Дубровин вспомнил — сосед рассказывал ему, как однажды Ольга, сидевшая вечером после работы во дворе на скамейке, позвала к себе игравшего на песке мальчишку. О чем-то долго с ним разговаривала, а потом вдруг начала осыпать его голову поцелуями. Мальчишка испугался и заплакал. А Ольга медленно поднялась, оглянулась — не заметил ли кто из соседей. Лицо у нее было жалкое и растерянное.

— К маме хочу! — захныкал Олежка, когда Ольга ушла на кухню.

— Мама болеет, — сказал Дубровин. — Вот выздоровеет, и мы к ней сходим.

— Сейчас хочу-у-у, — заныл Олежка снова.

— Завтра пойдем, ладно? — успокоил его Дубровин. — Ты картошку любишь?

— Да. Дядя Гриша тоже любит.

— Какой дядя Гриша?

— Шофером он работает. Он меня на машине катал.

— А он часто приходил к маме?

— Да, каждый день.

— А еще никто к вам не приходил?

Олежка молчал. Вдруг он замотал головой, и в глазах его отразился испуг.

— Не-е-е… Только один дядя. Он меня целовал сильно…

— Ну, ну… — заволновался Дубровин. — Долго он был?

— Не-е… Они с мамой ругались. А мама сказала: «Иди, откуда пришел».

— Ну, а потом?

— Они во двор вышли. А потом я слышал, как мама закричала.

Олежка снова заплакал.

— Не плачь, мама скоро придет, — сказал Дубровин.

— А где она?

— В больнице. Поправится скоро и приедет.

Ольга появилась в дверях с полной тарелкой картошки. От тарелки шел густой пар.

— Вот, Костя, почисти пока, а я принесу термос, — сказала она. — Ты знаешь, я прочитала в календаре: если налить теплое молоко в термос, оно становится таким вкусным, словно из русской печки.

— А там у тебя чего? — спросил Олежка, поглядывая на желтую кобуру, которую Дубровин отстегнул и положил на этажерку.

— Там пистолет.

— У меня дома тоже есть. Мне мама купила в универмаге.

— У меня настоящий, — похвалился Дубровин.

— У меня тоже, — обиделся Олежка.

— Ты не обижайся, это я так. Давай — мир?

— Давай. А я на тебя не обижаюсь. Ты скажи, в кого ты стреляешь?

— Я не стреляю.

— Чего ж он, испортился у тебя, что ли? Ты зачем его носишь в кобуре?

— У меня работа такая.

Дубровин вытащил из заднего кармана маленькую прямоугольную фотографию Глухаря, где он был сфотографирован в профиль и в фас. Поглядел на фотографию, а потом на Олежку. Похож Олежка на Глухаря. Глаза в точности, и нос, и разлет бровей. Ничего тут особенного нет — сыновья почти всегда похожи на своих отцов…

— А я знаю, — воскликнул Олежка. — Ты в бандитов из пистолета стреляешь. Мой папка тоже такой носит. Только у него наган.

— А ты откуда знаешь?

— А мне мамка говорила. Она говорила, что мой папка моряком работает. У всех моряков наганы есть. Я знаю.

— Где ж работает твой папка?

— Он на пароходе плавает. Далеко. Где лед и снег. Только когда я мамку о нем спрашиваю, она мне много не рассказывает, а плачет…

— Та-ак… — вздохнул Дубровин. — Ты картошку любишь?

— Угу.

— Давай есть. Пойдем руки помоем.

Наскоро поев, они стали укладываться спать. Дубровин первый. Потом Ольга долго укладывала Олежку. Дубровин наблюдал, как она укрывала мальчика байковым одеялом, как сидела у его кровати, подперев голову руками, до тех пор, пока он не уснул.

Проснулся капитан к вечеру. Олежка все еще спал. Он не стал будить мальчика, быстро оделся и поехал в «скорую помощь». Состояние Ольховской не улучшалось, и дежурный врач сказал Дубровину, что завтра будет обход и они будут консультироваться с профессором.

Вернувшись домой, Дубровин долго не ложился спать, и только перед рассветом сомкнул глаза, но за окном засигналила машина. Он привык к неожиданным вызовам, как и жена.

— Оленька, предупреди маму, пусть займется с Олежкой, когда пойдешь на работу, — вскочил с постели Дубровин. — Я побежал.

— А мне отгул дали — я не иду… Перекуси хоть, ведь опять на сутки…

Он чмокнул жену в щеку. Взглянул через ее плечо на кровать. Мальчишка спал. Он улыбался. «Видит веселый сон», — подумал Дубровин. Ольга быстро сбегала на кухню, вынесла бутерброд с сыром, завернула его в газету, сунула пакетик в карман мужу.

Внизу призывно сигналила машина.

— Бегу, бегу! — крикнул в окно Дубровин.

«Дождя вроде нету, — он выглянул в окно. — Плащ не надо одевать». Он вынул пистолет из кобуры, положил его в карман и заспешил к двери.

— Доброе утро, Коля! Ну, что там случилось? — спросил капитан, подходя к машине и открывая дверцу.

— Здравствуйте. Александр Ильич вызывает, — сказал шофер, и едва Дубровин уселся на сиденье, машина сразу же тронулась.

«Сейчас начнет ругать», — подумал Дубровин о Мартынове.

Но ему нравилась в Александре Ильиче именно его прямолинейность и то, что он с возрастом не научился обходить острые углы, и то, что всегда рубил в глаза правду-матку. А еще любил Дубровин Александра Ильича за то, что он не боялся оказывать людям доверие, предоставляя тем, из которых, как он считал, выйдет толк, полную инициативу в работе.

Уже во дворе Управления милиции, шагая по мокрому асфальту, Дубровин увидел: крайние два окна на втором этаже были открыты и на подоконнике сидели голуби. «Значит, Александр Ильич у себя», — подумал Дубровин. Окна были распахнуты в кабинете Мартынова в любую погоду — даже в дождь и снег.

Дубровин быстро взбежал по ступеням, постучался в дверь.

— Да-да, — донеслось из кабинета.

Капитан вошел, и ветром сильно прихлопнуло дверь. Две горлинки, сидевшие на большой люстре, вспорхнули и вылетели в открытые окна. В первый раз, когда Дубровин увидел горляшек в кабинете не только на окне, но и на люстре, он как-то смутился: ну какой же это начальник уголовного розыска города! Но потом он сам полюбил этих голубей и подсыпал им крошки на подоконник.

Против обыкновения Мартынов его ругать не стал, он только позвонил в гараж и все же выразил недовольство, что у многих оперработников нет дома телефонов.

— Это никуда не годится, — сказал он. — Сейчас мы заедем за Сашей Нестеровым, а потом в неотложку.

— Зачем? — спросил Дубровин.

— Ольховская умерла, — хмуро сказал Мартынов.

6. ОЛЕНЬЯ НОГА

В больницу Дубровин не поехал. Ему тяжело было видеть Ольховскую мертвой, и он попросил Мартынова освободить его. Тот понял и не стал настаивать.

Считается, что в угрозыске у людей вырабатывается профессиональное хладнокровие. Дубровин знал милицейскую присказку: «Привыкать надо. Не быть бабой. А нет — мотай из милиции». Но капитан никак не мог привыкнуть к людскому горю, и из милиции он не уматывал.

— Ладно, — сказал Мартынов. — Я сам в больницу съезжу. А ты тогда забирай Сашу и поезжайте с ним на двадцать пятый километр — полчаса назад там сбило человека. Инспектор дорнадзора сообщил, что за рулем машины сидел человек, очень похожий на Глухаря.

И вот уже синей молнией сверкнула «победа» на повороте. Дубровина прижало к дверце.

— Еще быстрей! — крикнул он шоферу.

Они уже давно выехали за город — по обе стороны зеленовато-желтая степь, кое-где по ней разбросаны небольшие шероховатые холмики. И вдруг сразу, из-за обрыва, открылся широкий вид на Аларскую долину. Дорога запетляла над обрывом, и шофер сбавил скорость. Было видно, как далеко-далеко, у расплывчатой линии горизонта, малый рукав Алара, отдав всю воду полям, утыкался в обрыв слепыми устьями; обессиленная и иссыхающая речушка дробилась на бесчисленные ручейки и лужицы. Дубровин знал, эти лужицы затянуты жирной, озерной глиной, прослаивающейся суглинками и песками. «Блюдца» и сейчас, наверное, облепили рыбаки. Туда они с Мартыновым на рыбалку ездили. Но отсюда из такой дали рыбаков не увидать. Отсюда «блюдца» сияют, словно ряды начищенных пуговиц.

Все это справа от дороги, а слева вздымались предгорья.