На лицах обоих следы усталости. Много мыслей занимало их сейчас. Революционный подъем велик, но существует опасность, что он может быть сломлен неожиданным изменением в соотношении сил. Решительное сражение еще впереди. Перехваченная правительственная телеграмма, с которой их только что ознакомили* ясно говорила, что из Софии отправлены войска и самолеты. Необходимо как можно скорее предпринять наступление на окружной Центр — город Братца.

В двери постучали, и в комнату вошел молодой боец с перекинутой через плечо полевой сумкой. Димитров улыбнулся:

— А, берковский курьер…

— Да, это я, товарищ Димитров, я принес вам чай… — И он поставил на стол две солдатские алюминиевые кружки. — Сварили мы там внизу чай, решили послать и вам — погреться…

— Благодарим за заботу. А у вас-то для всех хватит чая?

— Хватит, товарищ Димитров! Целый бак сварили. Пьем и греемся Пейте и вы.

Хлопец лихо щелкнул каблуками, как заправский военный, и вышел. Димитров сказал ему вслед:

— Где взял такую полевую сумку?

— У белогвардейского офицера, товарищ Димитров. Сам его взял в плен. Не какой-нибудь офицер, а из армии Врангеля…

— Да ну?..

— Верно. Тот самый, что бежал от большевиков.

— Недалеко ж он от них убежал… — засмеялся Коларов.

— Бежал, что называется, из огня да в полымя, — подхватил хлопец. — Вот я ему и отплатил за большевиков. А сумка мне очень пригодилась, а то в шапке носил донесения. — Курьер из Бедковицы похлопал ладонью по сумке, болтавшейся у его бедра, и весело выбежал.

Светало. На окнах трепетали первые лучи солнца..

Местные вспышки прокатились по всей стране. Наиболее широкие размеры восстание приняло во Врачанском и Видинском округах — в околиях Фердинандской, Берковской, Ломской, Оряховской, Белослатинской.

Наибольшие бои шли на станции Бойчиновцы и Криводол. В этих боях восставшие разбили первую войсковую часть Шуменского гарнизона. На освобожденной территории была создана рабоче-крестьянская власть, организована сеть революционных комитетов, в которые вошли коммунисты и земледельцы. Народ был охвачен гневом и ненавистью. Мятежная волна была столь неудержима, что во многих местах руководители не сумели ею овладеть и руководить.

Пылали очаги восстаний в Стара-Загорском округе — Казанлыке и Нова-Загоре; в селах Пазарджикской. Ихтиманской, Долнобанской, Разложской околий, в некоторых селах, вокруг Шумена и ряде других мест страны. Всюду, где коммунисты и земледельцы призывали народ к восстанию, народ восставал. И всюду народ шел сплоченно против фашистов. В боях участвовало свыше двадцати тысяч человек. В плен были взяты тысячи солдат, захвачено свыше десяти тысяч ружей, четыре артиллерийских орудия и свыше двадцати тяжелых пулеметов.

Восстание в стране продолжалось десять дней. От фашистской нечисти была освобождена большая часть Видинского и Врачанского округов. Но силы врага взяли верх. Эшелоны пехоты и артиллерии устремились к главному центру восстания. Двигались они по железным дорогам почти беспрепятственно. Восставшие еще не владели партизанскими методами борьбы…

Наступила последняя ночь. Со стороны Петроханского перевала загрохотали тяжелые дальнобойные орудия. Сначала выстрелы были редки, а затем участились. Вслед за ними по голым вершинам прокатились частые очереди тяжелых пулеметов. Снаряды падали в самом городе Берковица. Среди жителей прошел слух, что наступает большая воинская часть из Софии.

В штабе восстания стало ясно, что борьба обречена, особенно после того, как был взят главный стратегический центр — город Вратца. Огненная петля вокруг районов восстания стала затягиваться.

По горам и пожелтевшим осенним лесам двинулись крестьяне. Отступали они в беспорядке, устремляясь обратно в родные села и хижины. Ядро повстанческих вооруженных сил начало медленный и организованный отход по Стара-Планине к сербской территории.

Правительственные моторизованные войска через Петроханский перевал хлынули на Фердинанд, Берковицу, Вратцу. Фашистские команды, белогвардейцы, пьяные хулиганы и бандиты набросились на селения и малые города. Жгли, грабили, убивали. Несколько дней продолжалась резня. Тяжело пострадали города Фердинанд и Берковица. На берегах Огосты было расстреляно и закопано в песок много мужчин и женщин. Слухи о зверствах распространились далеко за пределы Болгарии.

Первое восстание болгарского народа против фашизма было разгромлено. Оно было подавлено с варварской жестокостью[29].

Несколько лет спустя Димитров говорил о причинах поражения:

«Я сожалею, что я и моя партия тогда еще не были настоящими большевиками, поэтому мы не смогли успешно организовать и провести это историческое народное восстание с пролетариатом во главе. Наша недостаточно большевистская организация, политика и тактика, отсутствие революционного опыта и в особенности наша оппортунистическая так называемая нейтральная позиция девятого июня, во время военно-фашистского переворота, значительно помогли болгарским народоубийцам и палачам, узурпаторам государственной власти подавить восстание масс».

Восстание разгромлено. Народ отступил, затаив ненависть, ожидая удобного момента для новой борьбы. Димитров и Коларов вместе со своими ближайшими помощниками спаслись. Это вселяло веру в новую победоносную борьбу.

Эта вера глубоко запала в души людей. Ею жили вдовы и сироты, матери и отцы погибших. Она помогала терпеть муки брошенным пожизненно в тюрьмы. Этой верой вдохновлены слова поэта: «Нам сентябрь будет маем! И земля нам будет раем!»

ВЫШЕ ГОЛОВЫ

Голодные, изнуренные, пробирались бойцы по гребню гор Стара-Планины. Лил, не переставая, осенний нудный дождь, горы и леса окутала белесая пелена. Крутые тропы, по которым шел отступавший отряд, стали скользкими, опасными. Пал конь, не выдержав осыпающегося каменистого пути, и люди взяли на себя его груз. Идти сквозь колючий кустарник стало еще тяжелей.

Западная часть Стара-Планины, там, где проходит болгаро-сербская граница, была занята повстанцами. Переход через границу был обеспечен. И все же, когда подошли к последней пяди родной земли, бойцы остановились: что-то ждет там впереди? Взгляды всех обратились к Димитрову и Коларову, как бы ища ответа. Димитров за эти дни похудел, глаза ввалились.

Снизу от подножья гор вился дымок, слышался собачий лай, громкий людской говор. Значит, там небольшое сербское село, где можно заночевать. А спать так хочется! Стоило бойцу присесть, как мгновенно его одолевал сон.

— В этот вечер нам предстоит сдаться сербским властям, — сказал Димитров.

— Безусловно, — ответил Коларов и, поглядев на спящих, добавил: — Как они измучены! Но надо будить.

Димитров отдал команду:

— Пойдем, товарищи!

Через несколько минут бойцы по козьей тропе стали спускаться в долину, где стояло селеньице, погружавшееся в вечерние сумерки.

— Подтянитесь, товарищи, — сказал Димитров, — пусть сербы видят, что идут революционеры… Бодрее шаг!

Бойцы отряхнули пыль с одежды, подтянулись, поправили растрепавшиеся волосы, построились в колонну.

Когда вошли в село, оно уже засыпало. Только кое-где у плетня видны были хлопцы и девушки да слышались веселые голоса. Колонна шла по каменистой улочке медленно и молчаливо. Димитров посматривал, кого бы спросить, где дом кмета. Глаз поймал крестьянского парня.

— Где дом кмета, хлопец?

— Кмета нет в селе, секретарь здесь. А вам зачем? Кто вы?

— Болгары, повстанцы…

Парень отшатнулся. Болгары! Повстанцы! Интересно и страшно.

— Зови тогда секретаря, — сказал Димитров.

Парень мигом исчез в глубине темной улочки.

Болгары присели, молчаливо ждали. Прошло немного времени, как блеснул фонарь, послышалась сербская речь. Бойцы поднялись и вновь построились в колонну. Показалось несколько человек в белых крестьянских домотканых бурках. Впереди — невысокий плотный человек с фонарем и возле него уже знакомый хлопец.