Таксист был явно бережливым человеком. Или же сентиментальным. Магнитофон в машине сообщил Като, что «комната с балконом и окном светла сейчас, светла как день, который вместе видел нас в последний раз». Като не удивилась, но стена воспоминаний дрогнула и выпустила улыбку.

— Вам сколько лет? — поинтересовалась Като.

— Ты про кассету? Да, моя. Жалко было выбрасывать. А сейчас — напоминает. — Значит, и бережливый, и сентиментальный. И умный. И со всеми на «ты». Может, взять его в мужья? Когда ее родители разошлись, Като было пять лет. Она предложила маме искать нового папу. Пойти по квартирам и спросить, кто женат, а кто нет. И неженатых — брать. Мама почему-то отвергла этот вариант, тогда Като и начала присматриваться к таксистам. Она строила им глазки, очаровывала интеллектом и на прощание обязательно говорила: «Спасибо, что подвезли. Теперь вы будете знать, где мы живем». И еще Като обязательно подмигивала.

— Нет, — вдруг громко сказала Като.

— Денег, что ли, нет? — удивился таксист. — Так твой друг расплатился.

«Еще и честный, — подумала Като, — ну точно, подходит».

— Нет — это не вам. Это о Марке, — живо откликнулась она.

— И марки я не собираю. И вообще, ты какая-то ненормальная, — заключил таксист и обиженно замолчал.

Като ехала домой. Только душа ее почему-то не была полна. Сердце билось глухо, вот именно — глухо. Глухо и устало. Знакомые улицы лениво мелькали вместе с людьми. Като жалела, что она — не Юлий Цезарь. Так что в оценке ее психологического здоровья таксист оказался прав. Если бы Като была Юлием Цезарем, она бы внесла поправку в календарь: молодым измерять годы веснами, пожилым — осенями, старым — зимами. Лето Като не любила. То есть раньше — любила, потому что не замечала, а потом увидела и поняла — не то. Жарко, потно и толстые руки из летнего платья. Хотя само по себе лето и было достойно того, чтобы его просто пережить.

Дома было чисто. Тихо и пусто. Вторник — присутственный день. Вернее — отсутственный. Мужа не было по графику. Во вторник и четверг. Иногда в субботу. В субботу — редко. Это семейные дни. Они всегда проводили их вместе. Муж — он был хороший муж. У него было имя — Митя. Не имя, а сопля. Но ласково. Като называла его просто «муж». Без изысков. Как англичане — догов. Тем более, что это был статус. Должность. И квартира. Где-то нужно жить с удобствами. Като теоретически допускала возможность рая с милым и в шалаше. С немилым предпочитала пентхаус. Муж Митя был гомосексуалистом. Среднего уровня. Он гордился Борей Моисеевым и хотел просто познакомиться с ним. Тихая, пристойная мечта. Като обещала ему разбогатеть и устроить встречу. Митя доверчиво улыбался и, наверное, ждал. Он был очень хорошим, милым и воспитанным. Совсем не развратным и не агрессивным. Он приносил домой всю зарплату и, стесняясь, утаивал деньги на раритетное издание Байрона для своего друга. С другом Като знакомиться не хотела. Митя не обижался.

Муж Митя был хозяином квартиры, которую Марк и Като снимали. Когда Марк женился на Насте, Митя скромно предложил Като остаться. И пожениться. В свадебное путешествие они поехали в деревню Голубцы к Митиной маме. Козочки, уточки, гуси, корова и бычок Славик. По идее, с Митей не могло случиться то, что случилось. Может, притянуло название родины? Город Митю не испортил. Като это знала точно. Митиной маме Като не понравилась. Она целовала ее с плотно сжатыми губами. Но вздыхала облегченно: «Ну, дай Бог, дай вам Бог». Ей хотелось внучку. «Хватит пацанов, напасть с ними одна». Муж Митя к ребенку тоже был готов. А Като боялась. Митиного тихого обаяния. Он легко мог научить дитятку плохому. Зачем?

Като с возрастом стала нуждаться в муже. Он был лучше домашнего кота, но хуже американского миллионера. В этой золотой середине Като забывалась. Она знала, где искать Митю вечером во вторник. Ей нужно было, чтобы муж мягко сказал: «Катенька, ну что за глупости — покупать живого человека?» Мысль о продаже оказалась неотвязной. Деньги? Марк? Подумать о перспективе? Поворошить прошлое? Наваждение. Это просто наваждение.

Като сняла трубку и долго, потому что медленно, набирала номер.

— Игорь Львович, — сказала она, — вы неправильно сформулировали свою мысль.

— Да? — сухо отозвался собеседник. — Почему?

— Ну, ведь это не вы продаете Марка? Так?

— Так!

— Значит, вы его покупаете?

— Детка, — Игорь Львович откашлялся, — ты плохо училась в школе; «продается» — это возвратный глагол. То есть он сам себя продает. А мы — все мы — покупаем.

— А как вы догадаетесь, кому платить? — живо поинтересовалась Като.

— А вы люди честные — сами решите, сами признаетесь.

— На суде? — почему-то испугалась Като.

— Като, я считаю тему исчерпанной. Все, пока. Можешь позвонить, если надумаешь дело. — Голос Игоря Львовича был теплым, но противным, как парное молоко.

— Подождите. Если честно — вы ставите на меня?

— Ты же продала его один раз.

— Спасибо за доверие. — Като бросила трубку и закрыла лицо руками. Деньги портят человека. Раньше Игорь был лучше. Когда Като пришла к нему за помощью, то в качестве доплаты предложила себя. С сексуальным аппетитом у Игоря были нелады. Он возмущенно округлил глаза и прокричал:

— Да как ты смеешь! Ты во внучки мне годишься.

— В дочки, — уточнила Като.

— У меня нет дочерей, к счастью. Нет, ну, надо было пустить в дом какую-то проститутку!

Като залепила ему одну пощечину и намеревалась воплотить в жизнь вторую, но Игорь проворно схватил ее руку и завел за спину.

— Можешь поцеловать меня в шею, — ехидно прошептала Като.

Игорь послушно наклонился и пробежал по дистанции ухо — ключица. Като ойкнула и поежилась. Игорь отпустил руку и повернул ее к себе:

— Мне сверху ничего не надо.

— Я тоже не люблю, — попробовала отшутиться Като, — ладно, извините, Игорь Львович.

— Ну, хоть поцелуй старика на прощание, — улыбнулся он.

Като коснулась губами его щеки, потом, нечаянно, губ. Поцелуй перестал быть родственным. Он был похож на кофе-гляссе — ни холодно, ни жарко.

— И ты прости меня, Като, — сказал Игорь Львович на прощание.

«Прости». Простила. Теперь он уверен в ней. Чудный дедушка у Насти. «Ты плохо училась в школе». Правильно, садись, Катя Румянцева, два. Кто-то же должен получать двойки и носить первые «взрослые» колготки. «Отличная учеба не помешает тебе быть модной», — говорила мама. Мама тоже жила в искаженном мире. Интересно, Ив Сен-Лоран говорил детям такие глупости?

Кате Румянцевой было не до глаголов. С самого первого класса у нее появились женихи. На первых школьных каникулах она впервые влюбилась по-настоящему. Кате было семь, Роме — одиннадцать.

— Какое у тебя образование? — спросила Катя. Мама всегда считала это самым важным.

— Пять классов, — бодро ответил избранник.

— Ты — моя первая настоящая привязанность, — заявила Катя.

— Я тоже тобой увлекся, — ответил Рома.

Целых десять дней они были счастливы. Без ничего. Без ручек, поцелуев, зажиманий и прочих глупостей. Самое главное — чтобы было интересно. Катя тогда просто восприняла опыт. А выводы сделала уже живя с Митей. Все мы родом из детства, кто сказал, что это неправда?

Во втором «А» классе изменения, происшедшие с Катей, заметили три человека: Андрей, Марк и учительница. Но учительница была не в счет. Марк бросился ухаживать за Катей красиво, Андрей — интеллектуально. Марк дарил Кате заколки, ручки, жвачки, объявленные учительницей идеологической диверсией Запада. Андрей решал задачи и таскал книги. Като благодарно жевала и перелистывала страницы. Образ Екатерины Великой убил ученицу второго «А» класса сразу и наповал.

— Ты будешь моим фаворитом? — спросила она у Андрея.

— А Марк? — ревниво вскинулся тот.

— И Марк, — твердо сказала Катя.

Посвящение в царицы прошло обыденно. Они поехали в церковь и внимательно прослушали обряд крещения. Не доверяя одноклассникам, Катя нарекала себя сама, расположившись в парке за церковной оградой.