На аукционе Бернс купил в качестве трофея четыре мортиры. Об этих мортирах со шхуны «Розамонда» сохранилось предание, будто Бернс отослал их в подарок французскому народу, в помощь революции. О том, что он их действительно купил за четыре фунта стерлингов, есть документы. О том, что он их хотел отослать и написал письмо французскому конвенту, есть подтверждение в устных рассказах его сослуживцев. Говорят, что эти мортиры были захвачены в Дувре и во Францию не попали.

Во всяком случае, этот поступок Бернсу припомнили очень скоро — в декабре того же 1792 года.

А сейчас цвела весна, и в природе и душах людей: Франция стойко боролась за свободу, и лучшие люди Шотландии говорили о том, что назрела необходимость реформ и у них в стране. Один из представителей Шотландии в парламенте, Демпстер, человек независимого ума и блестящего красноречия, требовал всеобщего избирательного права «для трудолюбивого фермера, для рабочих и ремесленников, заслуживших эту привилегию больше, чем знатный лорд, пьяный лэрд и еще более пьяный чиновник».

На стороне знати и крупных собственников выступил заядлый консерватор, публицист Эдмунд Берк. Для него народ был «свинской толпой», для него французы были «бунтовщиками», «преступниками, восставшими против законного монарха». Он требовал, чтобы со всей суровостью пресекалась любая попытка перенести «французскую заразу» на Британские острова.

И в ответ ему прогремел на всю Великобританию ответ Томаса Пэйна — его книга «Права человека».

Томас Пэйн родился в Англии в 1737 году. Он жил в страшной бедности, работал в мастерской, где делали фижмы и корсеты, потом служил мелким акцизным чиновником. Он был нелюдим, молчалив, скрытен. Но его сжигала одна страсть — он хотел писать на пользу человечеству.

«Моя родина там, где борются за свободу!» —сказал он, когда американские колонисты восстали против английского короля. Он пришел к американскому ученому Веньямину Франклину, когда тот приехал в Лондон. Пэйн сказал, что хочет «служить своим пером делу Свободы», и Франклин рекомендовал его своему зятю — редактору газеты: он не знал, на что способен этот странный англичанин, но не мог устоять перед его упрямством, перед страстным его желанием отдать свои силы тому же делу, за которое боролся и сам Франклин.

И Томас Пэйн уехал в Америку.

...В войсках Вашингтона начиналось разложение. Трудно было поднять необученную, неподготовленную, созданную наспех армию против регулярных войск короля Георга. Но ее сумели поднять, и этому не в малой мере помогли прокламации и памфлеты, написанные Томом Пэйном.

«Се времена, испытующие души людские!» — писал он.

Потом в Америке наступил мир. А там, где не было борьбы, не было и места для Тома Пэйна. Он вернулся в Европу, где уже все бурлило и кипело, вернулся таким же нищим и неукротимым, как в те дни, когда он жил в дырявой палатке и писал свои памфлеты на барабане под грохот сражения.

В Лондоне он нашел добрых друзей. Он работал у типографа Джозефа Джонсона, где собирались многие прогрессивные люди Лондона. Пэйн встретился там с писателем Вильямом Годвином и его женой Мэри Уолстонкрафт.

Мэри и Вильям были настроены чрезвычайно революционно. Они писали книги, переводили труды французских просветителей, собирали вокруг себя передовых людей. Мэри познакомила Пэйна с гравером, иллюстрировавшим ее книги. Это был очень странный человек, с огромным лбом и выпуклыми светлыми глазами. Он говорил быстро, отрывисто и не всегда понятно. Пэйну он очень понравился. Его стихи, то простые, как детская песенка, то сложные и непонятные, как пророчества Апокалипсиса, свидетельствовали об огромном поэтическом даре. Онипечатались редко и мало. Впрочем, в типографии Джозефа Джонсона начали было набирать его большую поэму «Французская революция», но дальше гранок дело не пошло. Набор был рассыпан, когда усилились репрессии за «крамольные писания».

Звали этого человека Вильям Блэйк.

Блэйк и Пэйн стали друзьями. Блэйк помог Тому Пэйну напечатать его книгу «Права человека». Это был ответ на выступления Эдмунда Берка. Берку ответил представитель той самой «свинской толпы», которую Берк так поносил, требуя держать ее в вечном страхе и повиновении.

Небольшая книга Пэйна разошлась молниеносно и тут же была запрещена правительством. Но уже нельзя было конфисковать все экземпляры: везде появились оттиски на папиросной бумаге, рукописные списки.

Как эта книга попала в руки Бернса?

Кто и как переслал ее в Дамфриз? На это нет ответа: сожжены вместе со многими другими «крамольными» письмами и те письма, которые писала Бернсу Мэри Уолстонкрафт, может быть пересылая ему книгу Пэйна.

В один из майских дней 1792 года Блэйк, зная, какая опасность грозит Пэйну за его антиправительственные речи, уговорил его бежать за границу. Блэйк сам проводил Пэйна в порт, где успел посадить на уходивший корабль. Через двадцать минут после их отъезда за Пэйном в типографию пришла королевская полиция: он обвинялся в государственной измене и подрывной деятельности против короля. Но Пэйн уже плыл во Францию, где его встретили как лучшего друга.

После этого чтение книги Пэйна стало государственным преступлением.

Держать экземпляр этой тоненькой книжки у себя дома Бернс не хотел: кто-нибудь мог случайно увидеть и донести.

А уничтожить ее рука не подымалась.

Он отнес брошюру наверх к своему соседу, сапожнику Джорджу Хоу. Джордж посмотрел на него с улыбкой и показал целую пачку таких же книжек: на днях он получил их из «одного надежного места» и, конечно, постарается, чтобы их прочло побольше людей.

Бернсу, наверно, было неловко и стыдно, что он прячет эту книжку. Но он унес в себе мысли Пэйна, так совпадавшие с его собственными, — мысли о равенстве людей, о великом звании Человек, которое никто не может ни подарить, ни отнять, о том, что каждый имеет право на труд, на мир, на свободу.

И может быть, именно оттого, что уже вышел в свет приказ короля «О различных подрывных и бунтарских писаниях», где людям свободного слова грозили всяческими карами, Бернс написал песню, ставшую «Марсельезой» простого люда.

«Это две-три весьма неплохие прозаические мысли, переложенные в стихи», — писал он эдинбургским друзьям, посылая им рукопись с оказией.

И тот, кто читал книгу Пэйна, сразу узнавал, чьи «весьма неплохие мысли» пересказал Бернс такими простыми, поистине народными словами: