Ну что ты сделал, Николай Федорович! — сказал Соломатин, когда Ватутин положил трубку. — Скажи, пожалуйста, зачем ты пригласил делегацию? Ведь сейчас совсем не время…
Ватутин слегка усмехнулся.
— Наверно, Ферапонт Головатый хочет узнать, как дерется его танк? — зло спросил Соломатин. — Так, что ли? Угадал?
— Не угадал! К нам едет представитель американской военной миссии генерал Бильдинг. И с ним два лейтенанта. Хотят посмотреть, как воюют их союзники.
— Ну что ж, — сказал Соломатин. — Пожалуй, ты правильно сделал, Николай Федорович. Пусть едут. Пусть смотрят.
— Безусловно. Они же наши союзники, как-никак.
— Союзники — это так, союзники, а наверняка будут задавать разные вопросы.
— Что ж, и мы зададим.
— О втором фронте? — Соломатин улыбнулся. — Ну, этот вопрос им столько раз задавали… Они наверняка научились отвечать.
— Пожалуй, ты прав, — согласился Ватутин. — Ну что ж… Примем их, и примем хорошо. Надо выделить машины, оборудовать блиндаж…
Соломатин помолчал минуту.
— Интересно, кто этот генерал?
— Участник первой мировой войны.
— Слушай-ка, Николай Федорович, — вдруг встрепенулся Соломатин, — а ведь я никогда дипломатическими делами не занимался. Как же нам себя вести? Разработать церемонию встреч, что ли?
Ватутин махнул рукой:
— Да брось ты церемонии устраивать! По-моему, лучшая дипломатия — это когда нет никакой дипломатии. К нам в Генштаб приезжали иностранные представители. Так я с ними держался совершенно запросто. И мне товарищи из Наркоминдела потом говорили: какой вы, товарищ Ватутин, хороший дипломат.
Ватутин засмеялся. Соломатин погрозил ему пальцем:
— Ну, ну, посмотрим, какой ты дипломат, Николаи Федорович.
Генерал Джон Бильдинг, высокий, с красивой седой головой, холеный, розовощекий, моложавый для своих пятидесяти с лишним лет, в защитном френче с множеством орденских ленточек на груди, почтительно жмет Ватутину руку.
— Господин командующий фронтом, — говорит он по-русски с небольшим акцентом, — я передаю привет от армии Соединенных Штатов Америки вам и вашим солдатам.
Два лейтенанта американца, один — высокий, с черными усиками, другой — коренастый, пожилой человек, в очках с квадратными стеклами, мало похожий на кадрового военного, стоя за спиной своего генерала, улыбаются сдержанной, приветливой улыбкой.
Бильдинг делает шаг в сторону и, повернувшись, указывает на них рукой.
— Разрешите, господин командующий, представить вам двух боевых офицеров — лейтенанта Гарри Хенчарда, — при этих словах коренастый склонил голову, — и лейтенанта Майкла Брауна! — высокий лейтенант посмотрел на Ватутина с выражением подчеркнутой приветливости и почтения.
— Очень рад познакомиться, господа! — Ватутин пожал обоим лейтенантам руки и, обращаясь ко всем, произнес: — Мне очень приятно приветствовать вас на нашем фронте. Вы приехали к нам в тот момент, когда армия наша уже завершает операцию по окружению немцев. Я буду рад, если наша встреча и ваше пребывание здесь укрепят взаимопонимание союзных армий… Как вы чувствовали себя в пути, господин генерал?
— О, прекрасно! Мы летели на самолете в сопровождении истребителей, — ответил Джон Бильдинг, и оба лейтенанта закивали головами.
— Вам уже показали, где вы будете жить?
— Все великолепно, господин генерал. Мы благодарим вас за гостеприимство.
— Здесь фронт, — сказал Ватутин. — Не взыщите, если встретятся трудности…
Джон Бильдинг развел руками:
— Мы будем делить с вашей армией все радости и невзгоды!
Ватутин улыбнулся.
— Что потребуется, господа, прошу вас, говорите попросту… Две машины в вашем постоянном распоряжении. К вашим услугам телеграф…
— Я бы попросил, господин командующий, ознакомить нас с обстановкой на фронте, — сказал Бильдинг.
Ватутин распорядился принести карту, на которую были нанесены последние данные. Американцы долго молча смотрели на стрелки, окружавшие Сталинград, и лица их становились все серьезнее.
— Скажите, господин генерал, — вежливо спросил Бильдинг, — это последние данные?
— Это самые последние данные, — подтвердил Ватутин.
Пока он разъяснял, как развивается операция, куда и какими силами наносятся удары, американцы молчали.
— Сегодня мы можем подвести итоги трехдневных боев, — сказал Ватутин, присматриваясь к своим гостям. — К началу наступления перед войсками нашего Юго-Западного фронта и правого фланга Донского фронта находилось тридцать пехотных дивизий противника, три танковые и две кавалерийские дивизии. За три дня наступления наш и Донской фронты полностью разгромили три дивизии противника и нанесли большие потери пяти его дивизиям…
Лицо генерала Бильдинга оживляется:
— И насколько вы продвинулись?
Ватутин подошел к карте:
— Вот видите красные стрелы? Это движение наших войск. Мы продвинулись на разных участках по-разному. От десяти и до пятидесяти километров. У нас уже более трех тысяч пленных…
— А Сталинградский фронт?
— Он идет навстречу нам. Там тоже значительное продвижение… Теперь посмотрите вот сюда… — Ватутин показал на левое крыло фронта. — Здесь, в районе Распопинской и Верхне-Фомихинского, окружено свыше двух пехотных дивизий противника, для пленения которых генералы Коробов и Рыкачев оставили часть своих сил. А главные силы этих армий наступают на юг и юго-запад…
Джон Бильдинг развел руками:
— Но говорят, что в Распопинской румыны, — сказал Бильдинг, и Ватутину показалось, что насмешливая улыбка тронула края его губ.
— Да, — сказал он спокойно, — это правда. Главным образом, румыны. Но что же из этого? Сегодня румыны, завтра немцы.
Бильдинг склонил голову. Очевидно, ответ Ватутина ему понравился.
— И мы сможем поездить по дорогам? Побывать в боях? спросил он.
— Насчет боев — я не знаю, — улыбнулся Ватутин, — ваша армия не столь уж многочисленна, чтобы вести наступление… — Бильдинг захлопал в ладоши, лейтенанты засмеялись. — Ну а во всем остальном вы вполне свободны…
Американцы заняли хатку на краю Серафимовича. Они были приветливы и скромны. На другое утро с небольшой охраной они отправились вперед, на участок танкового корпуса, и побывали за Усть-Медведицким в его боевых порядках. Вернулись к вечеру, усталые и оживленные. Ватутин был занят и не мог уделить им много времени. Он только расспросил у них, где они были, и посоветовал завтра побывать на тех участках, где противник обороняется особенно стойко. Пусть видят, что победа, к которой идут советские войска, — ото победа над противником большой силы и опыта.
На третий день вечером, за ужином, Бильдинг, пользуясь тем, что Соломатина вызвали на телеграф, спросил Ватутина в той уважительной и дружеской манере, которая позволяла ему задавать самые смелые вопросы:
— Скажите, господин генерал, мне хочется разобраться в том, что меня давно занимает, почему кроме вас, фронтом командует военный комиссар?
— Вы. о члене Военного совета?
Бильдинг кивнул головой.
Ватутин удивился:
— Но, во-первых, фронтом командую я, а не он! А во-вторых…
Но американец сразу же прервал его:
— Простите! Разве комиссар вам подчинен?
— Нет, не подчинен.
— Значит, он с вами на одинаковых правах?
— Нет, не на одинаковых, — сказал Ватутин.
— Он может приказывать войскам?
— Нет, не может. Приказываю войскам только я.
— Значит, он действует через вас. Так я понимаю…
Ах, вот к чему он клонит! Ватутин усмехнулся:
— Вы, очевидно, хотите сказать, господин генерал, что на самом деле фронтом командует комиссар, а я лишь выполняю его желания…
Бильдинг опустил глаза:
— Но если есть командующий, ему подчиняются все. Я так понимаю…
— И я гак понимаю, — сказал Ватутин. — Но у нас, в нашей армии, исторически сложились свои особенности. Мы живем по русской пословице: один ум хорошо, а два лучше… Впрочем, даже три, потому что в Военном совете три человека.