Исидор вспыхнул. Взволнованно прижал к груди огромную, в переплете, книгу и торжественно ответил:

— На все Божья воля! Ежели Ему надо так испытать меня, то я твой раб, Аскольд.

— Вот и прекрасно! — победоносно заключил Аскольд и, расправив плечи и одернув роскошную, шитую золотистым бисером и речным жемчугом, с пестрым орнаментом рубаху, хмуро подумал: «Все равно не верю твоему учению о Христе! Не верю я, что он мог быть среди нас, простых смертных, а если и был, то зачем? Только ли затем, что одних надо было сделать еще глупее, а других — еще, сильнее? Так пусть со мной произойдет второе!» — решил он и хотел было сойти с ковра, как увидел в лучах уходящего солнца своего жреца, ритуально прощающегося со своим божеством. Бастарн стоял в такой торжественно-трогательной позе, подняв руки в прощальном жесте к солнцу и шепча страстные слова истинной веры в силу и добро животворящего светила, что все, кто увидел друида в таком порыве, глубоко задумались.

На княжеском дворе стало тихо. Все невольно смотрели то на верховного жреца, которого совсем недавно Аскольд привез из своих родных влаховских земель, то на киевского правителя и ждали.

Жрец закончил свое прощание с солнцем и медленно повернулся в сторону князя.

— Ты мне хочешь что-то сказать, Бастарн? — крикнул ему Аскольд и сделал несколько шагов навстречу друиду.

— Да возвидит Святовит гнев мой! — жестко произнес Бастарн, как только подошел к киевскому правителю. — Ты опять слушаешь этих блудников! — искренне возмутился он.

Аскольд широко улыбнулся.

— На тебе новый наряд! — ласково заметил он и внимательно оглядел все языческие символы, которыми было расшито платье верховного жреца. — Как хорошо и быстро изготовили тебе его мои наложницы! Видно, не только спать умеют! — не кичась, но любуясь благородным и в то же время суровым выражением лица Бастарна и всем его видом, проговорил Аскольд.

— Да накажет Святовит сие буйство нрава твоего! — так же возмущенно проговорил Бастарн, колюче глядя в глаза Аскольда, и тот не выдержал: понял всю глубину презрения, которое охватило его жреца, и боль сожаления скользнула по его лицу.

— Мало того, что ты пытаешься затмить душу свою злоязычием врагов своих, ты и в дружину, и в селения допустил этот смрадный дух! Где взять силы Для преодоления его! — Бастарн вскинул руки к небу и убежденно произнес: — Да услышит Святовит мои мольбы! Да прольет свет мое великое божество на смутную голову столь знатного и сильного воина, перед которым сложил голову сам Царьград!..

— Царьград, верховный мой жрец, — прервал Бастарна Аскольд, — еще не сложил голову передо мной. И я… — он хотел было сказать, что еще раз пойдет на этот город и силой заставит покориться себе всех его правителей и духовных наставников, вот тогда и… Но рано, нельзя было загадывать наперед, нельзя никому говорить о своих намерениях, иначе боги подслушают и помешают сравняться с ними в силе и хитрости! Надо молчать! И Аскольд заговорил о другом: — Не кипи своим гневом на меня, Бастарн! Знаешь ты о моем своеволии давно. Знаешь ты и то, что я желаю испытать себя во всех верах! Ну, а что дружинники мои от меня не хотят отставать, так не могу же я им запретить другую думу о богах иметь? — Аскольд проговорил это низким, грудным голосом, ласково глядя в глаза верховного жреца.

Но жрец, выслушав откровение князя, отступил от него на шаг.

— Какая сила питает твой дух, хотел бы я знать?! — глухо воскликнул он и с недоумением оглянулся на греческого проповедника.

Исидор, с напряжением вслушивающийся в их разговор, про себя отметил стойкость Аскольда и тихо, восхищенно проговорил:

— Какая сила духа! Да сохранит ее Христос как можно дольше!

Дир, как самый верный сподвижник киевского правителя, натужно вытянув шею, тоже вслушивался в разговор князя и жреца, но не поверил ни единому слову Аскольда: что-то другое, тайное, руководило им. Дир не верил в искренность Аскольда, у того нет веры ни во что, кроме веры в силу своего волеизъявления! Этот человек способен только попирать чью бы то ни было веру, и он, Дир, в этом убедился, и не раз. Что-то более страшное, чем первый бесшабашный разбойничий поход на греков, затевает его предводитель, и он не знает что. Аскольд стал скрытен. Многого недоговаривает. Постоянно заигрывает с проповедником. Гневит славного Бастарна… «Терпи, Дир! Ты с ним связан навеки! Ты тень и свет во всех его делах! — внушал себе Дир и хмуро завершил: — Он и сейчас на белом коне! А ты… обжигаешь свою душу лучами его славы!»

Дир посмотрел на горестное выражение лица верховного друида и услышал:

— Какой дух вселил в тебя столько буйства, Аскольд? Ты же погубишь не только себя! Ты погубишь невинные души тысяч воинов!

— Я никого не неволю! — зло возразил жрецу Аскольд. — Дружина хочет моего действа! И я, пока в силе…

— Опомнись! — прервал Аскольда Бастарн. — Я же не для того покинул родное племя, чтобы быть свидетелем и соучастником измены своему божеству и быстротечной гибели своих сородичей благодаря твоей…

— Замолчи, Бастарн! — грубо оборвал его Аскольд и глухо потребовал: — Не мешай мне самому все изведать! Я… чую, познание — наисладчайший плод, и редко кому он в руки попадает! Я не отрекусь от возможности его схватить! А пока успокойся! Я из своей гридни еще не выдворил священный котелок и, как прежде, поклоняюсь тем же святыням, что и ты! Все, Бастарн! — тихо, почти шепотом проговорил Аскольд и оглянулся на своих дружинников, с любопытством вслушивающихся в разговор князя со жрецом.

Князь, владеющий небесным даром мгновенно оценивать любую ситуацию, не может принести много лиха своим сподвижникам, подумал Бастарн о киевском владыке, вспомнив, как Аскольд, приехав во Влахию за своими любимыми волошскими[1] орехами и медом, неожиданно предложил знаменитому прикарпатскому кудеснику стать верховным жрецом Киева.

— Но подумай, княже, почему так много разноречивых легенд ходит о Христе! — торопливо проговорил Бастарн, видя, что терпение Аскольда кончается.

— Что ты хочешь этим сказать? — не понял Аскольд, досадуя на проницательность жреца.

— А был ли этот самый Христос таким, каким его описывают? — спросил Бастарн Аскольда, взяв его за руку.

Аскольд осторожно переложил руку жреца в свои ладони, как в гнездо, слегка сжал ее и словно хотел сказать: «А ты прозорлив, кудесник, наперед знаешь все мои мысли, но я не могу сейчас раскрыть тебе свою душу!..» — но, увидев всеобщее движение на поляне и услышав тревожный крик: «Гонец!» — выпустил руку жреца из своих огромных ладоней.

В воротах княжеского двора осадил каурого жеребца гонец с пристани и, указывая на уходящее солнце, быстро выпалил:

— Старался успеть засветло благую весть донести до тебя, владыка и князь Киева!

— Подойди ближе! — потребовал Аскольд. — Что за весть ты нам принес?

— В Новгороде, у ильменских словен, великий князь Рюрик умер! — торжественно объявил гонец и, сняв колпак, ритуально склонил голову. — Целую седмицу справляли тризну русичи, — бесстрастным голосом добавил гонец, выпрямляясь и глядя Аскольду в глаза.

— Яко безвременно! — с сожалением вздохнув, проговорил жрец и глянул на растерянное лицо Аскольда.

Аскольд потрясенно молчал.

— Ты… не рад?! — услышал он взволнованный голос Дира.

«Кто же не будет рад смерти своего врага?!» — хотел было хлестко спросить Аскольд, но сдержался. Он с удивлением взирал то на вестника, то на жреца, то на своего дружинника, словно не хотел поверить своим ушам. Ему не послышалось, нет! Он явно слышал в их кратких фразах сожаление. Но почему?! Ведь русич упорно не хотел признать Аскольда князем! И тогда Аскольд сам нарек себя этим званием и бдил его постоянно! И горе было тому, кто забывал прибавить к имени Аскольда слово «князь». В Киеве все помнили о наказе Аскольда. Но это в Киеве! А в других городах, погостах и крепостях, где сидели варяги-русичи, никто не хотел называть Аскольда князем, и волох знал это. И Аскольд знал и еще зорче следил за обращением к себе своих дружинников. Но что это давало ему, киевскому правителю? Ему мало было поклонов киевлян. Ему нужен был поклон… вселенский? Да-да, вселенский! И он мог, он всей душой хотел заставить русича склонить голову перёд собой! Пусть для этого потребовался бы еще один поход на греков! Да, через признание его Византией, ее царей и патриархов он бы заставил правителя Новгорода кланяться себе!.. «Да! Заставил бы!.. Но боги распорядились по-иному!» — хотел было закричать Аскольд во всю глотку, но вместо этого только сильнее сжал руку Дира.