1864 год решительно стал годом наследств: несколько месяцев спустя теперь уже Энгельс получил наследство от отца (которого всю жизнь терпеть не мог) и стал владельцем семейного предприятия. Отныне он был почетным гражданином города Манчестер, председателем Альберт-клуба и института Шиллера, участником знаменитой псовой охоты Cheshire Hunt. Он смог существенно увеличить финансовую помощь Марксу и отныне гарантированно выдавать ему как минимум 200 фунтов в год, не ограничивая при этом себя ни в чем.
Для Карла, которому исполнилось сорок шесть лет, финансовые заботы отошли в прошлое. Всего год назад у него не было средств для пропитания семьи. Теперь он мог дать своим детям передышку. «По воскресеньям, если была хорошая погода, все семейство отправлялось на большую прогулку через поля. По дороге останавливались на постоялом дворе, чтобы выпить имбирного пива и перекусить хлебом с сыром», — вспоминает Лафарг, который вскоре познакомится с Марксом. Впервые в жизни Карл ушел в отпуск. Он принимал друзей Женнихен и Лауры. В письме от 25 июня 1864 года своему дяде Лиону Филипсу он дает понять, что провернул какие-то операции на бирже, что было весьма маловероятно, тем более что никаких свидетельств его приобщения к миру финансов не сохранилось.
Фридрих все чаще приезжал к нему в гости. Лафарг пишет: «Для Марксов был настоящий праздник, когда Энгельс извещал их из Манчестера о своем приезде. О нем начинали говорить задолго до его посещения, а в день прибытия Маркс проявлял такое нетерпение, что не мог работать. Друзья целую ночь курили и пили, рассказывая друг другу обо всех событиях, произошедших со времени их последней встречи. Маркс дорожил мнением Энгельса более, чем любым другим: он видел в нем человека, способного быть его сотрудником. Энгельс был для него целой аудиторией. Чтобы убедить его, увлечь своими мыслями, он не жалел ни времени, ни сил. Так, я видел, как он заново просматривал книги целиком, чтобы отыскать факты, которые были, ему нужны, чтобы изменить точку зрения Энгельса по какомуто маловажному вопросу, который я уже забыл, связанному с политическим и религиозным крестовым походом против альбигойцев… Он пребывал в восторге от невероятного разнообразия научных познаний Энгельса и постоянно боялся, что с тем произойдет несчастный случай. „Я всегда дрожу, — говорил он мне, — как бы с ним не случилось несчастья во время какой-нибудь псовой охоты, в которых он увлеченно участвует, скача во весь опор по полям и перемахивая через всякие препятствия“».
В этот же момент (то есть в начале лета 1864 года) внезапно, в сорок лет, оборвался головокружительный жизненный путь Фердинанда Лассаля. Вернувшись из триумфальной поездки по рабочим районам Рейнской области, прославившийся руководитель немецких социалистов, открыто выражавший свои идеи, уже не боявшийся тюрьмы благодаря своему тайному соглашению с Бисмарком, отправился отдохнуть в Швейцарию. Там он встретил (наверняка неслучайно) дочь одного баварского дипломата, Елену фон Деннигес, руки которой он просил несколько лет назад, но не получил согласия ее отца (сама она тогда написала: «Вчера я встретила человека, за которым пойду на край света, если он захочет, чтобы я была его»). Теперь она была помолвлена с валашским аристократом Янко фон Раковицем, который не отпускал ее от себя ни на шаг. Мужчины поссорились. 28 августа в Женеве Лассаль вызвал Янко на дуэль на пистолетах в Буа-Карре, под Верье. Секундант должен был досчитать до трех, но жених выстрелил на счет «раз»; раненный в живот, Лассаль умер через три дня в ужасных мучениях. Узнав об этом, Энгельс заявил: «Это был, без всяких сомнений, один из величайших политиков в Германии». Бисмарк написал: «Это был один из самых очаровательных и забавных людей, которых мне довелось знать, и я не жалею о тех трех-четырех наших встречах. Честолюбивый в хорошем смысле слова, это был человек, с которым можно поговорить с большой пользой для себя». Маркс признавал: «В конце концов, он был из наших, враг наших врагов. Трудно представить, что столь шумный, назойливый, напористый человек теперь мертвее мертвого и язык его связан. Дьявол с ним хорошо знаком, но наш кружок стал еще уже, и никакой свежей крови не предвидится». И поскольку он не мог упустить случая зло пошутить, Карл добавляет: «Эта смерть — одна из многочисленных нелепостей, которые Лассаль допускал всю свою жизнь». — На сей раз Карл намеревался как следует взяться за свою большую книгу о капитале, заброшенную почти четыре года назад, ею он полагал «нанести буржуазии в области теории такой удар, от которого она никогда не оправится». Он вновь полон энергии. Счет пошел на месяцы, даже на недели. Он напишет по этому поводу: «Я должен был использовать каждый момент, когда бывал работоспособен, чтобы закончить свое сочинение, которому я принес в жертву здоровье, счастье жизни и семью <…>. Я смеюсь над так называемыми „практичными людьми“ и их премудростью… Но я считал бы себя поистине непрактичным, если бы подох, не закончив полностью своей книги <…>».
Странное выражение: он считает «непрактичным» не закончить своей книги. Непоследовательным — да, но еще и «непрактичным»!
Однако в этот момент несколько событий в очередной раз отвлекут его от работы, которую решительно невозможно было довести до завершения. И он примет «непрактичное» решение — отложить.
Прежде всего заместитель Лассаля Бернгард Беккер, временно возглавивший вместо покойного «Общество трудящихся», предложил место председателя Марксу. Тот отказался. Он не может поселиться в Германии, так зачем все это? В партии тогда бушевала братоубийственная война за наследство, победителем из которой в конечном счете вышел И. Б. фон Швейцер. Это был харизматический лидер, решительный и компетентный. Швейцер не разделял увлечения своего наставника Бисмарком и хотя считал, что для установления социализма необходимо сильное государство, отнюдь не призывал к союзу пролетариата с прусской аристократией. Маркс перенес антипатию, которую внушал ему Лассаль, на его преемника. Он порвал все связи с партией Швейцера, а Либкнехт, только что прибывший в Германию и сам испытывавший сильную неприязнь к Швейцеру, постоянно подогревал антипатию Маркса. Затем он увиделся с Бакуниным, но и это не пробудило его интереса к политической деятельности. В своих записках Бакунин рисует Маркса деспотом, который не мог иметь друзей (разве что Энгельса) и поддерживал отношения только с робкими подчиненными. Он считает, что личностные особенности и поступки Маркса обусловлены его еврейством: «Как только он приказывает открыть преследование, он уже не останавливается ни перед какой подлостью, ни перед какой низостью. Будучи сам евреем, он окружил себя в Лондоне и во Франции, но особенно в Германии целой массой еврейчиков, более или менее разбитных интриганов, проныр* спекулянтов <…>, агентов коммерции или банков, литераторов, политиков, корреспондентов газет самых разных оттенков, одним словом — литературных маклеров, которые, как и биржевые маклеры, находятся одной ногой в банке, другой — в социалистическом движении и задом сидят на ежедневной германской прессе… Эти <…> литераторы особенно одарены в искусстве подлых, злобных и коварных инсинуаций».
Карл снова прервал свою работу над книгой, но на сей раз предлог к тому был самым что ни на есть серьезным и «практичным»: молодой французский эмигрант, уже несколько лет живущий в Лондоне, профессор по имени Ле Любе, летом 1864 года пригласил его принять участие в качестве представителя немецких рабочих в собрании трудящихся разных стран, состоявшемся вслед за прошлогодним, на котором была создана новая организация (Маркс о ней даже не слыхал). «Почему я?» — удивился он. Ле Любе объяснил ему, что союз не намерен принимать в свои ряды интеллигенцию, чем и отличается от любого прогрессивного клуба, но Маркс, подчеркнул он, завоевал своими книгами и статьями большой авторитет. Нужно будет составлять устав, обращение. Кто сделает это лучше, чем автор «Манифеста»?