— Это что ж, всем дадут?

— Всем. Чтоб каждый, когда захотел, вынул его из-за пазухи и попросил чего ему надо.

— И даст?

— Сказывают, дает. Но не всем, а которые без греха. Безгрешным полную калиту насыпает.

— Золотых?

— А каких попросишь, таких и насыплет.

— Видать, неплохой Бог, ежели так.

— Все равно, братцы, Перун был надежней. И помогал, если схочет. Одно слово — свой бог. Что-то не глянется мне этот.

— Поглянется. Всыплет тебе князь сотню плетей — поглянется.

— Глянь, на забороле-то, никак весь его выводок высыпал. Небось их в реку не гонит.

— А че гнать, он их намедни в церкви крестил.

— Их так в церкви, а нас так в реке.

— Ежели таких, как ты, через церкву пропущать, так и за год не управиться. Кажный сверчок знай свой шесток.

Но вот с помостов донеслось вполне понятное всем:

— Крещаются рабы Божии во имя Отца и Сына и Святаго Духа-а…

— Выходи, крещеные, — весело вскричали дружинники. — Да поживей!

Выбегали киевляне на берег к своей одежке, отряхивались, фыркали… Не обошлось и без путаницы, кто-то не свои порты натянул, у кого-то сорочка пропала, сапоги куда-то подевались. Поднялся галдеж:

— Снимай мои порты! Ну!

— А мои где?

— Ищи. Живо вытряхивайся!

— Эй, крещеные, кто мою сорочку видал?

— А кака она?

— Зеленая.

— Побежала перекрашиваться. Гы-гы-гы.

— Отдайте мне сапог! Кто взял мой сапог?

Самые умные, кто путаницу предвидел, свою одежку узелком завязали да хорошо приметили. Они, выскочив из воды, быстренько к узелкам, развязали, оделись, обулись да и в город наладились.

— Куда вы, олухи? — останавливали их дружинники. — Подходите к иереям за крестами.

Кого-то завернули, но самые шустрые сразу прорвались к городу. Однако в воротах дружинники с оружием остановили:

— Окрещен?

— Окрещен.

— Кажи крест.

— Так я думал… — мялся шустрый.

— В это время ветер дунул. Вертайся к попу, получай крест.

Ничего не поделаешь, приходилось назад к берегу бежать крест нательный получать. А там уж к иереям очереди верстовые. Но и тут находились самые шустрые:

— Говорят, в Лядских воротах не проверяют.

Находились проворные, добегали до Лядских ворот. Но и там стражи приворотные с оружием стояли:

— Кажи крест.

Ай да Владимир Святославич! Всех перехитрил, все предусмотрел и самых шустрых и самых умных переклюкал. Хошь не хошь вставай за крестом: «Кто последний?..»

А тут еще слух разнесся, что все, у кого крест есть, будут ныне пировать у великого князя. А какой же дурень от дармовщины бегает. «Кто последний?..»

Священников на берегу было много, и всем пришлось изрядно потрудиться. Вручая крест, надо было показать вчерашнему язычнику, как надевать его, как креститься, что говорить при этом. Тут уж не до молитвы было, пусть начала ради хоть два слова запомнит:

— Так и молви, сын мой, «Господи, помилуй» и эдак крестом себя осеняй. Да не так, а вот этак. Следующий…

Солнце перевалило за полдень, когда наконец-то, благословив последних новокрещенцев, вздохнули епископы от труда праведного. Сходились в кучку, крестились, поздравляли друг друга с окончанием великого дела.

Подошел великий князь Владимир Святославич в сопровождении своих милостников[8].

— Ну спасибо, святые отцы, за великий почин. Идемте ко дворцу, чай, меды да брашно[9] заждались нас.

И направился в гору к воротам. За ним гурьбой последовали златоплечие иереи. Владимир Святославич взглянул ненароком вверх на забороло, увидел там меж заостренных бревен головенки сыновей и жен своих, приветно помахал им рукой.

— Наконец-то своих заметил новоженец наш, — молвила ехидно Мальфрида.

Княжичи в ответ дружно замахали отцу руками, закричали вразнобой каждый свое. Но ни одна княгиня и головой не кивнула. Правда, Адиль исподтишка чуть ладошкой махнула, и то у самого своего уха: не то другие княгини заметят. Надеясь, что новоженец еще до ее отъезда в опочивальню к ней наведается. Уж ее-то, такую мяконькую, не забыть этому женолюбцу.

Варяжко-пестун

Варяжку-дружинника позвали к великому князю. Не на пир — на разговор. Вызов этот ему не по сердцу. Он не забыл, как когда-то позвал Владимир к себе князя Ярополка, тоже вроде бы на разговор. А вышло — на смерть.

Однако делать нечего, отправился Варяжко во дворец, вздев под кафтан на всякий случай кольчужку. Меч не взял, все равно с ним к князю не пустят, но нож-засапожник сунул за ноговицу[10].

Великий князь сидел в сенях на своем стольце[11], там же было несколько его милостников, среди них корсунец Анастас, в свое время помогший Владимиру овладеть Корсунем, и воевода Блуд, видеть которого Варяжко не мог спокойно, презирал, как подлого пса.

Варяжко поклонился великому князю:

— Звал меня, князь?

— Звал, но не на рать, — усмехнулся Владимир, заметив у вошедшего под кафтаном рябь кольчужки. — Для разговора звал тебя, Варяжко.

— Я слушаю, князь.

— Княгиня Арлогия просит тебя, Варяжко, в пестуны ко княжичу Святополку. Пойдешь?

— Как прикажешь, великий княже. Я ныне в твоей воле.

— Не хочу тебя нудить, хотя другому бы приказал, да и вся недолга. Но тебя… Все на меня серчаешь?

Варяжко пожал плечами: как хочешь, так и понимай.

— Серчаешь, вижу, — вздохнул Владимир, — за то и уважаю тебя, что о верность господину своему, даже покойному, хранишь. Не то что некоторые…

При последних словах заелозил на лавке Блуд, и Варяжко подумал: «Знает кошка, чье сало съела». А Владимир продолжал:

— Я решил отпустить тебя, Варяжко, со Святополком. Знаю, тебе приятно будет служить сыну господина твоего. Знаю, не запирайся.

Варяжко и не думал запираться.

— А то ты, примечаю, волком на воеводу смотришь, того гляди убьешь.

— Не хочу я об него руки марать, — побледнев, отвечал Варяжко, понимая, что ответ его дерзок и может рассердить великого князя. Но Владимир расхохотался:

— Ай уел он тебя, Блуд. Уел.

— Ничуть, — отвечал воевода. — Собака лает, ветер носит.

— Побольше б мне таких собак, — сразу посерьезнел Владимир. — Стало быть, ступай с сыновцом[12] в Туров, пестуй его, учи. Думаю, худому не научишь. А?

— Постараюсь, князь.

— А теперь ступай. Кланяйся от меня княгине.

Варяжко вышел, Блуд сразу сказал:

— Не надо бы его к Святополку в кормильцы.

— Это почему?

— Волчонка против тебя взрастит.

— Ты что, вздумал меня волчонком пугать? — усмехнулся Владимир. — Я, может, о твоей шкуре забочусь, Блуд. Не ровен час, сунет тебе под ребро засапожник, а ты, чай, воевода. Где мне другого такого сыскать?

В голосе князя слышалась насмешка, но Блуд и вида не подал, что понял. Проглотил. От князей и не то терпеть приходится. Зато дома воевода на ком-нибудь сорвет зло: повара за бороду оттаскает или сыну затрещину отвесит.

— Забыл, великий княже, как Варяжко дважды печенегов на тебя приводил вместе с Илдеем.

— Почему забыл? Все помню. Он к Илдею по нужде бежал, а раз его хлеб ел, должен был его отрабатывать, тем более что на меня Варяжко обиду имел.

— Вот видишь, он на тебя зло умышлял, а ты его жалуешь.

— Ну уж и жалование — к сыновцу в пестуны. Вот коли б я его в воеводы поставил… К тому ж я его понимаю, он по-настоящему был Ярополку предан, не то что ты.

— Но я ж для тебя старался, великий княже, ты ж сам мне сулил за это свою приязнь.

— Что сулил, я тебе дал, все дал, кроме одного.

— Чего?

— Кроме своей веры, Блуд. Не обижайся, ведь случись что, ты и меня предашь, как Ярополка.

— Но, великий княже…