Десятого февраля Карл рукоплескал первому крупному политическому прорыву коммунистической партии, совершившемуся по образцу, который он утвердил в Лондоне три года тому назад: Социал-демократическая партия Германии, основанная в 1867 году в Эйзенахе и возглавляемая теперь Вильгельмом Либкнехтом, только что выпущенным из тюрьмы, на выборах в рейхстаг получила равное количество голосов с Всеобщим германским рабочим союзом, основанным за пять лет до нее Фердинандом Лассалем. Канцлер Бисмарк столкнулся с двумя крупными рабочими партиями, каждая из которых стремилась подчинить себе государство, чтобы использовать его для проведения более или менее радикальных реформ. Карл по-прежнему относился к лассальянцам как к отступникам от социализма. Он упрекал руководителей лассальянской партии в том, что они проникнуты «буржуазным гуманизмом, несовместимым с подлинно революционными целями», и ограничиваются требованием более справедливого распределения богатств, не ставя под вопрос саму структуру производства. По Марксу, распределение доходов есть всего лишь одно из проявлений способа производства; поэтому справедливое перераспределение богатств при капиталистическом способе производства невозможно.

Двадцать третьего марта Элеонора, три недели не покидавшая своей комнаты из-за приступа депрессии, снова умоляла отца признать действительной ее помолвку с Лиссагаре. В этом же месяце в Лондоне умер последний ребенок Лауры, дочка. Женни и Карл были в отчаянии. Автор «Капитала» вновь отложил в сторону свое перо.

С середины апреля до 5 мая, страдая от бессонницы и приступов фурункулеза, он находился в Рамсгейте, в доме, принадлежавшем Энгельсу, вместе с Женнихен и ее сыном Шарлем-Фелисьеном, последним из внуков Маркса. Несмотря на «чудесный воздух» и купания, прогулки и режим, Карл тревожился о здоровье ребенка: «Его состояние хуже, чем в Лондоне». В июне доктор Гумперт, присланный Энгельсом, посоветовал ему ехать лечиться подальше, в Карлсбад, что в австрийской Богемии. Карл решил отправиться туда, а заодно увезти с собой Элеонору, чтобы удалить ее от Лисса. Женни же осталась в Лондоне.

Двадцатого июля сын Женнихен, Шарль-Фелисьен Лонге, умер в возрасте одиннадцати месяцев. У Карла больше не осталось внуков. Его собственные недуги навалились на него с удвоенной силой.

Опасаясь, что австрийские власти вышлют его как лицо без гражданства, он снова, как в 1869 году, ходатайствовал о получении британского гражданства. С этой целью он представил «свидетелей, характеризующих моральный облик», или «поручителей», правительственному чиновнику, который передал его ходатайство в министерство внутренних дел 1 августа 1874 года. Но ответа Маркс дожидаться не стал: ему сообщили, что он сможет вступить на австрийскую землю как лицо без гражданства; поэтому, когда 26 августа английское министерство отвергло его ходатайство, Карл и Элеонора уже уехали в Карлсбад. Туда к ним приехали Кугельманы. По воспоминаниям, отец и дочь скрупулезно выполняли все предписания врачей. Аристократы и крупные буржуа, узнав о присутствии грозного главы Интернационала, повелителя Коммуны, напугавшей всю Европу, устремились туда, чтобы посмотреть, как он пьет и ест самым обыкновенным образом… Со всех сторон к нему стали съезжаться побеседовать журналисты и политики; в том числе Бебель, желавший узнать его мнение об Интернационале, который явно дышал на ладан. В это время Зорге ушел с поста генерального секретаря и сообщил об этом Энгельсу, который ответил ему 12 сентября 1874 года: «Из-за твоего ухода старый Интернационал полностью прекратил свое существование. И это хорошо. Он принадлежал к эпохе Второй империи…» Как будто положение во Франции по-прежнему определяло собой революционный календарь! Энгельс словно испытал облегчение от того, что пришел конец единственной политической деятельности, которую Карл Маркс за последние тридцать лет затеял без него… Фридрих добавил к этому своего рода извещению о смерти боевую повестку дня: «Я думаю, что будущий Интернационал (когда сочинения Маркса возымеют свое действие в ближайшие несколько лет) станет чисто коммунистическим и четко провозгласит наши принципы». Энгельс не говорит о том, что сам будет деятельно этому способствовать после смерти Карла, словно чтобы взять реванш за собственное отсутствие во время создания первого Интернационала…

Двадцать первого сентября Карл и Элеонора покинули Карлсбад, находясь в гораздо лучшей форме. Они рассорились с Кугельманами, находя их чересчур назойливыми. Элеонора пообещала отцу слушаться его и больше не встречаться с Лисса. На обратном пути они заехали в Лейпциг, чтобы пообщаться с Вильгельмом Либкнехтом. Друзья заключили друг друга в объятия: они не виделись почти десять лет! Молодой человек, бывший нянькой Элеоноре, когда она только что родилась в трущобах Сохо, двадцать лет спустя превратился в бесспорного вождя немецких левых. Вильгельм показал им своего сына, которому тогда было три года, благочестиво названного Карлом (через сорок пять лет он вместе с Розой Люксембург возглавит в Берлине трагическую революцию спартаковцев в январе 1919 года). Либкнехт огласил Марксу программу своей партии: национализация монополий и установление государственного социализма, основанного на мощи Прусского государства. Карл высказал ему все, что думал о партии лассальянцев: программа их сводится к установлению всеобщего избирательного права, созданию рабочих кооперативов и союзу с Бисмарком; Карл считал, что они причастны к клевете, которую распускал о нем канцлер. Поэтому Либкнехт не посмел рассказать ему о самом важном своем проекте: слиянии с этой самой партией…

Три месяца спустя, когда Лонге переехали из Оксфорда в Лондон, в дом 58 по Флит-роуд, а в Париже принятие поправки Валлона восстановило республику, Карл с величайшим изумлением узнал, что 14–15 февраля 1875 года семьдесят три делегата-лассальянца от Всеобщего германского рабочего союза и пятьдесят шесть делегатов от Социал-демократической рабочей партии встретились в небольшом городке Гота в Тюрингии, чтобы разработать общую программу и подготовить слияние обеих организаций в Социалистическую рабочую партию Германии.

Маркс был в ярости: объединиться с этими людьми! Подложить ему такую свинью! Через тридцать лет столкнуть его со старым врагом, который преследовал его всю жизнь и гибели которого он желал всей душой, — с Прусским государством. И если бы речь шла только о предвыборном союзе, но нет, это было слияние на основе проникнутой идеями Лассаля программы, цель которой — использовать Прусское государство, не меняя производственных отношений, даже не готовясь к уничтожению государства. Но поскольку все считали его руководителем этой новой социалистической партии, он возмущался при мысли о том, что его упрекнут в поддержке программы, столь далекой от его идей. Поэтому он тайно послал председателю Социал-демократической партии Вильгельму Бракке жесткую критическую статью, из насмешки назвав ее «Заметки на полях Готской программы». Много позже сопроводительное письмо и приложение к нему будут опубликованы под заглавием «Критика Готской программы».

В этом письме ощутимо проступают гнев и разочарование властителя дум: его друзья из «эйзенахской партии», в частности, этот проходимец Либкнехт, повели себя как оппортунисты, выклянчивая ненужный компромисс у либеральной партии. Двадцать лет он им растолковывал, что союз с буржуазными партиями может привести только к катастрофе, наподобие той, что пережил он сам в 1849 году в Кёльне и Париже. И вот теперь в первой стране, где коммунистам наконец удалось добиться автономного существования, произошло их объединение с последователями его врага! «Это удручающе глупо», — думал он. И снова изложил им свою концепцию роли политики в истории, сделав это рассерженное послание своим настоящим политическим завещанием: «Нижеследующие критические замечания к объединительной программе будьте добры по прочтении передать для ознакомления Гейбу и Ауэру, Бебелю и Либкнехту. Я завален работой и вынужден переступать уже далеко за рамки рабочего времени, разрешенного мне врачами. Поэтому мне отнюдь не доставило особого „удовольствия“ исписать так много бумаги. Но это было необходимо для того, чтобы партийные друзья, для которых предназначается это сообщение, не истолковали впоследствии ложно те шаги, которые я, со своей стороны, должен буду предпринять… Это необходимо, так как за границей распространено заботливо поддерживаемое врагами партии мнение — мнение совершенно ложное, — будто мы тайно руководим отсюда движением так называемой эйзенахской партии <…>. Помимо того, мой долг не позволяет мне, хотя бы лишь посредством дипломатического молчания, признать программу, которая, по моему убеждению, решительно никуда не годится и деморализует партию… Вожди лассальянцев пришли к нам потому, что их вынудили к этому обстоятельства. Если бы им заявили с самого начала, что ни на какое торгашество принципами не пойдут, то они должны были бы удовлетвориться программой действия или организационным планом в целях совместного действия <…>. Впрочем, программа никуда не годится и независимо от того, что она канонизирует лассалевский символ веры».