Потому известие о смерти киевского князя, да еще от стрелы Перуна, взбодрило муромчан, еще более укрепило в старой вере и вселило светлую надежду вообще отложиться от Киева.
Наконец прискакал долгожданный Филька.
— Князь Глеб направился на Смоленск, — доложил он Горясеру.
— На Смоленск? — удивился тот. — Почему не на Киев?
— А я знаю? — пожал плечами Филька. — Мне он не говорил.
— Но Торчин же что-то сказал?
— Он сказал только: «Едем на Смоленск», и все. И послал меня в обрат.
— А ты передал ему мое веление?
— Передал.
— И что он ответил на мои слова?
— Он сказал: «Я все понял».
— Ну и на этом спасибо.
В тот же день Горясер собрал к себе вятших муромских людей, и те, узнав о новости, тоже удивились, спрашивая едва ли не хором:
— Почему на Смоленск? Почему не на Киев?
Стали думать-гадать, голов-то мудрых эвон сколько.
— Братия! — воскликнул Злывко. — Да он же пошел звать на нас братьев своих Станислава с Ярославом. Неужто не ясно?
— А пожалуй, и так, — согласились многие.
— Надо упредить их.
— Верно. Волхвы вон в грядущем всем им сулят от Перуна живота отнятие. А ведь они зря не болтают.
Наконец Горясер сказал:
— Помогите мне с дружиной, я побегу вслед Глебу и, ежели он и впрямь затеял зло на нас, призову на него Перуна.
Все понимали, что значит «призвать Перуна», особенно если у тебя на боку меч или засапожник за голенищем, но все равно были убеждены, что без воли громовержца и рука не поднимется, и не единый волос с головы не падет.
В дружину Горясеру набрали около сотни добрых молодцев и, вооружив, отправили в сторону Смоленска — догонять князя Глеба Владимировича. Дружинникам так и было сказано, что Глеб поехал поднимать на Муром братьев своих, мстить муромчанам за неприязнь к нему.
— Так что ж мы с ним делать будем? — допытывались любопытные у Горясера.
— Уговорим не серчать на нас, — отвечал, усмехаясь, казначей.
Приблизившись к Смоленску, муромчане не стали въезжать в него, не желая привлекать к себе внимания, а послали в город лазутчиков разузнать о Глебе: здесь ли он, приезжал ли?
— Ступайте на Торг, там все узнаете, — наказывал им Горясер.
Дружина притомилась — путь неблизкий — и рада была остановке. Сняли седла, спутали коней, пустили пастись. Стали варить себе кашу, за дорогу соскучились по горячему. Удалось и ночь, и другую переспать возле костров. Горясер уже начал беспокоиться, не похватали ли его лазутчиков в Смоленске.
Однако через двое суток явились посланные, сообщили:
— Князь Глеб был здесь днями и пересел со своими отроками с коней на барку, на которой и поплыл вниз, видимо к Киеву.
— А о смоленском князе Станиславе узнали что-нибудь?
— Князь Станислав еще раньше отплыл на Киев.
— Т-так. Хорошо. Седлайте коней, тушите костры.
Горясер с дружиной спешной хлынью направились к Днепру и, выехав к реке, поехали по берегу вниз, следуя всем извивам русла. И еще издали увидели широкоскулую барку, управляемую двумя потесями-веслами, укрепленными на корме и на носу.
Горясер остановил коня, собрал вокруг себя дружину и сказал:
— Сейчас они пристанут к берегу. Да, да. Я их попрошу — и пристанут. Окружить всех отроков, никого не трогать, но и оружия не давать вынуть.
— А ежели они сами?
— Вряд ли рискнут. Их мало. А с князем я буду сам говорить. Слышите? Сам.
Они быстро берегом нагнали плывущую барку. Горясер крикнул весело:
— Эге-гей! Глеб Владимирович, это я, Горясер. Здравствуйте! Пристаньте к берегу, разговор есть.
Князь, сидевший на плетенном из лозы кресле посреди барки, махнул рукой рулевым: правьте к берегу. Те заплюхали тяжелыми веслами, разворачивая барку к берегу. Она медленно приблизилась, ткнулась в затравяневший обрывчик.
— Ну что у тебя, Горясер? — спросил князь, ладонью прикрывая глаза от яркого солнца.
— Сейчас, сейчас, — отвечал Горясер, спрыгивая с коня и передавая повод одному из спутников.
За ним последовало около полусотни дружинников. И все, спешившись, спускались к барке, окружали ее.
Горясер нашел глазами Торчина, тот стоял на корме и внимательно следил за казначеем, видимо ожидая сигнала. И Горясер кивнул ему, прикрыв глаза: действуй.
Никто не видел, как сверкнул в воздухе летящий нож, но внезапно упал на палубу, обливаясь кровью, Глеб Владимирович. Нож вонзился ему в шею.
Все онемели от случившегося, еще не понимая, откуда прилетел засапожник, поразивший князя. Ни княжьи отроки, ни муромцы не ожидали этого.
А Торчин в несколько прыжков оказался около поверженного князя, бившегося на палубе, выхватил из его шеи нож и вонзил князю в сердце. Глеб затих.
Всех сковал ужас. А Горясер, указывая на Торчина, громко, почти истерично закричал:
— Взять его! Связать!
Дружинники кинулись на убийцу, заломили ему с остервенением руки.
— Но я же… я… — залепетал было Торчин.
— Заткните ему глотку. Тащите наверх.
И Торчину заткнули рот его же шапкой и связанного потащили на берег.
— Все на коней, — приказал Горясер.
Дружинники покарабкались вверх. Княжеские отроки все еще стояли в оцепенении. Горясер спросил:
— Как там князь?
К Глебу подбежал Моисей Угрин, склонился над ним, выпрямился, сказал дрогнувшим голосом:
— Князь мертв.
— Какая беда, — вздохнул Горясер. — Мы накажем убийцу, он заплатит нам своей головой.
И, повернувшись, направился вверх за своими дружинниками, в душе ликуя и гордясь содеянным: длань Перуна настигла еще одного властного киевлянина.
Нет, не врут волхвы, не врут.
Третья часть. Усобицы
Византийский посол
— Завтра в полдень, — сказал Святополк, а когда служка ушел, спросил Бориса: — Это почему же византиец сначала к митрополиту пожаловал?
— Наверное, потому, что и тот и другой греки. И потом, пусть их. Тебе меньше забот.
Встреча императорского посла была назначена в самом большом зале дворца, где стоял великокняжеский столец — кресло с высокой расписной спинкой и резными подлокотниками, на концах которых, разинув пасти, сидели львы, сверкая изумрудными глазами. Вдоль стен тянулись длинные лавки, застланные коврами. На них обычно восседали бояре и дружинники, когда призывал их на совет князь.
К приему императорского посла Святополк облачился в тяжелое, украшенное драгоценными каменьями платье: водрузил на себя сверкавшие золотом бармы, шапку алого бархата с собольей опушкой, тоже усыпанную алмазами и жемчугом.
По лавкам, ближе к стольцу, рассеялись бояре, воеводы, тысяцкий. По правую руку от стольца сел князь Борис, по левую — казначей Анастас. Сзади встали два гридня-телохранителя в калантарях с начищенными до зеркального блеска пластинами.
Гридни стояли и у дворцового крыльца, и на самом крыльце тоже, все одетые в свои лучшие платья. Все это должно было убедить византийца, сколь уважителен киевский князь к императорскому посланцу да и к самой империи.
Когда посол подошел к крыльцу со своей свитой, на крыльце явился боярин и торжественно произнес:
— Великий князь земли Русской Святополк Ярополчич ждет тебя. Пожалуй к нам, — и поклонился послу.
Тот неспешно поднялся на крыльцо и прошел вслед за боярином в зал. А тот, войдя в зал, опять провозгласил: