После этого, со второй половины декабря до начала марта, Дантон молчит. В лучшем случае он ограничивается короткими репликами в дебатах по второстепенным вопросам.
— Я не агитатор, — оправдывался он позднее, говоря о своем «довольно тяжелом» молчании.
Он бесстрастно взирает на то, как Робеспьер задыхается в неравной борьбе с жирондистами: ведь теперь Неподкупный совсем один, ибо его верный союзник Марат, затравленный властями, вынужден покинуть столицу…
Тщетно осыпаемый бранью и клеветой, изнемогающий Робеспьер будет искать взглядом то место на скамьях клуба, где сидел обычно Дантон. Он не увидит запавших глазок титана. Нет, он не встретит поддержки.
Жоржа Дантона интересует сейчас совсем не Робеспьер.
Его внимание приковано к бриссотинцам.
Ну и ловкачи же они, однако! Как сумели одурачить народ, как тонко ему льстят и подыгрываются под его настроения! И как добиваются своих целей! Нет, фельянам и двору перед ними определенно не устоять!..
И впрямь, фельяны и двор не могут устоять. Начинаются переговоры. Король согласен составить министерство из «патриотов», то есть друзей Бриссо.
Дантон ждет.
Ура!.. Цель достигнута: фельяны уходят в отставку и новый кабинет сформирован!..
Но что это?!. В новом кабинете оказываются все запланированные кандидаты, за исключением… Бриссо и Дантона!..
Что до Бриссо, то он удовлетворенно потирает руки и даже не пытается скрыть свою радость. Он, собственно, и не метил в министры! Для чего ему ненужная ответственность, когда и так вся власть сосредоточена в его руках: ведь новые министры — его ставленники!..
А вот Жорж Дантон действительно оказался ни с чем. Его поманили, использовали и оттолкнули.
Ибо Дантон как министр при сложившихся порядках никому не был угоден. Двор его презирал, фельяны — ненавидели, жирондисты — боялись. Прожженные дельцы, пробившиеся к власти путем интриг, опасались другого, слишком известного в прошлом комбинатора, не принадлежавшего к тому же к их кругу.
История повторилась. Дантон, не сумевший столковаться с «людьми восемьдесят девятого года», не внушил доверия и их наследникам.
В ярости трибун проклинает свою «дипломатию». Как же он глупо попался на их приманку, как сразу не понял, с кем вступил в сговор! И, пылая жаждой мести, Жорж Дантон протягивает обе руки тому человеку, которого всего лишь несколько дней назад он так старательно не замечал.
Пусть он опоздал. Пускай войну предотвратить невозможно. Все равно, теперь он пойдет с Робеспьером, только с Робеспьером, ибо Неподкупный призван сорвать все маски и поднять народ на решающий штурм, а ему, Дантону, теперь может помочь лишь народ!
Жирондистское министерство утвердилось в марте.
Двадцатого апреля была объявлена война.
А 10 мая в Якобинском клубе Жорж Дантон впервые ясно и недвусмысленно встал на защиту Максимилиана Робеспьера.
Он обрушил всю мощь своего голоса на головы недавних союзников. Он выявил их «низкую зависть и все вреднейшие страсти». Он предсказывал, что уже не за горами время, «…когда придется метать громы и молнии в тех, кто три месяца нападает на освященного всею революцией добродетельного человека».
Так волею обстоятельств вопрос «Бриссо или Робеспьер?» разрешился для Жоржа в пользу Робеспьера.
На ближайшее время Дантон прочно связал свою судьбу с революционными демократами. Л жирондисты на пороге своего могущества сделали первый крупный просчет, который им в будущем очень дорого обошелся.
Эта весна была временем великих обманов и великих разочарований. Всем казалось, что они надувают друг друга, но каждый обманщик, в свою очередь, неизменно попадал впросак.
Жирондисты водили за нос Дантона и были уверены, что околпачивают короля.
Король и фельяны втайне смеялись над жирондистами и думали, что используют их доверчивость.
Одураченный Дантон сначала морочил Робеспьера, а затем изрыгал проклятия на головы поймавших его провокаторов.
И все вместе считали, что обманывают и используют народ.
Однако народ, который действительно слишком долгое время служил разменной монетой в грязных политических комбинациях, отнюдь не был столь наивен и долготерпелив, как рассчитывали все его «благодетели». Терпение народа истощалось, и он вопреки всем и всему готовился к великому штурму.
Вместе с народом были те, кто никого не желал обманывать, кто, невзирая на опасности и лишения, не уставал разъяснять истину и указывать прямую дорогу революции, подлинные вожди масс, — Марат и Робеспьер.
Их триумф был впереди.
И этого триумфа теперь всеми силами жаждал Жорж Дантон, человек с сомнительным прошлым и не менее сомнительным будущим, трибун, смотревший на трибуну как на средство к успеху, но готовый также на какой-то срок отдать весь свой ум и пыл революции.
Война не оправдала связанных с нею надежд.
Как и предвидел Неподкупный, она отнюдь не стала воскресной прогулкой под звуки труб и литавр.
Жирондисты, разжигая всеобщий патриотизм, кричали о победном марше по Европе; согласно их прогнозам, революционеров, несущих свободу, должны были встретить признательность и поддержка угнетенных народов.
В действительности их встретили штыки и пули.
После первых коротких успехов по всей линии фронта началось беспорядочное отступление, причем французские войска зачастую отходили, даже не придя в соприкосновение с противником.
Робеспьер и Марат были правы. Франция показала полную неподготовленность к войне.
Генералы во главе с Лэфайетом творили измену. Стратегические планы французского штаба были выданы австрийцам еще накануне войны. Кадровая армия оставалась в руках бывших дворян-офицеров. Подлинно революционные и патриотически настроенные формирования добровольцев нарочно не обучались и не вводились в строй.
Если Франция на первых порах избежала вторжения и разгрома, то лишь потому, что в стане союзников долго царили раздоры и генеральные штабы Австрии и Пруссии никак не могли скоординировать своих действий.
Поражения на фронтах гулко отдались по всей стране. Народ понял обман.
Люди были готовы идти на тяжелые жертвы во имя победы, которую предсказывали бриссотннцы. Но победы, как стало очевидно, ждать не приходилось. И угар слепого патриотизма начал быстро рассеиваться. Санкюлоты увидели, кто их подлинные друзья. Отныне массы начинают отходить от жирондистов и все теснее сплачиваются вокруг Марата и Робеспьера. Отныне им ясно, что Неподкупный прав: без разгрома внутренней контрреволюции нечего надеяться на удачу во внешней войне.
С другой стороны, король и фельяны, воодушевленные успехами интервентов, готовились преподнести Бриссо и его друзьям неприятный сюрприз.
Монархия согласилась на союз с жирондистами и допустила их к власти только для того, чтобы лучше скрыть свои истинные цели. Министры-«патриоты» устраивали двор как временная мера, могущая успокоить общественное мнение и показать, что король готов на уступки революции. Но коль скоро планы реакционеров сбывались, — а им казалось, что это именно так, — больше не было никакой надобности играть в жмурки.
И двор ждет удобного случая, чтобы дать отставку своим кратковременным попутчикам.
Случай не замедлил представиться.
Боясь окончательно утерять свой пошатнувшийся авторитет, жирондисты были вынуждены прислушиваться к политическим требованиям демократов. 8 июня военный министр Серван внес предложение о созыве армии федератов. Вооруженные делегаты провинций должны были собраться в количестве двадцати тысяч и стать лагерем под Парижем. Подобный лагерь федератов, который жирондисты думали сделать своей опорой, в действительности мог стать авангардным войском революции. Ассамблея приняла соответствующий декрет. Но король отказался его санкционировать, как и ранее принятый закон против неприсяжных священников. Министр внутренних дел Ролан направил Людовику XVI укоряющее письмо. Хотя письмо было составлено в весьма почтительных выражениях, монарх счел себя оскорбленным.