Однажды, давным-давно, Буров с Гусевым сидели в яме. Яма была глубокой, полной жидкого дерьма, а вырыли ее чернокожие сыны Африки. Они были свирепы, не любили социализм и, чтобы пленники стали вкуснее, закачивали им живьем в задницу кипящее пальмовое масло. Чтобы мясо в кускусе было сочным, а суп из печени и костного мозга наварист и радовал нёбо. Так что пока Буров с Гусевым сидели в яме, вокруг них шли дебаты не политического — гастрономического свойства. Как варить, чем фаршировать. Однако они все же вылезли из дерьма, убрали под настроение с полдюжины конвоиров и, долго не раздумывая, в чем мама родила, рванули в девственные джунгли. Знакомиться со змеями, москитами и дружественным местным населением, вооруженным сарбаканами и луками с отравленными стрелами. Потом Гусев поранил ногу и Буров пер его с полсотни верст, пока не вышли к своим. Страшными, шатающимися живыми трупами. А их уже и считали мертвыми, даже помянули, как положено, спецназовскими ста граммами. Такие вещи не забываются.

— Ладно, — Гусев тяжело вздохнул, кашлянул, выпрямился в кресле. — Иди-ка ты в отпуск. Куда-нибудь к морю. С глаз долой. И молись, чтобы вместо трех звезд не оказаться с одной. Хрен тебе, а не полкана. В остальном же отмажем.

Не далее как на той неделе он подписал буровское представление на очередное звание. Ну и ладно, хрен с ним, с полковником. Еще не вечер.

— Спасибо, товарищ генерал-майор, — с чувством произнес Буров, вытянулся благодарно, прищелкнул каблуками. — Разрешите идти?

— Идите, — Гусев засопел, встал и протянул внушительную, напоминающую лопату, руку. — Ну и дурак же ты, Васька. Аника-воин фигов. Кукол <Осужденный смертник, на котором отрабатываются методы ведения рукопашного боя.>тебе не хватает? Давай двигай.

И Буров двинул, в омут канцелярской суеты. Прошения, довольствие, подорожная бесплатная. Куда? А к морю, как товарищ генерал-майор приказали. На северный берег южного, слава труду, не на южный северного…

Супруга ехать с ним на бархатный сезон отказалась категорически.

— Ты же знаешь, у меня тоже сезон, — недоуменно так изогнула бровь, вальяжно повела бедром и надула губы. — Клиент косяком прет. Куда мне от него.

“Главное, чтоб не скользил”, — мысленно пожелал ей Буров, сел на самолет и на высоте десять тысяч метров полетел себе к морю — к Черному. Отпуск начался приятно — кресло было мягким, гул моторов ровным, а облака в иллюминаторе пышными, напоминающими взбитые сливки. “Эх, хорошо, — не думая ни о чем, Буров пил холодненький нарзан, кемарил вполглаза, потягивался, зевал, посматривал воровато на молоденькую стюардессу, на стройные, загорелые лакомые икры ее. — Эх, хороша”. Настроение было самое радужное. Однако после приземления в Адлере оно мгновенно испортилось. Стоило Бурову получить багаж и выбраться из здания аэровокзала, как на глазах у него из микроавтобуса “фольксваген” выскочили люди в камуфляже и организованно, с напором ворвались в близлежащую кафешку “Анжелика”. Послышался звон битого стекла, чмокающие звуки ударов, крики. Впрочем, не все камуфляжники рванулись в кафешку, часть их осталась на улице и принялась лупить смертным боем всех, кто подвернулся под руку. Или под ногу. Хорошо еще, что Буров стоял в сторонке, у главного входа. Правда, еще неизвестно для кого.

Ласково светило солнышко, на небе не было ни облачка, тихий ветерок баюкал пальмы и акации. А побоище в “Анжелике” и окрестностях все продолжалось. Вот с криком “Черножопый, на!” впечатали кому-то в пах, вот приголубили кого-то прикладом по почкам, вот пнули в копчик немолодую уже, страшно вскрикнувшую женщину. Вот кинулись вдогон за чудом вырвавшимся парнем, с ходу подсекли, вырубили мощно, по-футбольному дали под ребра. Чтобы не ерепенился. Все было сделано четко и слаженно. Через пять минут камуфляжники уже сидели в “фольксвагене”, рявкнул форсированный мотор, взвизгнули колеса и наступила мертвая тишина. Только стоны, крик, плач, захлебывающиеся звуки рвоты. А еще через пять минут пронзительно взревела сирена — приехала “скорая”. Сомнений нет, работали профи.

“Да, весело у них тут”, — Буров сплюнул, подхватил вещички и как-то уже без настроения пошел на автобусную остановку. А там только и разговоров было что про недавний инцидент — но вполголоса и с оглядкой. Тем не менее отдельные фразы можно было уловить: “Охрана президента… Все зубы выбили… Опустили почки… Размозжили голову… Иностранцу тоже”. А уже в автобусе стали доступны детали — соседка Бурову попалась языкастая, разговорчивая, из обрусевших армян. Дело было так. Утром в злосчастную “Анжелику” зашли трое россиян в штатском и стали требовать кофе по-быстрому.

— Мужики, тут вообще-то очередь, — попытался вразумить их кто-то из местных.

— Рот закрой, падло, — отвечали россияне в штатском. — Ваши сраные очереди нас не касаются.

В общем, вели себя грубо, по-хамски, и, естественно, получили по рогам. Пустили слезу, утерли сопли и убрались восвояси. Ну а что было дальше, Буров видел сам, собственными глазами. “Уроды, ГБ-ЧК, — брезгливо подумал он, откинулся на спинку сиденья и стал рассматривать бегущие назад разлапистые пальмы. — Что с них возьмешь, педерастов гнойных…” Как уже было замечено, Буров компанию глубокого бурения не жаловал. Хоть и сменили вывеску, а все одно падлы. В ботах.

Автобус между тем замедлил ход, скрипнул тормозами и остановился. Прибыли. Вон она какая, черноморская жемчужина, Мекка отдыхающих, курортников и отпускников. Пальмы, каштаны, подстриженные акации, белые фасады бывших санаториев, колонны и решетки эпохи сталинизма. В недалеком прошлом номенклатурный рай, ныне же услада культурного отдохновения. Разгульного, по-ново. Только Буров был дикарь. Мурлыча себе под нос, он вышел из автобуса, вдохнул полной грудью, глянул по сторонам и направил стопы не к гостиничным фасадам, нет, — к ближайшему столбу, обклеенному объявлениями. С частным сектором оно-то попроще. А значит, и подешевле. Объявлений хватало, только напечатанные на машинке или на принтере Буров не читал — эти наверняка все продумали, рассчитали, десять шкур сдерут. С ухмылочкой он присматривался к рукописным призывам, правда, вначале тоже не вникая — анализировал почерк. Вот писано голимым алкоголиком, вот откровенным хамом, вот человеком раздражительным и нервным, вот крайне неуравновешенным и склонным к воровству. А шли бы они все куда подальше. Наконец на глаза попалось объявление, написанное просто и доходчиво, явно женской рукой. В почерке чувствовалась гармония, вкус, хорошее здоровье и… неудовлетворенная сексуальность. И просили не дорого. “Так, так”, — бросив заниматься графологией, Буров хмыкнул и пошел звонить нежадной Зое Павловне, которую замучил основной инстинкт.

— Да, — сказала она и без церемоний назвала адрес. — Приезжайте, я дома.

Голос у нее был низкий, хорошо поставленный, даже по телефону очень сексуальный и волнующий.

— Еду, — пообещал Буров, бросил трубку и направился в лабаз — заявляться в незнакомый дом с пустыми руками было как-то неудобно. Отлично развитое воображение уже нарисовало ему эту Зою Павловну — грудастой, длинноногой, томящейся в искусе смуглянкой. Естественно, с чувственными губами, страстно раздувающимися крыльями чуть вздернутого носа, карими глазами с поволокой и ослепительным жемчугом зубов. Ничего, милая, ничего, скоро мы покончим с твоими проблемами…

Жила Зоя Павловна на улице Роз в стандартном пятиэтажном доме, какие уже лет как сорок с гаком в народе называют хрущебами. Скамеечки у подъезда были некрашены, истертая лестница затоптана, квартирная дверь — картонной, несерьезной, пни посильнее — и заходи. “Не слышны в саду даже шорохи”, — электронно проиграл звонок, повисла пауза, и Буров услышал все тот же сексуальный голос:

— Кто там?

— Насчет комнаты, — ответил он, ухмыльнулся и приготовился узреть ту самую, с грудями и ногами. — Я вам звонил где-то полчаса назад.

— А, сейчас, — выстрелил замок, дверь открылась, и Буров лишний раз убедился, что с воображением лучше не связываться — Зоя Павловна была рыжая, сероглазая, скуластая, с занятными такими конопушками на носу. Взгляд живой. И фигура очень даже ничего.