От подробностей лишь Найда не уклонился:

— Как, как? Как волков в загоне бьют? Вот и их так же.

Новгородцы не ошиблись, князю не в нос новость сия пришлась. Но Ярослав не взвился, как думалось славянам, гнев умело скрыл, лишь ближние милостники догадывались, какая ярость клокочет в нем, по побелевшим пальцам, сжимавшим подлокотник стольца.

— Т-так. Славненькая братчина у Парамона случилась. Славненькая, — скривил Ярослав тонкие губы, — Ну и какие же старосты там были?

У изветчика[107] Лиски все уже переписаны на бересте, почти не глядя, читать начал:

— Из Ветошного ряда, Великого, Иконного, Кафтанного, Кожевенного, Котельного, Харалужского, Красильного, Льняного, Мыльного, Овчинного, Пирожного, Рыбного, Сапожного, Хлебного, Сермяжного, Холщового, Шубного… — все ряды оттарабанил изветчик, ничего не забыл, даже Коневую площадку с Хлебной горкой не упустил, хотя, кажись, там и старост не имелось.

— Значит, старосты всех рядов были? — переспросил князь.

— Почитай все, Ярослав Владимирович.

— Ну что ж, славная братчина случилась, славная, — опять нехорошо усмехнулся Ярослав.

К князю влетел варяжский старшина Рагнар Агнарович, хмурый, злой, но Ярослав ему и рта раскрыть не дал:

— Все знаю, Рагнар. Погоди. Отпущу людей. Поговорим. Ступайте, — махнул изветчикам.

Все вышли, даже и милостники, и уж никто не знал, о чем говорил князь с варяжским командиром. На следующий день велел князь звать к себе подвойских[108] с тиуном[109].

— Вы уже знаете, что случилось намедни на Парамоновой дворе, — заговорил спокойно и даже вроде умиротворенно князь. — Я хочу знать, как это произошло? Кто зачинщик? Кто виноват в случившемся? Там ведь видоков было считай с полсотни. Сейчас же идите и зовите ко мне на сени ныне всех, кто там был. Это старосты торговых рядов. Пусть приходят, сядем за стол, все обсудим, а там и решим.

Четверо подвойских, выйдя от князя, поделили меж собой ряды торговые, каждому по одиннадцать досталось, и отправились на Торжище, колготившееся вдоль Волхова.

Некоторые старосты, выслушав подвойского, коротко отвечали:

— Приду, раз князь зовет. Стало быть, сегодня?

— Да, сегодня после обеда.

— Приду.

А были старосты, что и трусили:

— А что я пойду, я ни в чем не участвовал.

— Но видел же?

— Видел.

— Вот и славно. Князю видоки-то больше нужны, чем виноватые. Он разобраться хочет.

— Ну коли так, приду.

Парамон знал, что ему-то как раз не поздоровится. Он вооружил своих слуг, он и приканчивал насильников. Но был готов отвечать, почитая себя в конце концов правым. Ежели по закону вора, настигнутого на месте, можно убивать, отчего же насильника щадить надо? Разберется князь, рассудит. В крайнем случае, виру наложит. Ежели будет непосильная, братчина выручит. И потому ни слова не сказал подвойскому Парамон, молвил кратко:

— Приду.

И все.

Шли старосты к князю не абы в чем, приоделись во все лучшее, новое, чтобы видом своим не огорчать, но радовать судью высокого. Кое-кто и кун с собой прихватил на всякий случай. А ну виру присудит, сразу и рассчитаемся. Но большинство уверено было: мне-то не за что виру, я-то не участвовал.

Поднимались на сени, входили, рассаживались по лавкам вдоль стен. Столец княжеский еще пуст был. Тиун, присутствовавший здесь, считал, спрашивал, кто и от какого ряда явился. Наконец, насчитав более сорока, спросил Парамона:

— Все, что ли?

— Кажись, все, — отвечал Парамон. — Вроде Бурка с Сапожного не видно.

— Где же он?

И тут подал голос староста Овчинного Найда:

— Он на братчине так набрался, что теперь неделю болеть будет.

— Бурку не меды пить надо, а дерьмо куриное, — пошутил кто-то.

По лавкам пробежал легкий смешок: слабенек Бурко в выпивке, слабенек, вроде и не славянин.

— Ну что ж, — сказал тиун. — Пойду скажу князю. Ждите.

Тиун ушел. Старосты смотрели на дверь, ожидая князя, волновались. Князь вошел и быстро, почти не прихрамывая, промчался к стольцу. Сел. Огладил небольшую бороду свою, окинул присутствующих суровым взором, спросил:

— Ну, так что там у вас случилось?

В сенях повисла звенящая тишина.

— Парамон? — молвил негромко Ярослав. — Скажи словцо.

Парамон вскочил, заспешил взволнованно:

— На нашу братчину, Ярослав Владимирович, неожиданно пришли варяги Труан и Фост с друзьями. Я их хорошо встретил, напоил, накормил, а они вышли во двор, залучили за конюшню мою дочь Олену… — Голос у Парамона дрогнул, пресекся от подступивших слез, он невольно умолк. И долго не мог справиться с собой.

— Ну, дальше что? — спросил Ярослав.

— Ссильничали ее, — выдавил Парамон. — Сам понимаешь, родное дитё, и с ним эдак-то… Тут никакого сердца не хватит. Татя и то закон на месте велит убивать, а тут насильники…

— Так ты их что, там за конюшней и словил?

— Нет. Они вернулись в трапезную.

— Кто? Кто сильничал?

— Труан и Фост.

— Как ты узнал, что это они?

— На них пряжа осталась.

— Какая пряжа? Что ты мелешь?

— Дочка за пряжей к пряхам бегала и ворочалась от них. Они пряжу и в рот ей, и… — опять пресекся голос у Парамона.

— Ладно, — молвил князь вроде помягчевшим голосом. — Ладно. Труан и Фост сильничали, а ты сколько там варягов положил?

— Двенадцать, — опустил глаза Парамон.

— Остальных-то за что?

— Сердце зашлось, князь.

— Сердце, — хмыкнул Ярослав, — сердце зашлось на неоружных-то. Каково? Ежели Труан и Фост сильничали, с них и спрос должен быть. Остальные-то при чем?

Молчал Парамон, и на лавках все молчали, понимая: а ведь правильно молвит князь, правильно, остальные-то — ни сном ни духом. Хотя, коль по правде, все варяги хороши. И Олена у них не первая. Сколько уж попортили девок, все с рук сходило. Вот на Олене-то и споткнулись. Напомнить бы об этом князю. Но никто не решается, хотя многие об этом думают. Боятся. Парамону бы в самый раз об этом сказать, раз его пытает князь, но молчит, бедняга, своя беда ему весь свет застит.

— Вот представь себе, Парамон, — говорит уж совсем спокойным голосом князь. — Представь, я бы сюда ворвался с воинами вооруженными и почал бы всех рубить без разбора. Каково? А?

— Но мы ж… но они же…

— Верно, — подхватил Ярослав. — Они вот, сидящие здесь, не виноваты. А те десять, которых ты с Труаном положил, чем были виноваты? А? Только тем, что поверили в твой хлеб-соль. Нечего тебе ответить, Парамон. Нечего. Ну, что мне с вами делать? А?

Ярослав вздохнул, помолчал, опустив голову в раздумье, потом поднял и даже улыбнулся. От улыбки княжьей у многих от сердца отлегло: вроде проносит грозу.

— Ладно. Утро вечера мудренее. Там решим. А пока я велел вам трапезу приготовить. А то как же? Вы люди вятшие, уважаемые, были у князя и медов его не отведали. Верно ведь? А?

— Верно, князь, — оживились на лавках.

— Я пойду узнаю, готово ли? Ежели готово, вас позовут в трапезную. Поди, после братчины-то и опохмелиться не успели? — подмигнул Ярослав с усмешкой. — У меня меды крепкие.

Князь слез со стольца и, прихрамывая, пошел к двери, кривя в усмешке тонкие губы. На лавках зашевелились старосты с облегчением: все уладилось, а мы боялись, теперь вот еще похмелье светит.

Ярослав вышел за дверь, и улыбка мгновенно исчезла с лица. Там уже стоял Рагнар с двадцатью варягами, все были с обнаженными мечами.

— У окон расставил? — спросил Ярослав.

— А как же. Там ребята с копьями. Но я думаю, до окон никто не доберется.

— Рубить всех, — сказал Ярослав, — я буду у себя. Придешь доложишь.

Душераздирающие крики и вопли, донесшиеся с Ярославова Дворища до Торга, насторожили и испугали народ.

— Что там? — недоумевали одни.

— Никак, убивают у князя.