лишь некоторые из них побриты. Пол давно не метен. Мужчины в расстегнутой форме и в штатском, с опухшими от переутомления лицами, вяло переговаривались, сидя на углах столов, табуретах и подоконниках. Некоторые перекусывали. На Бирюлева никто внимания не обратил. «И пьяные с глазами кроликов…» – припомнилось ему.

– Начальник строительства Бирюлев по вашему приказанию явился! – ему хотелось, чтобы прозвучало этак по-гусарски, но вышло не очень. Никто даже не улыбнулся. Бирюлев и сам был грязен, лохмат и вонюч, на каждом его сапоге, несмотря на ясную погоду, налипло по килограмму засохшей грязи. Озираясь, он непроизвольно сжимал коленки, как ребенок, которому хотелось «по-маленькому».

– Садитесь, – выдержав паузу, ответил ему Чесноков из самого темного угла, – вон там табурет. Вы инженер Бирюлев Петр Андреевич?