ШКЛОВСКИЙ — СЛОНИМСКОМУ (приписка на машинописной копии предыдущего письма).
Дорогой Миша, замалчивать не надо. Говорить длинно не надо. Надо объяснить исторически корректно и толково. Надо сказать коротко о разнообразии тогдашних литературных установок. Надо ввести историческую перспективу. Спасибо за мнение о моей заметке. Я с тобой согласен (сейчас). Когда я ее в первый раз прочел, она мне не понравилась. Я ее тебе послал на разрез.
29 мая. ТИХОНОВ — СЛОНИМСКОМУ.
<…> На сегодняшний день книга как будто совсем готова. Необходимо учесть замечания всех членов Комиссии на Послесловие. Я прочитал Послесловие и посылаю тебе на просмотр экземпляр с моими пометками. Учти при редактировании. Пьесу «Город Правды», по моему, входящую в Литнаследство и имеющую отзыв М. Горького, видимо, надо поместить в сборник. Твое предложение о помещении от имени Комиссии твоего написанного Предисловия принимаю, оно будет на своем месте, открывая книгу.
8 августа. ТИХОНОВ — СЛОНИМСКОМУ.
<…> Сегодня иду к Федину. Костя долго отсутствовал — был в Барвихе, лечился. Как сейчас себя чувствует — не знаю. <…> От Подольского я тоже последнее время ничего не слышал о книге Лунца. Но мне кажется, с ней ничего особенного произойти не может. Это явление далекого прошлого — и сегодня не ощущается особо остро… И так много событий, более приближенным к нашим дням.
В ночь на 21 августа 1968 года советские войска вступили на территорию Чехословакии, положив конец «пражской весне» и всем надеждам на возможность реализации «социализма с человеческим лицом». С этого момента резко ужесточается идеологическая политика Старой площади. В переписке Серапионов наступает долгая пауза.
9 октября. ТИХОНОВ — ПОДОЛЬСКОМУ.
<…> Вы послали мне рассказ Льва Лунца «Путешествие на больничной койке» <…> Конечно, его можно печатать в нашем сборнике. Рассказ грустный, но если представить, в какой обстановке он писался, то хуже и быть не может. Хорошо, что Михаил Леонидович следит за продвижением книги.
21 декабря. ШКЛОВСКИЙ — ПОДОЛЬСКОМУ.
<…> Мы ни в какой форме не можем вести переговоры с Керном о каком бы то ни было обмене материалами. Из Советского Союза ни Николай Семенович, ни Михаил Леонидович не посылаем никакого материала, который не прошел через цензуру. Адресаты ненадежны и коварны. В институт Горького и ЦГАЛИ материалы можно передавать, но мы не должны быть участниками переговоров о передаче этих материалов Керну. «Путешествие на больничной койке» вводить в книгу не надо.
Общее правило.
Вы, Соломон Семенович, или я, мы не имеем права от себя пересылать какие-нибудь материалы без разрешения комиссии, закрепленного протоколом. Никакого самовольства здесь быть не может. Материал сложный, хотя и очень хороший.
Помните, что существует комиссия и все действия должны быть с ней согласованы. Ответьте на мое письмо.
1969 год
ИЗ ЗАПИСОК ПОДОЛЬСКОГО.
Весь 1969 год прошел в попытках включить книгу Лунца в план издательства на 1970 год. О том, как вести эту борьбу, между членами комиссии проявились разные точки зрения. Они постепенно привели к разногласиям между мной и Слонимским. Возникший спор стал предметом обсуждения внутри комиссии. За весь год не удалось организовать встречи членов комиссии, чтобы на заседании обсудить трудные вопросы отношений наших с издательством. Поэтому переписка и разговоры — личные и по телефону — были средствами обсуждения этих вопросов.
30 января. ШКЛОВСКИЙ — СЛОНИМСКОМУ.
<…> Читаю письма Лунца. Какая прелесть! Какая на свете (на нашем свете) была светлая дружба. <…> Написал письмо Тихонов С. Подольскому, что надо хлопотать помещение в план книги Лунца.
Для этого нужны пустяки:
1) Ты пишешь Коле
2) Коля передает письмо Косте
3) Костя пишет на письме резолюцию на имя Николая Васильевича свет Люсючевского[1396]. Пишет в углу. Люсючевский включает книгу в план резерва.
Письмо можно написать так. Товарищи (очевидно, я и остальные члены Комиссии) обеспокоены тем, что книга не попала в план 1970 года. Книга составлена, я из нее выкинул (или не выкинул) такую-то статью. Книга получилась памятник дружбы. В ней видно, как относился М. Горький к писателям первого советского поколения. Я (Миша Слонимский) из Ленинграда сделать ничего не могу. Книге нужно место в плане. Потом будет поздно. Напомни (пишешь Коле) Косте, чтобы он напомнил Н. В. Люсечевскому[1397] об обещании.
Вот какие сложные семейные дела.
Все правильно, но чуть-чуть бюрократично.
Но необходимо.
Здесь впервые в переписке возникает недоброй памяти имя Н. В. Лесючевского (1908–1978) — многолетнего и всесильного директора издательства «Советский писатель», профессионального стукача, служившего в 1930-е годы консультантом НКВД в Ленинграде. Его доносы на Заболоцкого и Б. Корнилова привели к аресту поэтов. В своей издательской деятельности[1398] Лесючевский последовательно выполнял явные и тайные пожелания своих могущественных хозяев, зарубив на корню массу замечательных книг. В этом ему самоотверженно помогала главный редактор издательства В. М. Карпова, чье имя также встретится в переписке Серапионов. То, что Шкловский переврал фамилию Лесючевского, скорей всего, отражало его отношение к мерзавцу, от которого он зависел. Бороться с Лесючевским было почти безнадежным делом (кажется, это удавалось одному лишь Илье Эренбургу, заставившему Старую площадь потребовать от Лесючевского выпустить его «Французские тетради» без купюр, на которых директор издательства настаивал. Но то был Эренбург…).
13 февраля. ШКЛОВСКИЙ — СЛОНИМСКОМУ.
<…> У тебя непрерывный пожар.
Я подписал твою бумажку и переотправил ее заказным письмом к Константину Александровичу Федину. Конечно, он «ты». Но «ты» персональное. Письмо мое написано на «ты» с персональным выхухолевым уважением. Мне его жалко. Он хороший (потенциально) писатель <…> У меня собирался инсульт, но меня откололи от него. Так отгораживают слонов в зоопарке <…> Все хорошо. Рельсы еще не сходятся в перспективе.
Будем делать, что надо, и пусть будет, что будет. <…>
У тебя все хорошо. Сиди в Комарове, читай Зощенко, пиши.
25 марта. ШКЛОВСКИЙ — СЛОНИМСКОМУ.
<…> Наконец получил письмо от Федина. Он пишет (передай Подольскому):
«Слонимскому отвечу. С Ник. Тихоновым поговорю, повидаюсь. Вообще Лунца хотел бы увидеть, как хочешь его ты. Подольский прислал мне перевод англичанина Гари Керна — книгу о Лунце. При множестве ошибок много интересного. Я все не соберусь поблагодарить Подольского: вечный должник».
Дело в производстве, но под сукном. Вероятно, ты уже получил его письмо.
Болел. Ел супростин с хлебом…
Твой Шкловский 76 лет.
Не робейте. Мы пишем хорошие последние строфы.
27 марта. ФЕДИН — СЛОНИМСКОМУ.
<…> О книге Лунца буду говорить в «Сов. писателе». Ты знаешь ведь, тормоза тут будут на всяком шагу. Но думается, терять надежду на успех нельзя.
Письмо Комиссии за двумя подписями — твоей и Виктора Шкловского — получил; попрошу подписать Тихонова и (со своей просьбой) вручу Лесючевскому. Виктору обещал так же — как тебе — сделать, что в силах.
КАВЕРИН. «Эпилог».
Федин, в растраченной душе которого еще брезжила память о покойном друге, лично просил Лесючевского издать сборник, хотя, как председатель правления Союза писателей, на административной лестнице стоял бесконечно выше его. Об этом рассказывал мне сам Лесючевский в минутном припадке искательной откровенности, которые иногда случались у этого человека. <…> Когда я принимал участие в ревизионной комиссии Союза писателей, проверявшей деятельность «Советского писателя», мне удалось разгадать несложную комбинацию, с помощью которой Лесючевский и Карпова возвращали «неугодным» авторам их книги. Карпова заказывала рецензию, заранее подсказывая ее содержание, а если попадался напористый литератор или книга не могла вызвать никаких возражений, заказывалась вторая рецензия, потом третья, четвертая и так далее <…> Такой же тернистый путь предстоял сборнику Лунца, с той разницей, что в этом случае издательство вынуждено было действовать осторожно — тянуть, врать, отделываться неопределенными ответами и т. д. Упорным попыткам утопить книгу Лунца надо было противопоставить еще более упорные попытки спасти ее[1399].