В коридоре Митька замирает, покачиваясь, приложив к губам указательный палец, физиономия насупленная, и требует ми-нут-точку тишины. Откуда-то доносится сдавленный писк. Слыхали? Это она!

И действительно, за дверью Лёхи Бочкарева кто-то мяукает. Сам Лёха, пригубив раз, два, три, на бровях отчалил к маме на выходные.

Мама — это святое, сказал он. Пока доеду — выветрится.

Верится с трудом. А дверь заперта.

Что делать будем?

Ключ! — ревет Митька, — дайте мне ключ! или я за себя не отвечаю.

Какой ключ, говорит Элька спокойно, Бочкарев не ты, он кому попало ключей не дает.

Митя, жалостно: она же там помрет с голоду, она ведь еще такая ма-аленкая, малю-ю-юсенькая. Ей надо непременно молочка. Теплого.

И, не долго думая, отходит на три шага назад и с размаху вышибает дубовую дверь. Из комнаты вальяжно выходит кошка — да не та. Не на ша!

Мы с Элькой, помирая со смеху, ловим чужое животное. Перепуганная Рижанка, бросив Севу на попечение Власты, выскакивает на шум и присоединяется к нам. Теперь у Митяя уже три ассистентки.

Дураки, шипит Рижанка, это же Бочкарева кот, Лёха себе кота завел. Вы рехнулись? У нас менты, а они двери выламывают.

Митя, обиженно: а я что, знал? Мне Лёха не докладывается. Не боись, красавица, менты ваши давно прикормленные. (А сам довольный такой, разлегся на поваленной двери, отдыхает.) Вот что я вам скажу, мне тут нравится. Поживу пока у Лёхи, ключи вроде как уже не нужны.

Остряк.

Куда его теперь? — деловито спрашивает Элька. К Вану?

Не, говорит Митя, к Вану не получится. У него обстоятельства. Если не ошибаюсь, на этот раз с филфака. С такими неправдоподобно маленькими туфельками, как у Золушки. Могут быть у парня обстоятельства или нет?

Тогда ко мне, командую я, и мы дружно берем Митю за руки за ноги и волочем в комнату-палиндром; взваливаем на диван, стаскиваем ботинки, снимаем все, что снимается; Митька хохочет и вполне трезвым голосом интересуется, как далеко мы намереваемся зайти, но кто ж его теперь будет слушать; поворачиваем на бочок, укрываем, гасим свет.

Элька: что скажет Баев, когда увидит его в своей постели?

Предчувствуя, что сегодняшний вечер даром не пройдет, решаю изготовить себе спальное место заранее. Составляю в ряд стулья, выдергиваю из-под Митьки вторую подушку, одеяло. Обычно он спит на стульях, когда у Вана обстоятельства, но сегодня этот номер нам точно не по зубам.

— Это что еще за баррикады? — спрашивает Митя недовольно.

— Спи, надоел ты мне, честное слово, — отмахиваюсь я.

— Аська, — гудит он, явно готовясь произнести что-то непроизносимое.

— Ну что опять…

— Ты думаешь, я пьян?

— Ты глуп, — а приятно обзывать такого здоровенного мужика и ничего за это не схлопотать.

— Не спорю.

— Завтра будешь Лёхе дверь чинить, потому что…

— Аська, я тебя люблю.

(Вот так, без подготовки.

Я сделала вид, что увлечена вдеванием одеяла в пододеяльник (хм, вроде оно и так заправлено, Ася), спряталась в нем, чтобы не было видно, хотя в комнате темно, темнотища, и только фонари возле входа в ГЗ… Постаралась ответить самым обыкновенным голосом. Ну не дура ли?)

— Спи, герой, утром обсудим.

— Обещаешь?

(И немедленно захрапел.

Нервы у парня, однако. Спит крепко, как дитя, — потому что совесть чиста.)

Я возвращаюсь в строй, там уже поют «По полю танки грохотали», в перерывах между куплетами соседи снизу долбят в пол чем-то тяжелым, менты давно ушли, Баев прикрывает мой стакан ладонью: ей хватит. Почему это! — возмущаюсь я, ничего не хватит! И вообще, кому лучше знать — тебе или мне?

Баев отвратительно зануден и трезв, даже когда молчит, а он молчит именно теперь, когда мне такое сказали!.. Ну и шут с ним. Я принимаюсь толковать с Котом о Кьеркегоре, но не получается — не выговоришь (отличный алкотест — произнесите-ка, гражданин нарушитель: Серен Мутабор (зачеркнуто) Кьеркегор). Кот тоже лыка не вяжет и я перехожу на Канта, так проще, ведь старик иногда бывал удивительно ясен, как звездное небо и моральный закон, который нам явно не писан, ведь мы столько раз его в этом ГЗ попирали… Тогда на крышу — звезды считать?.. Кот мотает головой: ни-ни, попирать мы не будем, на крышу тоже нет, я высоты боюсь, а вот выпить — завсегда пожалуйста.

Баев и Рижанка о чем-то между собой шепчутся. Это заговор! они хотят нас обесстаканить, транспортировать на-хауз и тем самым лишить звездного неба…

Нефиг! — отвечает Кот. Пусть только попробуют!.. Мы же свободные люди или где?!

Мой день рождения Кота подходит к концу. Со словами «Критика чистого разума» я уверенно падаю под стол и оттуда успеваю отдать приказ: «1331», что означает номер комнаты, в которую меня нужно отнести, как будто они сами не знают, что я живу у Митьки, а он у Вана, а Ван меня терпеть не может. Что ни говори, но некоторая доблесть в этом есть — отключиться с именем Канта на устах, думаю я и проваливаюсь в темноту.

Диванный мастер

Да, да, у расписания — там и подкараулил. Ты же шьешь, говорит, а нам надо срочно. Мы с Олежкой фирму открыли по околачиванию диванов, ремонтом мягкой мебели занялись. Называется — ты только не смейся — «Дизайн-сервис». Олежка придумал, я не сумел его переубедить. Короче, предлагаю работу — шить мебельные чехлы. Получается приблизительно десять твоих повышенных стипендий — в месяц причем, не в год. Вся организационная сторона за нами — ты, главное, шей хорошо, ничего мне больше от тебя и не нужно.

Гарик серьезный, деловитый. Письмами не бомбардирует, аккуратно обходит острые углы, чтобы я не подумала, что он зачем-то. Привозит на дом рулоны гобелена, велюр, бархат, сатин в полосочку, помогает кроить, ждет, пока я закончу шитье, развлекает философскими беседами. С Митей ровен, но неразговорчив — подозревает, наверное. Итого мир, дружба и хозрасчет — вот новая модель наших отношений, которая меня вполне устраивает, и Гарика, кажется, тоже.

Сообразив, что на заказах как таковых можно заработать больше, сразу же набиваюсь к нему в подручные, перенимать мастерство. За две недели осваиваю полный производственный цикл: потрошу диванные подушки так, чтобы начинка, свалявшаяся до состояния пластилина, не изгадила всю квартиру; ремонтирую пружинный блок; клею внутренние коробочки из поролона, одуревая за день от запаха «Супермомента» и ацетона; шкурю подлокотники, лачу их или вощу, натирая тряпочкой. Ругаюсь, но таскаю на заказы бабушкин «Зингер». Хорошо, когда у хозяев есть машинка, меньше хлопот, но «Зингер» надежней, пришьет так пришьет, а для дивана это существенно — дети скачут, взрослые туда-сюда… Освоила Гариков ящик с железками — степлер, скоба на двенадцать, скоба на семнадцать, тэкс, молоток, плоскогубцы, кусачки, кривые иглы, гвоздодер — знаю эту канитель как свои пять пальцев. Я единственный мастер в команде, который и обивает, и шьет. Очень удобно — подгоняем чехлы на месте, не надо возить на примерку. Олежка, впрочем, опасается высылать меня одну, норовит сунуть напарника, а я не против — должен же кто-то диваны на попа ставить и обратно.

Хозяева сочувствуют, кормят, наливают (почему-то считается, что мастер должен крепко выпить, чтобы работа пошла). Какие вы молодцы! И мы соглашаемся — да, молодцы, и ничего, что шея ноет, и спина, и все пальцы исколоты. Зато впервые в жизни — полная экономическая свобода.

Я теперь другая — читается за версту. Распрямилась, преобразилась, на не работающих руками смотрю свысока. Пролетарий, чудо-девушка, вроде первых летчиц или проходчиков метро, щеголяю профессиональным сленгом, становлюсь похожей на человека, а не на женщину, даже поролон иногда сама на заказы доставляю, если больше некому.

(Диванного мастера, говорит Гарик, можно без труда узнать по двум рулонам поролона, прикрепленным за спиной. Мы похожи на аквалангистов, да? А издалека кажется, что крылья…)