После этих слов огорченный Гурген Апупелч сел на коня и с несколькими всадниками отправился в путь. Он доехал до Карина, куда уже дошла слава о нем.

Император Михаил приглашал его к себе в Константинополь, но родная земля и сердце, которое, он верил, принадлежало ему, — мешали принять это приглашение, и он оттягивал его.

В таком настроении он тяжело заболел в Карине, и после выздоровления врачи направили его в окрестности города для перемены климата. По предложению каринского военачальника, Гурген поселился на небольшой даче у самой греческой границы. Дом стоял на холме, и Гурген любил отдыхать в тени вековых дубов на берегу небольшой речки.

Его могучая природа взяла свое, и он стал уже поправляться, когда однажды утром отряд воинов арабов, окружив его на прогулке, связал и повез к Ашоту Багратуни. Это изменническое нападение было подготовлено с помощью греков.

Ашот и сам в это время был в тяжелом положении — против него строились козни. Отец его, спарапет Смбат, находился в руках варваров в Багдаде, и он, испугавшись верховного эмира, не сумел освободит Гургена. Он счел за лучшее послать его к владетелю Тпхиса, считавшемуся среди окрестных эмиров самым человеколюбивым. Тпхисский эмир попытался угрозами и увещеваниями заставить Гургена принять магометанство, но, ничего не добившись, снова велел связать его, надеть на шею цепь и отправить в персидский Атрпатакан. Там приспешники сатаны пустили в ход все, чтобы только заставить этого богатыря отречься от христовой веры, но Гурген, не боявшийся смерти на бранном поле, и здесь остался непоколебим.

Положение Гургена становилось все невыносимее. Христовы враги мучили его жаждой и голодом. Он брошен в подземелье крепости Гмбет на берегу озера Урмии.

Однажды в подземной темнице Гургену, потерявшему всякую надежду на освобождение, привиделся человек в светлых одеждах, который сказал; «Будь осторожен, борись храбро, будь христовым воином, не заблуждайся, как те пленные, принявшие веру Исмаила…» Гурген присмотрелся к нему и узнал Овнана. Он простер к нему руки с возгласом: «Овнан! Овнан!..» Но видение исчезло. Узник ощутил в себе новые силы и вновь уповал на бога.

Но разве Гургену нужна была жизнь? Даже в та времена, когда он был владетелем Васпуракана, он ни минуты не думал о себе, не мстил никому и сочетал добродетель с храбростью.

Он устал от мирского зла, видя вокруг только ложь, обман и предательство. С израненным сердцем, думая только об Эхинэ, он просил бога взять его жизнь, ибо тяжко было ему. Сейчас в грустном одиночестве и безделье он острее ощущал свою сердечную рану, чем среди лязга оружия на поле боя.

С исхудавшим от голода и болезни лицом, забытый людьми, Гурген бодрствовал, когда однажды вошел к нему тюремщик и сказал:

— Пойдем, госпожа хочет тебя видеть.

— Какая госпожа?

— У нее приказ от великого эмира. Пойдем со мной.

Изнемогая от тяжести цепей, Гурген последовал за ним. Они вошли в комнату, где на диване сидела женщина в широком плаще, лицо ее было закрыто покрывалом. По обе стороны от нее почтительно стояли два черных евнуха. Вид этой женщины и евнухов не предвещал ничего хорошего, и Гурген почувствовал опасность, хотя всегда отличался бесстрашием и не боялся смерти. Он окинул безразличным взглядом комнату и стал смотреть в окно, откуда виднелось озеро, залитое солнцем, и небо, которого он был лишен.

Когда тюремщик вышел, женщина под покрывалом заговорила:

— Не узнаешь меня, неверная собака? — произнесла она хриплым и злым голосом. Она раскрыла лицо, и Гурген узнал арабку из Апауника.

— Не было нужды показывать мне красоту твоего желтого лица, — спокойно сказал Гурген. — Твои грубые слова, твой отвратительный голос сказали мне, что предо мной самая наглая женщина, которую когда-либо я в жизни встречал. Закрой свое лицо, чтобы не изменить своей вере и чтобы я не видел ничего безобразнее моей тюрьмы.

Женщина затряслась от ярости, поднялась с места и, заскрежетав зубами, гневно воскликнула:

— Нечестивец! Даже в цепях ты осмеливаешься говорить мне дерзости? Знай, что я госпожа твоего тела и ты не уйдешь от меня. Сколько лет, как я живу жаждой мести, и наконец аллах предал тебя в мои руки. Мне нет нужды закрывать от тебя лицо, потому что ту уже труп. Не думай, что ты умрешь обыкновенной смертью. Я клещами истерзаю твое тело, сожгу на медленном огне. Нечестивый разбойник, ты ворвался в мой дом, похитил моих служанок, увел моего коня, отнял у меня Али. Не жди от меня жалости. Вот приказ верховного эмира, который внял моим просьбам и подарил мне тебя. Единственное, что спасет тебя, неверная собака, это, если ты отречешься от своей ложной веры и, закованный в цепи, как раб, будешь мне служить…

— Какое счастье стать рабом такой фурии, мне, презревшему преходящее величие и славу из-за своей веры!.. Что ж, если господь решил, что мое тело должно погибнуть от твоих отвратительных рук, да будет благословенна его воля!

— Продолжай лаять, неверная собака! Я исколю твой язык раскаленной иглой. Ты узнаешь, что я за женщина!

— Напрасный труд. Я тебя знаю хорошо и рад, что спас тогда бедных девочек от твоих зверских рук.

— Что ты сделал с моим Али? Признайся, наглец!

— Я с той ночи не видел твоего Али.

— Не признаешься? Хорошо. Заговоришь под пыткой. Но я зря снизошла до разговора с таким презренным рабом, как ты. Завтра мы уедем в мой замок. Там ты изменишь и свой наглый вид, и свою веру. Я многих рабов превращала в мягкий воск, ты станешь таким же..

— Ты мне опротивела, довольно, — сказал пренебрежительно Гурген и повысил голос. — Тюремщик, веди меня в тюрьму!

Когда тюремщик вошел в комнату, Гурген молча повернулся к двери. Женщина обратилась к тюремщику.

— Если хочешь спасти свою голову, следи за узником построже. Завтра утром сдашь, его мне.

— Чей это приказ, госпожа?

— Если тебе не знаком приказ верховного эмира, то твой господин и начальник города знают его хорошо, — сказала женщина, развернув перед ним свиток.

— Я всегда подчинялся приказу своих князей, госпожа, — сказал тюремщик, растерявшись от гневного вида женщины, и пошел за Гургеном, который, громко распевая псалмы, шел спокойно впереди.

А эта арабка, которая после известного нам вечера бежала из области Апауник и жила в замке близ города Хой, вышла из комнаты приказать слугам готовиться к отъезду из крепости вместе с Гургеном, которому она мысленно готовила дьявольские пытки.

Глава двадцать пятая

Благородная женщина

В тот же день, еще до рассвета, у развалин одного села, на западном берегу Урмии, двое мужчин в простой одежде смотрели на озеро. Один из них, старик лет шестидесяти, казался еще бодрым и сильным, но чувствовалось, что он чем-то сильно озабочен. Другой, мужчина лет за сорок, более простого вида, почтительно стоял перед стариком, не сводившим глаз с противоположного берега. Наконец старик обернулся к нему и негромко спросил:

— Вахрич, ты уверен, что к вечеру лодочники уже будут здесь?

— Да, господин мой.

— Все они верные васпураканцы?

— Да, господин мой.

— Лодка хорошая, быстрая, как я приказал?

— На озере лучшей не сыскать.

— Сколько времени понадобится, чтобы перебраться на тот берег?

— Три часа, а под парусом еще меньше.

Через минуту старик снова спросил:

— Где наши воины?

— Часть за холмом, ждет нас в кустах, другие разместились в этих развалинах. Еще несколько человек в рыбачьей одежде ловят рыбу в лодке.

— Где мой конь?

— Твоего конюха и коня вместе с остальными тремя лошадьми я устроил в соседнем армянском селе.

— Где лестницы, веревки, кирки, шесты, где кузнец?

— За этой скалой, в пещере, господин мой.

Старик, это был Хосров Акейский, замолчал и медленно стал прохаживаться вдоль берега, когда вдруг раздался лошадиный топот и показались пять арабских всадников, стремглав летевших к ним. Хосров вгляделся в них, его встревоженный взгляд успокоился, он узнал всадников, и морщины на его лбу разгладились. Двое из приезжих были пожилые, двое молодые и один юноша.