– Уж как хочешь, а я намерен выслушать все до конца. Подумай, дурень ты этакий, неужели ты считаешь меня настолько слабодушным, что меня испугает твой сон, даже самый кошмарный?

– Ну, что тут сказать, сударь, – воскликнул сержант, – ведь сны иногда сбываются. Один мой сон, хорошо помню – как раз насчет вашей чести – и вправду исполнился; это было, когда вы еще только ухаживали за моей молодой госпожой; так вот, мне приснилось, будто вы на ней женились; а ведь это было еще в то время, когда ни я сам, ни кто-нибудь другой в округе и не думал, что вы сумеете ее заполучить. Но что касается вчерашнего сна, то уж тут Господь не допустит, чтобы он когда-нибудь сбылся.

– Так что же тебе все-таки приснилось? – упорствовал Бут. – Я непременно хочу знать.

– Конечно, – сударь, что и говорить, – замялся сержант, – я не смею вам отказать; надеюсь, однако, что вы сразу же выбросите мои слова из головы. Ну, так вот, сударь, мне снилось, что вы уехали в Вест-Индию, а госпожу оставили здесь на попечении полковника Джеймса, и мне приснилось, будто полковник подошел к постели госпожи с намерением совершить над ней насилие и, обнажив шпагу, стал грозить, что тотчас же заколет ее, если она не уступит его вожделению. Как уж я сам там очутился – понятия не имею, но только мне снилось, будто я схватил его за горло и поклялся прикончить, если он тотчас же не уберется из комнаты. Тут я проснулся и вот, собственно, и весь мой сон. Я никогда в жизни не обращал на сны никакого внимания… но и то сказать, у меня еще ни разу не бывало, чтобы все представлялось мне с такой ясностью. Казалось, это и впрямь происходит на самом деле. На шее у моей жены наверняка остались следы моих пальцев. А ведь я и за сто фунтов не позволил бы себе такое обращение с ней.

– Вот уж поистине странный сон, – проговорил Бут, – и объяснить его не так просто, как твой давний сон про мою женитьбу; не зря же сказано у Шекспира: «Ведь сны основаны на том, что ранее на ум нам приходило».[261] Но ведь совершенно невероятно, чтобы тебе могло прийти такое.

– Как бы там ни было, сударь, – отвечал сержант, – но ведь в вашей власти предупредить всякую возможность того, чтобы такой сон сбылся: для этого достаточно лишь не оставлять госпожу под присмотром полковника; если вы принуждены расстаться с ней, так ведь есть и другие места, где она будет в полной безопасности, и поскольку моя жена говорила мне, что и самой госпоже опека полковника очень не по душе, уж не знаю, по какой причине, так надеюсь, вы, сударь, выполните ее желание.

– Вот теперь я припоминаю, – произнес Бут, – что миссис Аткинсон случалось ронять неодобрительные замечания по адресу полковника. Уж не обидел ли он ее чем-нибудь?

– То-то и оно, что обидел, сударь, – отозвался сержант, – он позволил себе сказать о ней такое, чего она уж никак не заслуживала и за что, не будь он настолько старше меня по чину, я бы отрезал ему уши. Да что там моя жена, – ведь он способен отзываться дурно о ком угодно, не только о ней.

– Да знаешь ли ты, Аткинсон, – воскликнул Бут очень внушительным тоном,

– что ты говорить о самом близком моем друге?

– Ну, что ж, если уже выкладывать начистоту, – возразил сержант, – то я вовсе так не считаю. Если бы полковник и в самом деле был вашим другом, я бы относился к нему гораздо лучше.

– В таком случае, изволь объясниться, я настаиваю на этом, – воскликнул Бут. – Я слишком хорошего мнения о тебе, Аткинсон, чтобы считать тебя способным говорить подобные вещи без достаточного на то основания… Я желаю знать всю правду.

– Я уж и сам не рад тому, что у меня нечаянно сорвалось с языка это слово. Поверьте, я никак этого не хотел, у меня это вышло нечаянно, а вы, сударь, сразу ухватились за мою обмолвку.

– Еще бы, Аткинсон, – настаивал Бут, – ведь ты меня чрезвычайно встревожил, и я должен теперь получить от тебя необходимые объяснения.

– В таком случае, сударь, – сказал сержант, – поклянитесь прежде своей честью, а не то пусть меня разрежут на тысячу кусков, если я скажу хоть одно слово.

– В чем же я, собственно, должен поклясться? – спросил Бут.

– А в том, что вы не затаите после того, что я скажу, обиды на полковника, – выпалил Аткинсон.

– Затаю обиду! Хорошо, даю слово чести, – воскликнул Бут.

Тем не менее, сержант заставил его еще несколько раз подтвердить свое обещание и только после этого рассказал о своем недавнем разговоре с полковником, притом лишь о той его части, которая касалась самого Бута, полностью умолчав о том, что относилось непосредственно к Амелии.

– Аткинсон, – воскликнул Бут, – я не могу на тебя сердиться: ты, я знаю, любишь меня и я многим тебе обязан, но ты поступил дурно, осудив полковника за его суждение обо мне. Ведь я заслужил от него порицание – оно продиктовано дружеским ко мне отношением.

– Но с его стороны, сударь, было не очень красиво говорить все это мне, простому сержанту, да еще в такое для вас время.

– Я не желаю больше об этом слушать, – отрезал Бут. – Можешь быть уверен, что ты единственный человек, которому я могу это простить, да и то при условии, что ты никогда больше даже не заикнешься о чем-либо подобном. Этот идиотский сон, я вижу, совсем сбил тебя с толку.

– Извольте не беспокоиться, сударь, с этим все покончено, – заверил сержант. – Я знаю свое место и знаю, кому должен повиноваться; но прошу вас, сударь, сделайте одолжение, не обмолвитесь ни единым словом о том, что я вам сейчас рассказал, моей госпоже: ведь она, я знаю, никогда бы мне этого не простила, ни за что бы не простила, – я это знаю по рассказам жены. И, кроме того, сударь, не стоит напоминать об этом миссис Аткинсон: она и так все это знает, и даже намного больше этого.

Бут не замедлил отпустить сержанта, попросив его напоследок держать язык за зубами, и тут же направился к жене, которой и пересказал сон Аткинсона.

Амелия сделалась бледна, как снег, и у нее начался такой нервный озноб, что и Буту, заметившему происходящее с ней, тотчас же передалось ее состояние.

– Дорогая моя, – произнес он, впившись в нее исступленным взглядом, – здесь, без сомнения, кроется нечто большее, нежели мне известно. Какой-то дурацкий сон не мог бы так сильно вас встревожить. Я прошу, умоляю вас, сказать мне… действительно ли полковник Джеймс когда-нибудь…

При одном упоминании имени полковника Амелия упала на колени и стала умолять мужа не пугать ее.

– Но что же я такого сказал, любовь моя, – воскликнул Бут, – что могло вас так испугать?

– Ничего особенного, дорогой мой, – отвечала Амелия, – но эта ужасная сцена, которую я увидела нынче ночью, до того меня потрясла, что даже нелепый сон, над которым в другое время я бы только посмеялась, и тот бросил меня в дрожь. Обещайте мне только, что вы не оставите меня здесь одну, и я совершенно успокоюсь.

– Вы можете быть совершенно спокойны, – заверил ее Бут, – ведь я никогда ни в чем вам не откажу. Однако же успокойте и вы меня. Я должен знать, заметили ли вы в поведении полковника Джеймса что-нибудь такое, что было вам неприятно?

– Зачем вам питать такие подозрения? – вскричала Амелия.

– Вы заставляете меня испытывать смертельные муки! – не уступал Бут. – Но, клянусь Всевышним, я все равно узнаю правду. Еще раз спрашиваю – позволил ли он себе какой-нибудь поступок или слово, которые были вам не по душе?

– Дорогой мой, – взмолилась Амелия, – как вам могло прийти в голову, что мне будет неприятен человек, который вам близкий друг? Подумайте только, сколь многим вы ему обязаны, и это сразу же легко разрешит ваши сомнения. Вы, видимо, считаете, что мое нежелание жить у него в доме, свидетельствует о моей к нему неприязни? Нет, дорогой мой, сделай он для вас даже в тысячу раз больше, чем сейчас… будь он не человеком, но ангелом, я бы все равно не рассталась с моим Билли. Ведь это так больно, дорогой мой, это такое несчастье… быть оставленной вами.

Бут пылко обнял ее, не в силах сдержать своего восторга, и, глядя на нее с невыразимой нежностью, воскликнул: