После выхода в свет переиздания первого тома, все у того же гамбургского издателя, он послал один экземпляр Дарвину, который только что напечатал свой труд «О выражении эмоций у человека и животных». Карл написал посвящение, назвавшись в нем его «искренним почитателем». Дарвин в соответствии с этикетом подтвердил получение книги, извинившись, однако, за то, что не обладает необходимыми познаниями, чтобы ее прочесть. В его экземпляре книги страницы были разрезаны только до 104 (из 802). Значит, Дарвин не увидел трех ссылок на его произведения — на страницах 352, 385 и 386.

У Карла тогда были другие заботы, поскольку битва с анархистами не закончилась. Несмотря на дискредитацию Бакунина, несколько федераций одна за другой лишили секретариат, перенесенный в Нью-Йорк, всяческих полномочий надзирать за их делами; некоторые даже проголосовали за упразднение этого органа. 12 февраля 1873 года Маркс писал: «Эти люди [бакунисты] находятся в центре расширяющегося заговора»; он попытался сократить наносимый урон, поставив во главе каждой национальной организации (порой вопреки мнению большинства ее членов) верных себе людей. 27 апреля в Нёвшателе «юрцы» (теперь уже без Бакунина) собрали семь европейских федераций Интернационала (английскую, бельгийскую, голландскую, швейцарскую, испанскую, итальянскую и французскую). Среди делегатов был молодой французский журналист (во времена Коммуны его не было в Париже) Жюль Базиль, он же Жюль Гед, эмигрировавший в Швейцарию. Делегаты в очередной раз постановили упразднить Генеральный совет Интернационала и провозгласили автономию федераций. В это время Бакунин, уязвленный своим исключением и как никогда находившийся под влиянием Прудона, написал «Государство и анархия» — памфлет, в котором подвергал нападкам тех, кого теперь с презрением стал называть «марксистами»: «Если есть государство, то непременно есть господство, следовательно, и рабство; господство без рабства, открытого или замаскированного, немыслимо, — вот почему мы враги государства <…>. Под управлением народным <…> разумеют правление народа посредством небольшого числа представителей, избранных народом… Итак, с какой точки зрения ни смотри на этот вопрос, все приходишь к тому же самому печальному результату: к управлению огромного большинства народных масс привилегированным меньшинством. Но это меньшинство, говорят марксисты, будет состоять из работников. Да, пожалуй, из бывших работников, но которые лишь только сделаются правителями или представителями народа, перестанут быть работниками и станут смотреть на весь чернорабочий мир с высоты государственной; будут представлять уже не народ, а себя и свои притязания на управление народом».

Одновременно Маркс с бешенством вычитывал рукопись французского перевода «Капитала», только что законченного последним переводчиком — Жюлем Руа. Он был недоволен и открылся в этом Женнихен, которая 3 мая 1873 года сообщила в письме доктору Кугельману, что ее отец считает перевод чересчур буквальным, слабым и упрощенческим.

Но Марксу пришлось вынести и другой удар: в мае, когда Женнихен родила в Лондоне первенца, названного Шарлем (Карлом), Элеонора без согласия родителей обручилась с графом Проспером Оливье Лиссагаре (правда, тот из революционной солидарности отказывался носить свой титул). Женни просила мужа сделать все возможное, чтобы помешать браку. «Решительно, — думал Карл одновременно с гневом и гордостью, — младшенькая, с которой после смерти Эдгара я нянчился больше, чем с другими своими дочерьми, поскольку она казалась мне похожей на сына, ускользнула от меня». В июне, чтобы отдалить ее от Лисса, он набрался сил и поехал с ней в Брайтон, где пристроил на несколько месяцев учительницей французского в знатные английские семьи, проводившие там лето. Элеонора познакомилась с тремя сестрами Блэк (Клементиной, Констанцией и Грейс) и с поэтессой Эми Леви, но не отступилась от Лиссагаре.

В июле ссора с дочерью так подорвала его здоровье, что поползли слухи, будто он умирает. Некоторые газеты даже сообщили о его кончине. Его осмотрел доктор Эдвард Гумперт, врач Энгельса, выявил заражение печени, посадил на строгую диету и велел ограничить умственную деятельность четырьмя часами в день. Эти четыре часа Маркс посвящал вычитыванию французского перевода первой книги «Капитала» и приведению в порядок будущей второй.

В сентябре 1873 года ежегодный конгресс Интернационала, собравшийся на сей раз в Женеве, стал настоящей пародией: из сорока одного делегата тридцать девять были швейцарцами! Английская федерация не наскребла денег на отправку даже одного делегата; Карл туда не поехал; не было также ни одного француза, португальца, немца, испанца или итальянца. Из Нью-Йорка приехал новый генеральный секретарь Адольф Зорге. Председателем конгресса был неизменный глава женевского строительного профсоюза Жан Пьер Беккер; он зачитал краткий доклад, составленный Энгельсом (также не удостоившим конгресс своим присутствием), о положении Интернационала. Невозмутимый и призрачный конгресс обсудил устав, подтвердил полномочия Генерального совета и оставил его штаб-квартиру в Нью-Йорке. Следующий конгресс отложили на два года. 12 сентября, когда все вернулись по домам, Энгельс написал Зорге: «Старый Интернационал кончился и перестал существовать», что Маркс подтвердил две недели спустя, в письме тому же Зорге: «Этот конгресс потерпел фиаско. <…> События и ход вещей сами приведут к возрождению Интернационала в более совершенной форме. Пока же достаточно не выпускать совершенно из рук связь с лучшими представителями товарищества в разных странах, а в остальном — плевать на местечковые решения Женевы, короче, не видеть их в упор. Единственное правильное решение, которое было там принято, — отложить конгресс на два года, ибо это упрощает нам задачу действовать намеченным образом. К тому же это позволяет уничтожить росчерком пера расчеты континентальных правительств, ибо они не смогут использовать призрак Интернационала для неминуемого крестового похода реакции. В самом деле, предпочтительнее, чтобы буржуазия повсюду считала, что этот труп благополучно погребен».

В этом письме Карл опять проявил свою прозорливость: в самом деле, много позже его смерти и вплоть до настоящего времени социалистический Интернационал не раз воскреснет в разном обличье и под разными именами; в него войдут бесчисленные коммунистические или социалистические партии, которые придут к власти (некоторые и по сей день там находятся)[53].

Месяц спустя опустошенный своим отстранением Бакунин, которого теперь чурались его собственные друзья, поскольку он им мешал, вышел из Юрской федерации, оставив странное письмо, которое, по идее, должно было помочь ему сохранить лицо, но прозвучало первым призывом к тому, что станет «пролетарской культурной революцией»: «За девять последних лет в недрах Интернационала расплодилось больше идей по спасению мира — как если бы идеи сами по себе могли его спасти, — чем нужно, и теперь я брошу вызов невзирая на личности любому, кто изобретет еще одну новую. Время идей прошло, наступило время фактов и поступков». «По своему рождению и положению в обществе, но не по своим пристрастиям и наклонностям, я всего лишь мещанин и в этом качестве мог бы заниматься среди вас только теоретической пропагандой, — писал Бакунин. — Так вот, я убежден, что время теоретических речений прошло. Если бы я был молод, то перенесся бы в рабочую среду, делил трудовую жизнь со своими братьями и участвовал бы вместе с ними в великом труде нужной всем организации». Это письмо, дающее элегантное рациональное объяснение самоотстранения Бакунина от дел после выдвинутого против него бесчестящего обвинения, вдохновит на «вхождение» в пролетарскую среду многих европейских интеллигентов, пожелавших сделаться рабочими, а также главных действующих лиц (против их воли) китайской культурной революции.

В начале 1874 года Маркс проводил много времени в обществе Элеоноры: он пытался убедить ее порвать с Лисса, вызывая приступы гнева, печали и депрессии у Тусси, которая разрывалась между огромной любовью к отцу и всепоглощающей страстью к французу, с которым у нее было столько общего.