Критон сказал Платону:

   — Мы подкупим стражников и устроим Сократу побег.

Платон и Аполлодор добавили к деньгам Критона свои, что собирались внести в качестве залога, если бы Сократ был приговорён к штрафу.

В тюрьме философа навещали многие, так что уже через несколько дней он чувствовал себя так, словно был на воле. В собеседниках не было недостатка, напротив, их оказалось с избытком. По верованиям афинян, приговорённому к смерти боги открывали тайну предвидения, предсказания, пророчества. За этими откровениями и потянулись афиняне к Сократу. Многим захотелось узнать именно от него, человека доброго и мудрого, что их ждёт в будущем. Приходили к Сократу и друзья: Критон с Критобулом, Аполлодор, Симмий и Кебет, Федон, Антисфен, Аристипп, Эвклид и Платон, каждое утро наведывалась Ксантиппа, приносила еду. Порой свидания превращались в весёлые пирушки — тюремная стража совсем не препятствовала, — но чаще это были долгие беседы о главном: жизни и смерти, бессмертии души, душе и теле, о высоком назначении человека и таком устроении жизни человека и общества, где не было бы ни страданий, ни вражды, а царила бы только правда, которая лишь одна приносит блаженство.

Возвращаясь домой, Платон записывал эти разговоры, с тоской думая о том, что записывает, возможно, последние слова учителя. Сам он в этих беседах почти не участвовал. Страдания от мысли, что Сократа скоро не станет, ни на минуту не оставляли его и мешали сосредоточиться. Но он слушал речи учителя с вниманием именно потому, что помнил: они не повторятся. А ещё ему хотелось поговорить с Сократом наедине. Не о смерти и бессмертии, не о душе и теле, не об идеях и вещах, а о том, когда же осуществится высокий замысел о Человеке и Государстве. О том, что надо для этого сделать, чему посвятить свою земную жизнь.

Однажды его желание сбылось. Платон пришёл к Сократу очень рано, когда в камере ещё никого не было. Узник только что проснулся и сидел на койке, растирая руками скованные цепью ноги.

   — Прошу снять оковы, обещаю, что никуда не убегу, но никто из архонтов мне не верит. Хотя, кажется, всё более склоняются к тому, чтобы выполнить мою просьбу.

Платон не хотел говорить с Сократом о побеге из тюрьмы, хотя своими словами учитель дал к этому повод. План побега должен был обсудить с Сократом Критон, когда друзья всё подготовят.

   — Садись, — пригласил Платона Сократ, указывая место рядом с собой. — Расскажи, что там, на воле. Не вернулся ли священный корабль с Делоса? Впрочем, знаю, что не вернулся: тюремные архонты тотчас сообщили бы мне об этом — ведь я для них обуза, им хочется поскорее расправиться со мной.

   — Как случилось, учитель, что Афины решили расправиться с тобой? За что?

   — Ты ведь был на суде и всё слышал. Этот бездарный поэтишко Мелет отомстил мне за поэтов, Анит — за кожевенников, Ликон — за ораторов, потому что все они невежды в делах справедливости. Поэты несут всякую чушь, лишь бы завоевать признание публики и венок в театре Диониса. Кожевенники полагают, что они, как в изготовлении кож, разбираются во всех прочих делах, что человека, как и кожу, следует дубить, скрести, разминать, растягивать, сушить, красить. Ораторы же ради успеха своего дела в любой момент готовы к клевете. Вот за это, Платон, меня и осудили афиняне: за упрёки в невежестве.

   — Афины — школа Эллады, самое лучшее общество, где процветают все искусства, где человек оценивается не по богатству или благородству происхождения, а по личным достоинствам, где воля каждого свободного гражданина находит своё место в общих решениях... Так, кажется, говорил об Афинах твой друг Перикл. Теперь же ты говоришь: поэты, ремесленники, ораторы, софисты корыстны и невежественны, истина колет им глаза, они обижаются, слушая правду, они казнят праведников. В Афинах со времён Перикла всё так круто переменилось к худшему, учитель?

   — Хорошо, — сказал Сократ. — Поговорим об этом, если хочешь.

   — Хочу.

   — Тогда ответь мне, мой мальчик, что делают на земле люди?

   — Они живут, — ответил Платон.

   — Да, они живут. Но что они для этого делают? Они строят дома, города, крепости, корабли, храмы, они создают государства. Это верно, Платон?

   — Да.

   — А когда дома ветшают, становятся старыми, когда дряхлеют города, их храмы, стены, когда приходят в негодность корабли, разные орудия, когда жизнь в государствах из-за старых законов и обычаев становится нестерпимой, что тогда со всем этим делают люди?

   — Они разрушают, уничтожают старое и строят новое — дома, храмы, города, корабли, государства, — ответил Платон и спросил: — Я правильно ответил?

   — Правильно, — улыбнулся Сократ, зная, как волнуется Платон во время всякой беседы, как он легко уязвим. — Ты правильно сказал. Вот и получается, что у людей есть две главные профессии в жизни: строители и разрушители. Теперь: тот, кто построил старый дом, не хочет его разрушать, потому что жалко и новый дом он, как правило, построить не сумеет. А тот, кто намерен построить новый дом и знает, как это сделать, и должен быть разрушителем старого. И так, Платон, во всём, не только в строительстве и сносе домов и храмов. Во всём. Но кто же из них более прав — охранители старого или защитники нового? Назовём тех и других одним словом, чтобы было проще. Пусть первые, скажем, будут охранители, а вторые — разрушители. Согласен ли ты, Платон?

   — Я согласен, — сказал Платон, уже в который раз оглядывая потолок и стены тюремной камеры — запылённые, тёмные, покрытые паутиной, с грубо выдолбленной нишей для кувшинов с водой и горшков с пищей. Свет в камеру попадал через четыре дыры, пробитые в восточной стене. В эти отверстия можно было лишь просунуть руку — так они были малы. Из камеры вели две двери: одна — к выходу и в помещение охраны, другая — в глухую келью, где заключённый мылся и справлял нужду.

   — Отсюда можно уйти двумя путями, — видя, что Платон оглядывает его камеру, сказал Сократ. — Один путь — через дверь, другой — сквозь потолок: ведь для души, надеюсь, каменный свод не препятствие. Но вернёмся к нашей беседе. Итак, мы согласились, что все люди делятся на охранителей и разрушителей.

   — Да, учитель. Всему есть противоположность: охранители и разрушители, белое и чёрное, горячее и холодное, твёрдое и мягкое, слава и позор.

   — И везде, верно? Я хотел сказать, что точно так же обстоят дела и в Афинах. Так?

   — Да, так.

   — И вот ещё что нам важно помнить. Дом держится на фундаменте, а на чём держится полис? Скажу сразу же: общественный уклад держится, как дом на фундаменте, на двух верах. Не ответишь ли, на каких, Платон?

   — Одна вера, — очевидно, в отеческих богов, в их силу, в то, что боги существуют и они всему начало и закон.

   — А вторая вера? Ты уже сказал, нужное слово прозвучало в конце твоего ответа.

   — Я сказал про закон. Очевидно, вторая вера заключается в том, что законы полиса святы и потому нерушимы.

   — Отлично! — похвалил Платона Сократ. — Ты всё отлично сказал. Теперь постарайся соединить то, о чём мы говорили раньше, и то, что ты сказал сейчас. Если позволишь, я это сделаю.

   — Сделай, учитель.

   — Охранители, чтобы уберечь от разрушения общество, свято чтут отеческих богов и отеческие законы. А разрушители, очевидно, стремятся отвергнуть богов и законы, чтобы на их место — это в лучшем случае — поставить новых. Я сказал «в лучшем случае», потому что разрушители, как правило, только уничтожают. Они так увлечены своей деструктивной работой, что мало думают о том, что возведут потом на руинах. Теперь мы подошли к самому главному. Охранители существующего уклада говорят, что боги и законы святы, разрушители — что они не только не святы, но подлежат отрицанию и осуждению. Кто из них лучше, Платон?

   — Тебя, учитель, осудили за то, что ты якобы отрицал отеческих богов и законы, а ты в своих речах доказывал судьям, что признаешь и почитаешь их. Из этого следует, что первые, то есть охранители, лучше разрушителей. Но почему же тебе не поверили? И если кожевенник Анит — охранитель, почему же он враг тебе? И разрушитель Ликон — враг? Как это получилось? Кто же тебе друг?