— Моя жизнь кончена.

Она приняла мои слова очень серьезно. До этого она изо всех сил старалась успокоить нас, теперь же сердито повернулась ко мне:

— Как можешь ты так говорить? Тебе только девятнадцать, как ты можешь говорить, что твоя жизнь кончена? Это ужасно для всех, но люди могут пережить такие вещи. Ты молода, и времена могут измениться.

Я не буду больше задерживаться на этом тяжелом периоде. Жизнь не остановилась, и мы должны были жить дальше. В архиве все были очень добры ко мне, но хоть я и была благодарна за это, я не могла справиться с обрушившимся на меня горем. Мои религиозные чувства в то время не были сильны. Мы почти не ходили тогда в церковь, и я не могла смотреть на события как верующий человек. Найти в себе силы пережить всё это без религии было совершенно невозможно. Мы продолжали жить механически.

Похолодало, и мы попросили наших петербургских родственников прислать наши зимние вещи, оставленные в доме дяди. Пришел ответ, что всё украдено; шубы, зимние платья, одежда — всё пропало. Всё, что у нас теперь было, это то, в чем мы приехали на время в Москву в июне. Следующая зима 1919 года была ужасна. Не было топлива, почти не было пищи, наших совместных жалований едва хватало на две недели. Мы начали менять вещи. Мои тети стали продавать мебель, ковры, ткани — всё, что они могли найти в своих сундуках. Тете Нине пришлось расстаться с пианино, которое она так любила, за два мешка картошки и немного муки. Две комнаты были у нас отобраны — столовая и гостиная. В одну из них въехал красноармеец. Его хорошо снабжали разными вкусностями, и у него было много топлива. Я часто приходила погреться в прихожую, где жарко топилась печь, обогревающая его комнату. Он выходил из нее и разговаривал со мной. Если он в это время стряпал на керосинке, стоявшей у него в комнате, то мой рот наполнялся слюной от запаха жарящейся яичницы с салом, однако он ни разу не угостил меня ничем.

Однажды, когда он застал меня на кухне, пытавшуюся что-то приготовить из того жалкого, что удалось раздобыть, он сказал мне:

— Ваши глаза не дают мне покоя. Я все время думаю о вас. Приходите ко мне сегодня ночью, когда все ваши заснут, я устрою для вас замечательный праздник. У вас будет все, что вы захотите.

Я ничего не ответила, потому что к тому времени я уже всё понимала.

Вскоре вышел новый декрет — каждый красный солдат может выбрать себе по вкусу подругу и делать с ней всё, что захочет. Я молча старалась избегать его, но это было трудно, — у нас была общая кухня и ванная комната.

День следовал за днем, но трудности оставались прежними: голод, холод и нетопленые комнаты. Вода замерзала. При встречах с друзьями единственной темой разговоров было, как раздобыть еду и топливо. Возникал вопрос, что хуже — голод или холод, и никто не знал ответа. Я думала, что преодолеть холод было легче, — можно было тепло одеться и закутаться в одеяла, но что делать с голодом, если нечего есть?

Теперь у нас не было слуг, и каждый делал свою часть домашней работы. Никто из нашей семьи не умел стряпать, так что это было моей обязанностью. Однажды в московском зоопарке умер верблюд, и его мясо было распределено между голодными жителями города. Тетя Нина получила небольшую долю, и я изготовила из этого мяса обед. Мясо лошадей было деликатесом, и иногда мы могли его раздобыть. Однажды вечером я проходила по переулку недалеко от нашего дома и увидела лежавшую там мертвую лошадь. Никто не побеспокоился убрать ее, но когда я проходила там чуть позже, половины лошади уже не было. Люди приходили, отрезали куски и уносили домой. Это было жалкое зрелище, но ничто уже не могло меня потрясти.

Ика покинула нас, найдя работу с жильем. Это было легче для нее, напряжение нашей жизни стало для нее слишком трудно. Она навещала нас довольно часто и приносила мне продукты. После окончания сельских работ, она искала что-нибудь еще и нашла работу в детском учреждении. Туда приводили детей младше пяти лет для присмотра, пока матери были на работе. Ей нравилась эта работа, и я приходила к ней посмотреть, как она там работает. Однажды нас навестила молодая женщина из Ворганова и принесла нам утку. Какой праздник был у нас в этот вечер! К весне стало легче добывать продукты, и мы нашли женщину, которая жила с нами и освободила меня от стряпни. В Москве и повсюду из-за плохих санитарных условий разразилась эпидемия тифа. Люди подцепляли его везде, особенно в поездах, где условия были неописуемы. Наша новая кухарка тоже подхватила эту смертельную болезнь, и ее отправили в больницу, а мне снова пришлось приняться за стряпню. Солдат, пытавшийся за мной ухаживать, привел красивую молодую женщину, которая мне понравилась. Она была полненькой с милым улыбающимся лицом. Но это продолжалось недолго. За какой-то проступок его посадили в тюрьму, а его подруга тоже оставила нас. Комната стояла пустой и запертой. Однажды, когда я готовила блюдо из конины, раздался стук в дверь и вошел наш бедный солдат. Он был истощен, в половину тоньше, чем раньше, бледный и совершенно изменившийся. Он рассказал мне, что был очень болен тифом и сейчас выпущен из тюрьмы. Мне стало жалко его, и я предложила ему порцию того, что готовила. Я видела, как он голоден.

Однажды утром к одной из моих теток пришла поговорить женщина. Она была очень вежлива и задавала много вопросов о наших родственниках за границей. У нас были родственники в Румынии. Оказалось, что была прислана посылка с указанием пашей фамилии. В тот же вечер нас посетили из ГПУ, и обеих теток отвезли в тюрьму.

Теперь мы жили втроем: бабушка Татищева, мама и я. Известия о бабушке Нарышкиной были не слишком хороши. Горничная Анна покинула бабушку, она жила в монастыре, но ей там было плохо. Мама решила поехать повидать ее, и эта мысль мне понравилась. Матери следовало переменить обстановку после всего, что она пережила. Может быть, это дало бы ей новые силы нести свой тяжелый крест.

Итак, я осталась одна с моей другой бабушкой. Она была очень милой, и с ней было легко, но она была одержима идеей, что я должна сделать хорошую партию. Она следила за мной, как ястреб, и это естественно мне досаждало. Не было ни одного моего приятеля, которого бы она не раскритиковала, во всех она находила недостатки. Если у меня никого не было, ее мучили подозрения, и она допрашивала меня. В архиве, где я работала, я познакомилась с несколькими молодыми людьми и юношами, иногда кто-нибудь из них провожал меня домой. Этого было достаточно, чтобы возбудить подозрения бабушки. Мне не разрешалось приглашать их домой.

Однажды наш водопровод испортился, и мне приходилось носить воду. У живших поблизости были те же трудности. Набирая воду, я познакомилась с молоденькой девушкой. Мы разговорились. Оказалось, что она живет в том же дворе и заметила меня еще раньше. Вскоре мы подружились. Она была немножко моложе меня, у нас было много общего, и было приятно поболтать с ровесницей. Она тоже была довольно одинока, жила с пожилой матерью и женатым братом, с женой которого не ладила, ее две старшие сестры тоже были замужем. Она искала работу. Я поговорила о ней с моим боссом, и она получила работу в нашем учреждении. Это сблизило нас еще больше. Утром она заходила за мной, и весь день мы были вместе. Бабушка отнюдь не одобряла мою новую дружбу. Она открыто критиковала девушку, а когда мы оставались одни, объясняла мне, что она слишком проста. Я спорила и защищала мою подругу, бабушке же хотелось, чтобы я дружила с Ксенией и теми, кто ей больше нравился. Я объясняла, что все они живут довольно далеко, а Вера тут рядом.

С началом солнечной весенней погоды я стала чувствовать себя лучше, как будто молодая травка, листочки и первые цветы помогли мне ожить. Ика, видя, что румянец возвращается на мои щеки, подарила мне свою маленькую шляпку. Я надела ее и посмотрела в зеркало. Шляпка мне шла, и мне впервые поправилось мое лицо. Поскольку все пальто и вся одежда, которую мы оставили в Петрограде, были украдены, а купить мы ничего не могли — магазины были пустые, да и денег все равно не было, то приходилось носить то, что нам могли дать тетки. Юбка для меня была сделана из бабушкиного пальто, нашими зимними пальто стали те, что тетки носили в Ворганове. Некоторые из вещей, что я носила, были велики, длинны, и все они были не модные.