Усевшись в водительское кресло, он подождал, пока Грэхем устроится рядом, и резко тронул машину с места.

— Мы, конечно, спешим, но уж не настолько, — предупредил его Грэхем.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Видишь ли, я предпочел бы добраться до места в целости, а не по частям. В разобранном виде я плохо функционирую.

— Каждый, кому ты садишься на хвост, тоже начинает плохо функционировать. Слушай, а ты ненароком не прикупил акций местного кладбища? — На упитанной физиономии Воля появилась выразительная ухмылка. — Правда, есть в твоем обществе и кое-что утешительное.

— Например?

— Можно быть уверенным, что умрешь на боевом посту.

Грэхем усмехнулся, но ничего не ответил. Машина прибавила скорость. Минут через двадцать, когда они брали очередной поворот, ему пришлось ухватиться за поручень И снова он промолчал. Они стремительно мчались на север и через несколько часов — неплохое время даже для Воля — прибыли в Олбани.

— Далековато я забрался от своих мест, — заметил Воль, когда они подруливали к цели путешествия. — Потому будем считать, что я здесь неофициально. Просто-напросто ты захватил с собой приятеля.

Новые корпуса Государственной психиатрической клиники, выдержанные в строгом ультрасовременном стиле, раскинулись на территории бывшего парка. Доктор Фосетт явно занимал в здешней иерархии одну из верхних ступенек.

Казалось, этот невзрачный коротышка весь состоит из головы и кривоватых ножек. Его треугольное лицо, массивное в верхней части, книзу постепенно сужалось и заканчивалось тощей козлиной бородкой. Глаза за стеклами пенсне высокомерно щурились.

Он уселся за стол размером с футбольное поле, после чего стал казаться еще меньше, и помахал копией записки Уэбба, которую передал ему Грэхем. Потом заговорил с безапелляционностыо человека, каждое желание которого воспринимается как закон, каждое слово — как непререкаемая истина.

Интереснейшее свидетельство душевного состояния моего друга Уэбба! Печально, очень печально. — Сняв с носа пенсне, он похлопывал им по бумагам, как бы акцентируя свои изречения. — Я подозревал, что он одержим навязчивыми идеями, но, должен вам признаться, даже я не понимал, до какой степени бедняга утратил равновесие.

— Что же вызвало ваши подозрения~ — спросил Грэхем.

— Я страстный шахматист, и Уэбб — тоже. Наша дружба держалась исключительно на общем интересе к игре. В остальном у нас было мало общего. Уэбб — чистый физик, и его работа не имела ни малейшего отношения к психическим расстройствам. И вдруг он стал проявлять и этой области жгучий интерес. По его просьбе я разрешил ему посетить клинику и даже понаблюдать за некоторыми пациентами.

— Вот как! — Грэхем так и подался вперед — А он как-нибудь объяснил этот свой внезапный интерес?

— Нет, да я и не спрашивал, — сухо ответил доктор Фосетт. — Его занимали в первую очередь пациенты, страдающие навязчивыми галлюцинациями в сочетании с манией преследования. Особое внимание он уделял шизофреникам.

— Это кто такие? — с невинным видом поинтересовался Волк

Доктор Фосетт поднял брови:

— Пациенты, страдающие шизофренией, кто же еще?

— Что в лоб, что по лбу, — не сдавался Воль.

— Шизоидные эгоцентрики, — пояснил доктор Фосетт с выражением безграничного терпения на лице.

Воль обреченно махнул рукой.

— Придурок — он и есть придурок, как его ни обзови, — пробормотал он.

Фосетт пронзил его ледяным взглядом:

— А вы, как видно, склонны к категорическим суждениям.

Я полицейский, — прищурясь парировал Воль, — а потому всегда секу, когда мне зубы заговаривают.

— Шизофреники, — ответил Фосетт таким тоном, каким обычно разговаривают с детьми, — это люди, страдающие особым видом душевного расстройства, которое в прошлом веке было известно как дементия прекокс. У них происходит раздвоение личности, причем доминирующая часть живет в фантастическом мире, который кажется им реальнее любой реальности. Для многих форм дементии характерны галлюцинации, которые могут варьироваться по интенсивности и детальности. Фантастический же мир шизофреника всегда одинаково ярок и неизменен. Если максимально упростить картину, то можно сказать: перед ним всегда один и тот же кошмар.

— Теперь ясно, — неуверенно промолвил Грэхеж.

Фосетт с предельной осторожностью нацепил пенсне на нос и встал.

— Я покажу вам одного из наших пациентов — он весьма заинтересовал Уэбба.

Вслед за доктором они вышли из кабинета и, минуя бесконечные переходы, добрались до восточного крыла клиники. Здесь Фосетт приблизился к ряду дверей, ведущих в палаты, остановился у одной из них и жестом пригласил своих спутников подойти поближе.

Заглянув в маленькое зарешеченное оконце, они увидели перед собой совершенно голого мужчину. Он стоял у кровати, расставив тощие ноги и выпятив неестественно раздутый живот. Потухший взор страдальца был неотрывно, с какой-то дьявольсвй сосредоточенностью прикован к собственному брюху.

Это часто бывает при шизофрении: пациент принимает определенную позу, порой непристойную, и может, не шелохнувшись, находиться в ней. так долго, что нормальный человек ни за что не выдержал бы, — скороговоркой зашептал Фосетт. — Случаются такие периоды, когда больные превращаются в живые статуи, зачастую довольно отталкивающие. Вот этот — типичный позер. Его безумный мозг одержим мыслью, что в животе у него — живая собака. Вот он и ждет, когда она пошевельнется.

— Боже правый! — вырвалось у Грэхема, явно пораженного увиденным.

— Уверяю вас, это вполне заурядная галлюцинация, — заметил Фосетт, являя собой образчик профессиональной невозмутимости. Он смотрел через решетку с видом натуралиста, разглядывающего пришпиленную на булавке бабочку. — Только иррациональная реакция Уэбба заставила меня обратить на этого пациента особое внимание.

— А как реагировал Уэбб? — Грэхем еще раз заглянул в палату и сразу же поспешно отвел глаза. У него в мозгу мелькнула та же мысль, что и у Воля: «Я бы ни за какие блага туда не вошел».

— Больной его просто заворожил. Он сказал мне: «Фосетт, бедолагу доконали невидимые студенты-медики. Это всего лишь изувеченные останки, которые супервивисекторы выбросили на свалку». — Фосетт погладил бородку. — Образно, но логики — никакой, — произнес он со снисходительной усмешкой.

По телу Грэхема пробежала внезапная дрожь. Несмотря на железные нервы, он ощутил приступ дурноты. У Воля вид был тоже бледноватый. Оба они почувствовали одинаковое облегчение, когда Фосетт повел их обратно, в свой кабинет.

— Я спросил Уэбба, что, черт побери, он имеет в виду, — все с той же безмятежностью. продолжал доктор Фосетт, — но он только натянуто усмехнулся и процитировал изречение о том, что глупо быть мудрецом, когда неведение — благо. Через неделю он в страшном волнении позвонил мне и попросил дать сведения о статистике заболевания зобом среди слабоумных.

— У вас они есть?

— Есть. — Совсем исчезнув за своим огромным столом, Фосетт порылся в ящике и вынырнул с листом бумаги. — Вот, я приготовил специально для него. Поскольку Уэбб умер, информация несколько запоздала. Он подвинул листок Грэхему.

— Но отсюда следует, что на две тысячи обитателей клиники не зарегистрировано ни одного случая зоба! — воскликнул Грэхем, пробежав глазами текст. — Из отчетов других клиник тоже видно, что таких случаев либо нет вообще, либо они крайне редки.

— Это ровным счетом ничего не значит и свидетельствует лишь о том, что слабоумные не особо подвержены болезни, которая вообще встречается редко. Вероятно, такие же данные мы получили бы и по двум тысячам водителей автобусов, торговцев краской или… полицейских.

— Как только подхвачу зоб; так сразу же вам сообщу, — мрачно пообещал Воль.

— А что вызывает зоб? — перебил его Грэхем.

— Недостаток йода, — с готовностью ответил Фосетт.

— Йода! — Грэхем и Воль обменялись многозначительными взглядами, и Грэхем спросил:

— А избыток йода как-нибудь связан со слабоумием?