Из соседней комнаты на них глядело перекошенное злобой лицо графини.

– Пустите! – испуганно сказала Софья и оттолкнула графа.

Граф отпустил Софью и обернулся.

– Негодяй! – завизжала графиня, кидаясь к мужу.

Он зажмурил глаза и трусливо поднял руки к лицу, но это не спасло от возмездия: тяжелая графинина длань звонко шлепнулась о графскую щеку.

– Старый блудник! – кричала она.

Софья, не раздумывая, проворно шмыгнула мимо графини в дверь.

Графиня хотела схватить ее за косу, но не успела. Софья бежала изо всех сил.

– Запорю! На конюшню! – вопила взбешенная графиня, кидаясь вслед за Софьей.

Выскочив из графининой спальни, Софья придержала дверь. Напрасно графиня рвала ручку двери – Софья успела закрыть дверь на ключ и сунула ключ в карман. Ход из барских комнат был один. Графиня барабанила в дверь кулаками:

– Воровка, отопри!

Но Софьи уже и след простыл.

Она промчалась к себе в комнату, схватила шубейку и платок и опрометью кинулась вон.

В людской оживленно обсуждали происшедшее, кляли барыню и разглядывали, как графиня изуродовала лицо бедной Дуньки. Дунька сморкалась и плакала.

На Софью никто не обратил внимания.

Но, сбегая с крыльца, Софья столкнулась с Галатьяновым.

– Ты куда это? – остановил он Софью.

– Графиня послала в аптеку, – не задумываясь, ответила Софья.

Она то шла, то бежала.

На углу оглянулась, не гонятся ли за ней. Но погони не было.

Софья бежала к Переведенским слободам, к Возницыну. Саша должен был укрыть ее где-нибудь, а завтра отправить в Москву.

О квартире Возницына знала одна барская барыня.

Вот уже – Зеленый мост, вот – Переведенские слободы и знакомый маленький домик. Софья вбежала в сени и рванула дверь. Дверь была на замке.

Софья глянула к хозяевам.

– Тетенька, а где ваши постояльцы? – спросила она у жены Парфена, которая знала Софью.

– Только что ушли в байню, – ответила старуха.

Софье нельзя было терять ни минуты. Она побежала к Гостиному двору, чтобы с каким-либо крестьянином доехать хоть до первой деревни.

На рынке стояло несколько порожних саней. Возле них толкались мужики в каких-то нерусских колпаках.

Софья шла к ним – хотела попросить подвезти ее. Но в это время один из мужиков сказал, кивая в сторону:

– И когда они наговорятся! Скоро ль поедем?

– Значит, подводы не ямские, а чьи-то еще, – подумала Софья. Она глянула в ту сторону, куда показывал, ямщик. У стены лабаза стояли двое – молодой чернявый мужчина в коротком полушубке и старик в длиннополой шубе и бобровой шапке.

Старик что-то неторопливо говорил. Молодой быстро отвечал.

Софья издали разобрала – они говорили по-еврейски. Софья медленно прошла мимо них, чтобы послушать, о чем они говорят.

Из обрывков разговора было понятно – старик уезжал в Смоленск и давал поручения молодому.

У Софьи защемило сердце: укатить в Смоленск! Пусть же тогда графиня и Галатьянов ищут ее! Саша освободится от армии, приедет туда и все будет хорошо.

Софья прошла до забора и повернула обратно.

Евреи попрощались. Молодой быстро пошел к воротам, старик неспеша направился к подводам.

Софья нагнала старика и прерывающимся от волнения голосом сказала по-еврейски:

– Спасите меня, ребе!

Старик удивленно обернулся.

– Что такое? Чего вы хотите?

– Спасите меня! Я должна уехать отсюда…

– Отойдем в сторонку, – спокойно сказал евреи и сделал несколько шагов назад.

– Что с вами?

Софья рассказала, что она – еврейка, крепостная графа Шереметьева, что ей здесь нет житья от графини и ее домоуправителя и что если Софья сейчас не уедет из Питербурха, то ей останется кинуться в прорубь.

Старик молча жевал губами, что-то обдумывая.

– А вещи где?

– Не успела взять…

Старик неодобрительно покачал головой.

– Нечего делать, поедем.

И пошел к саням.

– Михалка, дай вульфов кожух, – обратился он к мужику, стоявшему у ближайших саней.

Через минуту подводы одна за другой выезжали из Гостиного двора. На передней, рядом со стариком, сидела Софья, укутанная в длиннополый кожух. Она спрятала лицо в высокий воротник и боязливо глядела по сторонам.

Замелькали березки Большой Перспективной дороги. Улетела в сторону Переведенская слобода.

Слезы навернулись у Софьи на глазах. Ей было тяжело расставаться с Сашей, уезжать, даже не предупредив его об этом. Но отступления не было.

Все равно, рано или поздно, ей пришлось бы бежать от Шереметьевых: упрямая графиня никогда не продала бы ее Возницыну – зачем было ей это делать? Жизнь же в графском доме на положении сенной девушки давно стала Софье в тягость. Графиня относилась к Софье немного мягче, нежели к остальным «верховым» девушкам, и они начали уже перешептываться и неодобрительно поглядывать на Софью. Ко всему этому прибавилось еще одно: новый домоуправитель. От него можно было каждую минуту ждать какой-либо неприятности. Софья видела, что Галатьянов долго не выдержит, вновь начнет приставать к ней со своими нежностями.

…Подъезжали к маленькому мосту через Фонтанку. Завидев подводы, из караульной избы, стоявшей у самого моста, вышел солдат проверять документы. Подводы остановились. Софья совсем закрыла лицо воротником кожуха.

– От обер-гоф-фактора Липмана, в Смоленск четыре подводы, – сказал старик солдату и сунул ему полтину.

Солдат зажал полтину в кулак и весело крикнул:

– Проезжай!

Питербурх остался позади.

VI

Среди зимы, в самые тимофеевские морозы, неожиданно ударила оттепель.

Целое утро лепил мокрый снег и закапало с крыш. А к полудню мокрый снег перешел в самый настоящий дождь. Дерновые крыши Переведенских слобод сразу оголились, стали грязно-бурыми. У дворов повытаяли занесенные снегом мусорные кучи. Чахлые березки Большой Перспективной дороги стояли какие-то ощипанные, неприглядные.

Не верилось, что средина января. Больше походило на сырую, промозглую осень.

Возницыну как-то в последнее время не везло: он так ждал медицинского осмотра в Военной Коллегии, надеялся на него, а вышло из рук вон плох. Доктор Энглерт, пузатый чорт, не соглашался с Герингом, который говорил, что у Возницына «повредилась кровь». Энглерт не хотел опорочивать мнение своего товарища и уклончиво отвечал, что о болезни Возницына «рассудить неможно», потому-де, что она – внутренняя и «никакими знаками не видимая». И настаивал на одном: фебрис.

В этом пузатый Энглерт не ошибся: после большого перерыва к Возницыну два дня тому назад снова вернулась лихоманка. Она трясла его ежедневно. Возницын пожелтел, осунулся.

Вместо долгожданного освобождения от воинской службы Возницына только отпустили в дом на год для поправки здоровья.

Возницын злой возвращался к себе в Переведенские слободы. Он шел, не разбирая дороги, по самой середине улицы, ставшей за несколько часов непролазно-грязной. Он шел и думал о том, что сказать Софье. Последняя новость, безусловно, огорчит ее.

Может быть, решиться и просто тюкнуть топором по пальцу, чтобы появилась настоящая причина уйти из службы. Но это делать было рискованно, особенно сейчас, после осмотра: указы строго карали за умышленное членовредительство.

Кроме этой неприятности Возницына начинало беспокоить еще одно: он больше недели не видел Софьи. Когда в прошлый вторник они с Афонькой вернулись из бани, жена Парфена передала ему, что в их отсутствие прибегала Софья. После этого прошло уже шесть дней, а Софья не появлялась.

Возницын торопился домой.

– Софьи Васильевны не было? – спросил он у Афоньки, переступая порог своей горницы.

– Нет, Александр Артемьич. Кушать подавать?

Возницын отказался от обеда. Он снял портупею, кинул шпагу на стул возле кровати, разулся и лег в постель, укрывшись епанчой.

Афонька уже знал, как надо поступать в таком случае: он навалил на барина всю одежду, какая была у них – старый бострок, зеленый кавалергардский кафтан, короткий полушубок, шинель, а сверх всего – свой кожух.