В примере Константина развитие религиозных убеждений человека, с одной стороны, определялось необычной религиозно-политической ситуацией и формировалось под влиянием изменения политических рамочных условий, а также стремлением к политическим целям, с другой — оказало глубокое воздействие на историю Римской Империи в целом. Тесная связь религии и политики, которая еще раз была углублена в системе тетрархии Диоклетиана, получила теперь совершенно новый масштаб. Неожиданные перемены в религиозно-политических решениях Константина объясняются этой связью.

Поворот Констатина к христианству не стал «обращением» в смысле апостола Павла, переживание перед сражением на Мильвийском мосту не явилось для императора «Дамаском». Политик Константин не был готов к той последовательности в религиозной сфере, которую могли ожидать от него христиане. Античный человек, смотрящий на серебряный медальон из Тицина 315 г.н.э., больше обращал внимание на традиционную волчицу с близнецами на большом щите правителя, то есть демонстративное признание преемственности римских мифов, чем малозаметную монограмму Христа на императорском шлеме. И арка Константина не носит ни одного христианского символа, а наоборот, элементы традиционной мифологии и религии.

Несмотря на однозначную сдержанность и плюралистичность религиозной политики, Константин неоднократно подчеркивал свою общность с христианством. Этот бесцеремонный политик с самого начала был вынужден учитывать все факторы динамического политического силового поля и идеологически драпировать свою борьбу зa единоличную власть. Одновременно он позволял христианской стороне втягивать себя во внутрицерковные конфликты и часто свое поведение в подобных спорах ориентировал на политическую своевременность. Это с особой четкостью проявилось в первом внутрицерковном конфликте, с которым он столкнулся, — в донатистском споре.

В донатистском споре с самого начала с личным соперничеством за выбор епископов переплелись глубокие противоречия в общинах Северной Африки, связанные с отношением к традиторам, то есть к тем, кто во время гонений на христиан отдал церковные сосуды и христианские книги. К тому же с этим был связан вопрос, зависит ли действенность церковного официального акта и совершения таинств от непорочности и безупречности епископа, и, наконец, к этому еще примешались претензии многих нумидийских епископов, которые принимали участие в выборах епископа Карфагена. За всем этим стояло непреодолимое противоречие между бескомпромиссной фанатичной церковью мучеников и называемой тогда «католической» церковью, которая снисходительно относилась ко всем равнодушным и даже отрекшимся христианам.

Когда в 311 г.н.э. дьякон Цецилиан был назначен епископом Карфагена, дело дошло до быстро разрастающегося конфликта. Его противники, такие как епископ Феликс Аптонгский, обвинили его в предательстве и втянули в ссору нумидийских епископов. После бесполезных переговоров те со своей стороны назначили епископом Карфагена Майорина; раскол быстро увеличивался и охватил многие общины Северной Африки. Таково было положение вещей, когда Константин принял часть Империи Максенция,

Очевидно, император сразу же принял сторону Цецилиана. Традиция мучеников североафриканской церкви и донатистов с самого начала находилась в противоречии с его стремлением к интеграции, которое осуществлялось за счет компромиссов. В письме к Цецилиану он не только выделяет ему деньги для выплаты «слугам законной и святой католической церкви», но и занимает однозначную позицию в отношении внутрицерковных споров: «Так как я узнал, что некоторые беспокойные люди соблазняют прихожан католической церкви злонамеренным обманом, я устно приказал проконсулу Ануллину и викарию Патрицию уделить соответствующее внимание этому обстоятельству и ни в коем случае не пропускать таких происшествий. Если ты увидишь, что кто-то из этих лиц упорствует в своем безумии, не раздумывая иди к названным чиновникам и делай по этому поводу заявление, чтобы эти люди были призваны к порядку в соответствии с моим устным распоряжением» (Евсевий «История церкви», X, 7, 1—2).

На однозначную позицию Константина в отношении Цецилиана сторонники епископа Майорина ответили на вид очень ловким, а в действительности весьма проблематичным ходом. 15.4.313 г.н.э. они попросили императора передать решение спора галльским епископам. Эдуард Шварц подчеркнул значение этого шага: «Первый раз в истории церкви в качестве высшей инстанции появляется созданный императором синод: это прелюдия Никейского собора» («Император Константин и христианская церковь». Лейпциг, 1936). Константин ответил на эту просьбу и поручил подготовку обсуждения епископу Рима Мильтиаду. Синоды в Риме (октябрь 313 г.н.э.) и Арле (август 314 г.н.э.) занимались этим конфликтом. К единому мнению прийти не удалось, потому что галльские и италийские епископы приняли сторону Цецилиана, а преемник Майорина Донат был отлучен от церкви из-за его обращения с отрекшимися.

Конфликт обострился прежде всего потому, что противники Цецилиана в лице Доната располагали страстным агитатором и предводителем, который объяснял позиции своих сторонников в многочисленных литературных произведениях. По Донату, который разделял теологические соображения Киприана, сторонники этого раскола стали называться донацианами, или донатистами, которые, со своей стороны, называли всех христиан язычниками. Даже посреднические попытки самого Константина, к которому обратились разочарованные результатами синода в Арле донатисты, плодов не принесли. В послании к викарию Африки Цельсу Константин в начале 316 г.н.э. угрожает своим личным вмешательством: «Тогда я покажу своим приговором Цецилиану и его противникам, какое почитание подобает всевышнему Богу и какой вид богослужения доставляет ему радость. Также я после тщательного расследования узнаю и выведу на свет Божий, что скрывают эти глупые и неразумные люди. Людей же, которые эти дела совершают и делают то, что не служит всевышнему Богу, я уничтожу и раздавлю. Что же есть более важное для меня, чем разрушать все заблуждения, устранять все дерзости и заботиться о том, чтобы все исповедовали истинную религию?» (Оптат Милевский «Против донатиста Пармениона»),

Письмо Константина к Цельсу включает в себя поразительные элементы. Император претендует не больше и не меньше, как быть авторитетом в вопросах религии, определять настоящую религию и знать правильные формы богослужения. Своими упреками он продолжает древнеримские традиции и представления; в основе он разделяет принципиальные позиции Диоклетиана. К тому же Константин довел конфликт до крайности. Ввиду внутриполитических событий на Балканах он не смог сам отправиться в Африку, однако римские власти Северной Африки применили свои полномочия против донатистов, что привело к еще большим беспорядкам. Донатистские церкви были закрыты, епископы изгнаны, созданы мученики, которые придали движению еще большее воодушевление. Первый раз здесь был применен инструмент преследования со стороны Римского государства во имя католической церкви, впрочем, безуспешно.

Смена курса Константина в 321 г.н.э. была обусловлена предстоящей борьбой с Лицинием. Неожиданно он решился на толерантность по отношению к донатистской церкви и даже на то, что позволил вернуться изгнанным епископам. В послании ко всем епископам Африки и прихожанам католической церкви новый курс был обоснован так: «К чему обязывает вера, на что способно благоразумие и что может сделать чистота, я, как вы знаете, попытался сделать в своей службе человечеству. Поэтому по нашим законам мир священного братства, милость которого Бог вложил в сердца своих рабов, должен всегда сохраняться благодаря всеобщему согласию. Но так как наше намерение не может проникнуть в некоторые головы и одолеть упорно липнувшие преступления, которые до сих пор успешно защищали свою злонамеренность, мы должны следить за народом, чтобы он благодаря милосердию всевышнего Бога, от них отказался. Ибо от него мы должны ждать спасения, потому что все благие намерения и деяния будут возданы по заслугам» (Оптат Милевский Приложение 9).