В Вашингтоне о пропаже самолета были извещены все министерства, имевшие к этому отношение. Было воскресенье, поэтому потребовалось довольно много времени, чтобы найти часть руководителей. Первыми об исчезновении узнали Даллес, Гейтс и Хью Л. Драйден, заместитель директора НАСА.

Они решили ничего не предпринимать, но тем не менее приготовили подходящую историю. В то время президент Эйзенхауэр был на своей ферме в Геттисберге. Госсекретарь Гертер был в Стамбуле на встрече руководителей стран — участниц НАТО. У него были свои проблемы, так как студенческие волнения в городе достигли такой степени, что 3 мая там было введено военное положение.

В 5.30 утра 2 мая Барбару Пауэрс разбудили друзья, которые сказали: «У нас плохие новости. Пропал Гэри. Мы отправили поисковые самолеты, но ничего не нашли». Барбара упала в обморок, и ей потребовалась помощь врача. Ей посоветовали вернуться в Соединенные Штаты. Когда начался скандал, она была у себя дома в Джорджии.

События следующей недели были похожи на шахматную партию, разыгранную главами двух сильнейших государств мира. В этом классическом примере кригшпиля Хрущев начал с итальянской атаки, расположив фигуры так, чтобы контролировать ключевые клетки доски. Эйзенхауэр начал игру с защиты, поскольку у русских были самолет и летчик, а США об этом не знали. Оказавшись в более выгодной позиции, Хрущев начал расставлять ловушку. 5 мая он сделал заявление, в котором сказал, что советские войска сбили американский самолет, не указывая при этом место, где он был сбит, и не говоря о судьбе пилота. Эти недомолвки были приправлены обилием обвинений против «воинствующих империалистов».

Президент сделал ход слишком быстро и попал в ловушку. Обнародование заведомо ложной истории было похоже на попытку закрыться в замке, защищая свою жизнь.

Когда инцидент с У-2 стал международным скандалом, в игру вступил Государственный департамент. Пресс-секретарь Госдепартамента Линкольн Уайт повторил версию НАСА от 3 мая, в которой говорилось о пропаже исследовательского самолета, базировавшегося в Адане. Упоминалось также, что пилот сообщал о проблемах с подачей кислорода и о том, что самолет «мог случайно нарушить воздушное пространство СССР». В это время НАСА обнародовала данные о программе по изучению погоды, о количестве У-2, занятых в ней, и о маршрутах, пролегавших над Турцией. Эта искренность должна была смягчить подозрения и снять секретность с У-2.

5 мая, в четверг, от американского посла в Москве поступило сообщение, которое давало Госдепартаменту повод для изменения политики. Томпсон сообщал, что пилот сбитого У-2 арестован, но сам летчик не пострадал. Однако, даже получив это сообщение, Соединенные Штаты продолжали придерживаться своей версии.

7 мая Хрущев сделал ход, которым намеревался поставить американцам мат. На заседании Верховного Совета СССР он сказал: «Товарищи! Я должен открыть вам секрет. Во время своего доклада я намеренно опустил тот факт, что в наших руках находится пилот и обломки самолета. Это было сделано намеренно, так как, если бы мы рассказали все сразу, американцы бы выдумали другую историю». Затем Хрущев рассказал об У-2 все, что стало известно от Пауэрса.

Однако в самый разгар скандала Хрущев сделал удивительную вещь — вместо того, чтобы завершить игру, он продолжил ее, предоставив президенту Эйзенхауэру возможность оградить себя от скандала. Думал ли Хрущев в тот момент о предстоящей встрече на высшем уровне? Или он пытался дискредитировать Эйзенхауэра тем, что военные действовали без его разрешения? Какими бы ни были причины, побудившие Хрущева сделать это заявление, он признал возможность того, что президент мог и не знать о полетах самолета-разведчика:

«Я готов поверить в то, что президент мог и не знать о запуске самолета, который не вернулся. Но это должно волновать нас еще больше».

Это великодушие давало Эйзенхауэру возможность окончить игру гамбитом. В шахматах этот термин обозначает положение, когда игрок, находящийся в невыгодных условиях, жертвует одной из фигур, обычно пешкой или конем, для получения более выгодной позиции. Хрущев предоставил Эйзенхауэру возможность заявить, что он не знал о проведении полетов, что позволило бы президенту участвовать во встрече на высшем уровне без груза обломков У-2. Но цена такого заявления была слишком высока, на что, возможно, и была рассчитана щедрость Хрущева.

Ценой могла быть отставка Даллеса, именно он должен был стать фигурой, которой нужно было пожертвовать в гамбите для продолжения игры. Ведь если бы оказалось, что президент не знал о полетах и Даллес действовал по своей инициативе, то ему пришлось бы уйти.

Даллес был согласен на этот шаг, но Эйзенхауэр не хотел терять его. Решение, принятое президентом, было очень смелым, потому что он стал первым в мировой истории главой государства, взявшим на себя всю ответственность за шпионаж.

Этим шагом он вызвал на себя огонь яростных атак со стороны Хрущева и вопросов конгрессменов, не понимавших, зачем президент взял всю ответственность на себя.

Заявлений об ответственности президента было сделано два, чтобы избежать дальнейшего непонимания. Гертер говорил 9 мая: «Согласно закону о национальной безопасности от 1947 года, президент после вступления в должность отдал распоряжение начать сбор любой информации, полезной для защиты США и свободного мира от внезапного нападения. Согласно этим распоряжениям, были разработаны программы, включавшие в себя широкое применение воздушной разведки невооруженными гражданскими самолетами. Разведка обычно носила периферийный характер, и лишь иногда осуществлялось проникновение в воздушное пространство другого государства».

Через два дня сам президент сказал в своем выступлении: «Как уже было сказано Государственным секретарем Гертером, с момента принятия мной полномочий президента я издал ряд распоряжений, направленных на сбор всей возможной информации, необходимой для защиты США и свободного мира от внезапного нападения».

Таким образом, президент фактически признал, что шпионаж стал национальной, хотя и «неприятной», политикой. Парадоксально, что Соединенные Штаты, которые последними признали необходимость шпионажа, благодаря искренности Эйзенхауэра стали первой страной, узаконившей то, что раньше считалось неофициальной стороной внешней политики.

11 мая, в день, когда состоялась пресс-конференция президента, в парке имени Горького, где были выставлены обломки У-2, выступил Хрущев. Он был в ярости от признания президента: «Этот план был одобрен президентом. Это просто неслыханно! После этого они ждут, что я скажу, что они хорошие люди! Сказать такое, значит, проявить неуважение к себе. Я бы сказал, что своими словами господин Гертер сорвал с империалистической политики США все то, чем она прикрывалась. В своей речи он обнажил клыки империализма».

В конгрессе царило замешательство. Гертеру пришлось отвечать на вопросы сенатора Фулбрайта, председателя Комиссии по международным отношениям:

«Вопрос. Является ли публичное признание в ответственности за шпионаж общепринятой практикой в странах мира?

Ответ. Нет, я полагаю, что в течение долгого времени общепринятой практикой было отрицание любой ответственности.

Вопрос. Знакомы ли Вам прецеденты того, что глава государства берет на себя личную ответственность за разведывательную деятельность?

Ответ. Нет, мне не знакомы подобные прецеденты. Вполне возможно, что они были. С другой стороны, я хотел бы отметить, господин председатель, что этот инцидент носит необычный характер».

Общественность также была озадачена тем, что президент взял вину за шпионаж на себя. Возможно, лучшим примером, говорящим о реакции людей на это признание, был следующий:

«Однажды шестнадцатилетняя школьница пришла домой после уроков и сказала: „Мы сегодня обсуждали инцидент с У-2, но никто не смог объяснить, почему президент взял вину на себя“.

Ее отец, простой человек, ответил: „Представь себе вот что. Ты живешь в хорошем районе, а в нескольких кварталах от тебя живет человек, с которым ты не ладишь. У вас ни на что нет общего взгляда. Все, что он делает, он делает неправильно. Иногда он тебя так злит, что ты мочишься на его лужайку. Однажды он застает тебя как раз за этим делом. Ты можешь одеться и притвориться, что просто проходила мимо, или просто убежать. Но вместо этого ты говоришь: „Я мочусь на твою лужайку и буду делать это тогда, когда захочу““.