Но вот этот ребенок у нее в доме, а радости нет — одно разочарование. Маленький индеец упорно не желал признавать ее, несмотря на все ее заботы и старания. Огорченная Донана нет-нет да и жаловалась Зе на Уере.

— Ты слишком его облизываешь, — попробовал утешить Донану Зе, — индейцы к этому не приучены.

— Откуда только хозяин его выкопал? — говорила Донана. — Мне с ним так трудно…

Когда она пыталась дознаться у мальчика, кто его мать, кто отец, Уере отвечал, что мать исчезла, а отца он не знает.

Зе невольно замирал, слушая эти разговоры, он боялся, что правда того и гляди выплывет наружу. Но мальчуган и в самом деле был очень смышленым и своими ответами совсем сбивал Донану с толку.

Дни проходили за днями, а мальчик по-прежнему не желал признавать ее, и как-то Донана сказала мужу:

— Послушай, Зе, а нельзя ли отправить мальчика обратно? Меня он и знать не хочет. Вчера сказал, что сеньор Бруну украл его у бабушки и что он хочет вернуться обратно. Раз хочет, пусть возвращается.

— Может, подождем еще, Донана, — стал уговаривать ее Зе. — Прошло еще слишком мало времени, он к нам привыкнет…

— А зачем ждать, Зе? — удивилась Донана. — Он же говорит, что ему хочется обратно. Плохо и ему, и мне, так ради чего нам обоим мучится?

Зе молил Бога помочь ему. И клял себя за то, что так легкомысленно понадеялся на податливость маленького индейца. Разве он забыл, что индейцы крепче скалы? Наконец попробовал поговорить с Уере.

— Относись к Донане словно к своей матери, — попросил он. — Она заботится о тебе, готовит тебе еду, любит тебя.

— Нет, — отказался Уере, — нет, она мне не мать.

Зе пришел в отчаяние, ни разу еще не оказывался в таком сложном положении. Осунулся, плохо спал. Донана видела его беспокойство и жалела его. Она знала, что муж всегда хотел детей, и понимала, как дорога ему привязанность этого мальчика. Именно этим она и объяснила нежелание Зе расстаться с маленьким индейцем. Однажды Зе спросил ее, и в голосе его звучала безнадежность:

— Неужели ты в самом деле хочешь отправить его?

И Донана ответила ему печально:

— Нет, Зе, я только хочу, чтобы он любил меня.

Зе вздохнул с облегчением и сказал:

— Ты мудрая женщина, Донана, ты понимаешь, что маленький индеец не может сразу броситься тебе на грудь.

А про себя Зе решил, что сделает все, лишь бы Уере привязался к Донане.

Глава 31

Жеремиас, расхаживая по кухне, рассуждал вслух, посматривая на Жудити:

— Почему Медзенги мне враги? Потому что им плевать на Бердинацци. Но теперь у меня есть на кого положиться. Молодые продолжат мой род, мои труды не пропадут впустую! Слушай, Жудити, — старик остановился и с беспокойством посмотрел на экономку, — а что, если Отавинью не сможет, а?

— Ну зачем так думать, — принялась успокаивать его Жудити. — Он молод, он полон сил. Лишь в постели с Рафаэлой поладил, это главное!

— А я-то ведь не смог, — продолжал старик грустно, — два брака, и оба без детей.

— Тогда времена были другие, люди были темные, — утешала его Жудити, — откуда вам было знать, что для мужчин свинка — опасная болезнь? А вы себя не берегли, мешки с кофе таскали. Ну и надорвались.

— Это правда, так оно и было, — вздохнул старик. — А теперь и молодежь ученая, и врачей полно. Были бы деньги, с того света достанут! Так что хорошо бы они уже привезли мне из своего путешествия внука.

— Больно вы скорый! — засмеялась Жудити. — Да если Рафаэла сразу окажется беременной, то скорее всего это будет не от мужа.

— Как это не от мужа? — вскинулся старик.

— Да так, — ответила Жудити. — Спала же она несколько раз с Маркусом Медзенгой!

— Так что ты хочешь сказать? Моя племянница может забеременеть от Медзенги? Убью! И ее, и его! — сразу же раскипятился старик.

— А вы лучше никого не торопите, дождитесь спокойненько, и забеременеет Рафаэла в свой срок, — попыталась утихомирить старика Жудити.

Но успокоил старика звонок Рафаэлы из Рио-де-Жанейро. Голос у нее был веселый, и она сказала, что у них с Отавинью все в порядке.

— Зачем ты врешь старику? — раздражено спросил ее Отавинью. — Что это у нас, интересно, в порядке? То, что мы спим в разных постелях? Что ты и знать меня не желаешь?

— Наш брак всего лишь сделка, — отвечала Рафаэла. — Какие у тебя могут быть ко мне претензии?

— Но старик требует от нас наследника. Только тогда наша сделка принесет нам капитал, — с едва сдерживаемой яростью проговорил Отавинью. — А откуда ему взяться, наследнику-то? Из пробирки?

— Отличная идея! Я — за! — одобрила Рафаэла.

— Сегодня во сне ты звала Маркуса, — сообщил Отавинью.

— Раз во сне, то я тут ни при чем, — взорвалась она. — И вообще, что ты делал в моей комнате без приглашения? Дождись, пожалуйста, когда я тебя позову! — сердито отвечала Рафаэла.

— Неужели позовешь? Что-то не верится. Скажи, а что тебе для этого нужно?

— Мне нужно тебя захотеть, — со вздохом ответила Рафаэла.

Молодые вернулись из свадебного путешествия, но по их лицам нельзя было сказать, что мед совместной жизни показался им так уж сладок. Отавинью весьма хмуро поглядывал на свою жену, да и Рафаэла смотрела на него не слишком ласково.

Однако старый Жеремиас предпочитал не замечать этого. И как только молодые закрыли дверь своей комнаты, он начинал приставать к Жудити:

— Ну как ты думаешь, чем они там занимаются?

— Понятия не имею, — ответила наконец Жудити, которой до смерти надоели приставания старика. — Я в жизни ничем подобным не занималась, и ни охоты, ни нужды в этом не испытываю.

— Ты что, хочешь сказать, что ты у нас девушка?

— Да, именно это я и хочу сказать, — степенно и с достоинством отозвалась Жудити.

А искренне огорченный за нее старик подумал, покачивая головой: «Теперь-то кто же тебя захочет?..»

Лилиана надеялась, что Маркус будет искать утешения, как это бывало раньше, но надежды ее не оправдались. Он ей даже не позвонил. Однако она продолжала ждать его.

— Ничего! Вот когда я рожу, ты уж непременно появишься, Маркус Медзенга! — шептала она, поглаживая свой живот.

Лилиана теперь часто ездила к своему отцу в Бразилиа и даже подружилась с Шакитой, которая скорее исполняла обязанности секретаря у сенатора, чем горничной. Лилиане пришлась по душе славная прямодушная девушка.

— Не бережете вы своего отца, — упрекала Шакита Лилиану. — Всегда он от вас такой грустный приезжает.

— Вот ты бы его и утешила, — съязвила Лилиана.

— Да я бы с удовольствием, — простодушно вздохнула Шакита, — только уж больно он честный человек — не станет никого обманывать!

Она сказала это так искренне, что Лилиана сразу ей поверила и теперь на все подозрения матери отвечала, что у той нет никаких оснований сомневаться в супружеской верности отца.

Но Роза по-прежнему злилась и обижалась, и стоило сенатору появиться дома, как она донимала его своими капризами и претензиями. А сенатор только вздыхал и мечтал, когда окончится его сенаторский срок, — тогда он разделается хоть с одной из каторжных повинностей, которыми наделила его жизнь.

К Шаките Кашиас искренне привязался — она была сирота, ничего от него не требовала, заботилась о нем и в добавок всегда интересовалась его работой. Поэтому он был рад, что хотя бы у Лилианы к ней нет никаких претензий.

А Лилиана задумала пригласить Шакиту в Рибейран-Прету, чтобы показать, как они живут, да и вообще прогуляться по городу. И в один прекрасный день она осуществила свой замысел — привезла с собой Шакиту.

Как только Роза увидела девушку у себя в доме, сразу же устроила дочери и мужу грандиозный скандал. Она так кричала, что сенатор стал умолять ее:

— Пожалуйста, успокойся. Соседи услышат! Не порть ей репутацию!

— Да плевать мне на репутацию какой-то потаскухи! — кричала Роза. — Ты бы лучше о жене подумал! А если не хочешь, можешь завести себе новую, как сделал Бруну Медзенга. Только помни, что я родила тебе дочь!